ВВЕДЕНИЕ[1]

Реферат

Книга Колумбы Пиплза и Ника Воана-Уильямса знакомит читателя с бурно развивающимся направлением в исследованиях безопасности — так называемым критическим. Авторы отмечают, что не существует единого мнения насчет того, что есть безопасность и что — наши представления о ней. Если руководствоваться строгими определениями нового направления, то они проливают свет не столько на него самого, сколько на позиции, с которых эти определения даются. Пиплз и Воан-Уильямс, не желая навязывать свои представления о том, что такое критическое направление в исследованиях безопасности, приводят точки зрения тех, чьи исследования лежат в данном русле. Поэтому книга представляет собой обзор самых разных концепций, нередко спорящих друг с другом.

На протяжении многих десятилетий безопасность ассоциировалась лишь с военной угрозой, а в ее изучении доминировал политический подход. В частности, в годы холодной войны разрабатывалась концепция «дилеммы безопасности», когда стремление государства повысить уровень своей безопасности путем наращивания вооружений заставляет другое государство действовать в том же духе, раскручивая таким образом спираль нестабильности. Наряду с политическим присутствовал либеральный подход, предполагавший наличие механизмов, обеспечивающих стремление к миру и международному сотрудничеству, ограничению гонки вооружений. Оба этих подхода — традиционные, в их основе лежит одна и та же картина мира, где главное действующее лицо — государство, а главная угроза — военная. Сторонники нового направления существенно расширяют рамки безопасности (включая в это понятие помимо военной также экологическую, экономическую, политическую и общественную), а в качестве объекта защиты рассматривают не только государство, но и различные учреждения, отдельных людей, группы и даже биосферу. Этот взгляд на безопасность приобрел популярность в 1990-е годы, после крушения советского лагеря, когда на смену одним угрозам пришли другие. Пересмотреть свой подход к безопасности как ис-следователей, так и многие государства заставило и 11 сентября 2001 года.

Впрочем, в американских исследованиях безопасности продолжает господствовать политический подход. Критический — популярен прежде всего в Европе, где, с известными оговорками, ему следуют три главные научные школы —Уэльская, Копенгагенская и Парижская.

Пять глав первой из двух частей книги посвящены концепциям перечисленных школ плюс феминистскому и постколониальному подходам к проблеме. В пяти главах второй части рассматриваются области приложения этих концепций: экология, война с терроризмом, индивидуальная безопасность и развитие человеческого потенциала, миграции и границы, война и военные технологии в современную эпоху.

1. Уэльская школа

В своих исследованиях основатели Уэльской школы, Кен Бут[2] и Ричард Уин Джонс[3], отталкиваются от критической теории Франкфуртской школы (Хоркхаймер, Адорно, Маркузе, Хабермас), опирающейся на марксизм с его требованием не только «объяснять мир», но и «изменить его». Государство далеко не всегда защищает свободу и жизнь своих граждан. Большинство войн в последние двадцать лет были не межгосударственными, а гражданскими (Югославия, Сомали, Руанда, Судан). Как заметил Бут, «для бесчисленных миллионов людей во всем мире главная угроза — не "Враг", а собственное государство», поэтому исследователи должны фокусировать внимание не на абстрактном государстве, а на людях, составляющих его.

В работах, посвященных безопасности, представители Уэльской школы уделяют внимание не просто физическому выживанию людей, но и освобождению их от всего, что мешает им строить жизнь по своему усмотрению, — не только от войны и военной угрозы, но и от угнетения, бедности, малограмотности, болезней, экологических проблем. Исследователи видят свою задачу в том, чтобы понять, как наилучшим образом защитить людей от всех этих угроз. Они заявляют, что выступают от лица «безгласных, бесправных и беспомощных».

Кен Бут и Уин Джонс не предлагают рецепта на все случаи, каждый требует отдельного изучения. Но общее направление прочерчено ясно — это критическое отношение к существующим порядкам, легитимация альтернативных позиций и поддержка тех общественных движений, которые занимаются проблемами безопасности. Конечно, идеал недостижим, но он, как пишут авторы, «не пункт назначения, а направление движения». К примеру нынешнюю ЮАР нельзя назвать вполне свободной и безопасной, однако прогресс по сравнению с временами апартеида налицо.

Уэльская школа твердо следует идеалам Просвещения, и именно поэтому она оказалась под огнем критики. Ведь и европейские тоталитарные режимы, и западный империализм строились на тех же идеалах. И если они отнюдь не всегда работают на породившем их Западе, то что говорить о третьем мире.

2. Феминистский и гендерный подходы

Одной из актуальнейших проблем остается неравенство полов. Женщинам труднее, чем мужчинам, получить работу, она хуже оплачивается — как записано в Программе развития ООН, «у бедности женское лицо». Наконец, женщины чаще подвергаются насилию. Однако в большинстве исследований безопасности традиционного и даже критического направлений женщинам уделяется крайне мало внимания. Исследователи-мужчины пишут о других мужчинах, ведь главы государств, дипломаты, военные, чиновники, одним словом, все действующие лица международной политики — почти сплошь мужчины.

Феминистки считают, что такой уклон плохо соотносится с реальностью. В своем классическом труде «Бананы, пляжи и базы» Синтия Энлоэ[4] убедительно показала, что даже сферы, считающиеся чисто мужскими (военные базы на территории других государств, банановые плантации), немыслимы без труда множества женщин, который чаще всего не оплачивается и не замечается. Впрочем, даже единомышленники критикуют Энлоэ за излишнюю политизированность — по сути ее феминизм сводится к формуле: «добавить женщин и тщательно перемешать».

Дж. Энн Тикнер[5] также считает, что международные отношения слишком долго ассоциировались с мужским началом — силой, могуществом, агрессивностью. Государство уподоблялось мужчине, его воплощением был «воин-гражданин». Ориентация же на женское начало позволит уйти от постоянных конфликтов и устроить жизнь мирового сообщества на принципах единства и сотрудничества. Впрочем, Тикнер многие критикуют за чрезмерное выпячивание роли женского и мужского начал.

Постструктуралисты вообще исходят из того, что «пол» — всего лишь социальный конструкт и никакого «мужского» или «женского» начала не существует вовсе. У мужчин встречаются женские признаки, у женщин — мужские, а каждый трехтысячный младенец, рождающийся на территории Великобритании, вообще «интерсекс». Спайк Питерсон[6] обращает внимание на то, что взгляд индивида на мир, который кажется ему нейтральным, на самом деле всегда отражает господствующие представления о мужском и женском. Отсюда вопрос: что есть безопасность в рамках двух взаимосвязанных систем: иерархии и господства? В качестве примера Питерсон приводит брачный союз, который, подобно «национальной безопасности», формально обеспечивает защиту, а на самом деле воспроизводит структурное насилие и угнетенность. Она считает, что если гендерные отношения «политизировать», то есть вывести их рассмотрение на политический уровень, это будет способствовать безопасности и в отношениях международных. Лора Шеферд[7]также не видит смысла в выделении женщин как единой группы со своим особым «взглядом», считая, что это лишь закрепляет социальный конструкт и связанное с ним гендерное неравенство.

Как можно видеть, позиции сторонников гендерного подхода часто не совпадают. Но всех их объединяет интерес не к государству, а к человеку.

3. Постколониальная перспектива

Международные отношения и безопасность выглядят совершенно иначе, если на них смотреть не из Европы, а из постколониальных стран третьего мира. В условиях противостояния между Западом и советским лагерем сторонники политического подхода видели в этих странах не субъекты, а объекты политики, пешки, которые следует «съесть» или которые приходится уступать противнику. Региональные конфликты в третьем мире вызывали интерес лишь в том случае, если они грозили нарушить «центральный стратегический баланс». Традиционный подход к безопасности оказался не слишком продуктивным для стран третьего мира, поскольку классические конфликты между государствами здесь редки. Мухаммед Айюб[8] предлагает говорить о «переплетении» внешних и внутренних угроз — даже когда в третьем мире случается война между двумя государствами, она обычно связана с внутренними проблемами. Процесс формирования государств, занявший в Европе столетия, в других частях света протекал стремительно. Поэтому, отмечает Айюб, государства третьего мира обладают гораздо меньшим запасом легитимности, чем западные, и, как следствие, они гораздо слабее. Внутренние угрозы здесь не менее опасны, чем внешние — они легко могут привести к дестабилизации государства и его коллапсу. Главная задача, считает Айюб, — укрепление государств третьего мира, даже если это будет сопряжено с применением некоторого насилия. Исследователя критикуют многие его коллеги, они отмечают, что такое укрепление, как правило, выливается в укрепление правящего режима часто за счет свобод граждан, а значит и их безопасности.

Тарак Баркави и Марк Лаффи[9] попытались уйти от европоцентричного взгляда на безопасность, изучая террористические группы, которые они считают прибежищем «слабых и бессильных». «Война с терроризмом», по мнению исследователей, — это лишь новая форма конфликта глобального Севера с глобальным Югом, когда любое сопротивление последнего признается незаконным. Подобно Айюбу Баркави и Лаффи спорят со многими представителям критического направления, считая, что те заражены все тем же европоцентризмом. В самом деле, в роли тех, кто приносит «освобождение», столь милое сердцу представителей Уэльской школы, выступают либо западные учреждения, либо западноориентированное гражданское общество, либо «нравственная политика» западных держав. Что это, как не неоколониализм?

Ашиль Мбембе[10] утверждает, что политика Запада в странах третьего мира по-прежнему остается расистской. В том смысле, что расизм делит людей на тех, чья жизнь представляет ценность, и тех, о ком можно не заботиться. В этом плане жизнь третьего мира не изменилась по сравнению с колониальными временами. Если на Западе можно говорить о безопасности, то в остальном мире правит бал западная «некрополитика».

4. Постструктурализм

Постструктуралистами называют группу интеллектуалов, в частности таких выдающихся, как Жак Деррида и Мишель Фуко, которые, отталкиваясь от структурализма, постепенно его преодолевали.

В конце 1980-х годов начались исследования безопасности, опиравшиеся на работы Деррида и Фуко. Постструктуралисты поставили под сомнение многое из того, что давно уже считалось очевидным, установленным раз и навсегда.

Р. Б. Дж. Уокер[11] пришел к тому, что государственный суверенитет — историче-ский конструкт, в основе которого лежит представление о пространстве внутри государственных границ как безопасном и дружественном, а за их пределами — как нестабильном и враждебном. Различные дискурсивные практики регулярно воспроизводят это представление. Дэвид Кэмпбелл[12], анализируя внешнюю политику США, заметил, что идентичность американцев определяется опасностями: государство, сообщая своим гражданам, чего им следует бояться, фактически формирует у них образ самих себя. К примеру, демонизация СССР позволила сформировать у жителей Нового Света особое представление об американской идентичности и тем самым отвлечь их от многих внутренних проблем страны.

Парижская школа, сформировавшаяся вокруг Дидье Биго[13], изучает каждодневные практики безопасности. По мнению этого исследователя, война с терроризмом породила атмосферу страха и нестабильности, а меры безопасности, которые поначалу представлялись временными и исключительными, стали применяться постоянно. Джорджо Агамбен[14], анализируя статус узников Гуантанамо, предложил термин «нагой жизни» — это жизнь людей, лишившихся каких-либо прав, с неясным политическим и юридическим статусом. Поскольку чрезвычайные меры сделались обычными, такая жизнь стала уделом не только лишенцев, но и в значительной степени обычных граждан.

Постструктуралистов обвиняют в ненаучности, релятивизме и нигилизме, в том, что их теории умозрительны и европоцентричны, поскольку опираются на западные теории.

5. Теория секьюритизации

Копенгагенская школа (Барри Бусан, Оле Вевер)[15] выдвинула теорию секьюритизации, которая стала одним из самых значительных достижений в исследованиях безопасности последних нескольких десятилетий. Чтобы отнести ту или иную проблему к сфере безопасности, ее сначала нужно политизировать (сделать широко обсуждаемой), а затем секьюритизировать — объявить экзистенциальной угрозой. Когда представитель государства объявляет актуальной ту или иную проблему, он тем самым переводит ее в ранг угрозы, из чего вытекает правомерность любых мер для противодействия ей. Правда, чтобы секьюритизация состоялась, ее актор должен обладать достаточным авторитетом в обществе — например, быть признанным «экспертом по безопасности». Кроме того, общество легче убедить в необходимости чрезвычайных мер, когда проблема ассоциируется с прошлыми бедами (например, в случае давней вражды с соседним государством).

Копенгагенская школа разделяет угрозы на пять основных типов: военные, экологические, экономические, общественные и политические. Загрязнение окружающей среды, финансовый кризис, приток мигрантов, размывающих коллективную идентичность, угроза политической стабильности — все это может быть объявлено экзистенциальной угрозой. А поскольку любая угроза безопасности традиционно ассоциируется с войной, действия по ее предотвращению будут напоминать военные.

Поэтому в отличие от Уэльской школы, считающей, что «безопасность» — это благо и ее сферу следует всячески расширять вплоть до включения в нее всех основных нужд человека, Бусан и Вевер считают: как только признается, что нечто является угрозой безопасности, за этим следуют чрезвычайные меры, часто весьма брутальные. Правильно ли будет экологию, здравоохранение, развитие объявить проблемами, требующими срочного решения, если это решение предполагает использование военных методов? Вевер полагает, что в большинстве случаев правильная стратегия — десекьюритизация, возвращение ситуации в нормальное русло.

Отказавшись от принципа, согласно которому понятие «безопасность» применимо прежде всего к человеку, Копенгагенская школа ставит на его место государство (подобно традиционным исследователям) и общество. Под обществом понимается большая группа людей, обладающих общей идентичностью, часто не совпадающей с государственной (к примеру, «ирландцы» или «мусульмане»). Такой подход критикует Мак-Суини[16], который усматривает в нем легитимацию групп «мы» и «они», которая чревата конфликтами. Бусан и Вевер на это возражают: они вовсе не абсолютизируют идентичность, но «если идентичность мобилизована и люди действуют исходя из того, что они к ней принадлежат, ее следует принимать во внимание».

6. Экологическая безопасность

Во второй части книги рассматриваются актуальные проблемы, связанные с безопасностью. Первая из них — охрана окружающей среды.

Если до середины прошлого века экологические проблемы никого не волновали, то с 1970-х годов ситуация изменилась кардинально. Международное сообщество забило тревогу: население планеты растет, а ресурсы близки к исчерпанию. В связи с этим оказались востребованы идеи мальтузианства.

Роберт Каплан[17] и Майкл Клар[18] считают, что рост населения (вкупе с истощением ресурсов) приведет к хаосу и масштабным войнам за ресурсы на глобальном Юге, а в итоге к анархии — «такие государства, как Нигерия, Индия и Бразилия, станут неуправляемыми». В результате умножится поток мигрантов, и под ударом окажутся развитые страны Севера. Однако такого рода мальтузианские схемы подверглись критике как слишком упрощенные. Со времен Мальтуса технологии шагнули далеко вперед, и рост населения уже не представляет такой опасности. К тому же ухудшение экологической ситуации может подтолкнуть страны к более тесному международному сотрудничеству. Марксисты и неомарксисты исходят из того, что ресурсов в мире достаточно, просто они несправедливо распределены — развитые государства потребляют их в сорок раз больше, чем развивающиеся.

В стратегиях национальной безопасности самых разных стран есть пункты о борьбе с загрязнением окружающей среды и дефицитом ресурсов. Казалось бы, что еще надо? Однако Дэниел Дэудни[19]считает, что это мало помогает делу.

Экологические проблемы не являются внутренними — решить их позволит только международное сотрудничество. Эту точку зрения разделяют многие исследователи. По словам Джона Агню, современная геополитика оказалась в «территориальной ловушке» — упорное стремление мыслить категориями государственных границ мешает в полной мере осознать масштабы экологических проблем. Как пишет Барри Коммонер[20], в экологии все взаимосвязано, и изолированных феноменов не существует.

Джон Барнетт[21] и ряд других исследователей сформулировали так называемую «Зеленую теорию», представляющую собой критический взгляд на экологическую безопасность. Во-первых, они предлагают отказаться от антропоцентризма и утилитаризма — привычки ставить во главу угла человека и его потребности. Во-вторых, согласно «Зеленой теории» следует исходить из того, что Земля — единая экосистема. В-третьих, необходимо учитывать, что знание не есть нечто застывшее и что на него (согласно Фуко) влияет власть. Наконец, Барнетт призывает при решении экологических проблем спуститься с государственного уровня на человеческий. Кен Бут[22] уточняет, что человек не является чем-то отдельным от природы — он ее часть, и безопасность индивидуумов тесно связана с безопасностью экосистемы.

7. Война с терроризмом

После 11 сентября тема терроризма стала одной из главных в исследованиях безопасности. Оснований для этого вроде бы недостаточно: в конце концов СПИД на глобальном Юге каждый день убивает втрое больше людей, чем погибло во Всемирном торговом центре. Но не надо забывать, что вне зависимости от того, считаем ли мы терроризм глобальной угрозой, он стал причиной действительно огромных людских и финансовых потерь. К тому же под маркой борьбы с ним разные государства усилили надзор за своими гражданами, укрепляя безопасность за счет свободы.

Вместе с тем остается неясным: что такое терроризм? Кто принимает решение, что следует считать терроризмом, а что нет? Выясняется, что все зависит от контекста: на каком-то этапе человек может считаться террористом, а потом стать уважаемым членом общества. Четыре бывших «террориста» (Нельсон Мандела, Менахем Бегин, Ясир Арафат и Шон Макбрайд) даже получили Нобелевскую премию мира. Традиционно считалось, что террористы — это всегда одиночки или небольшие группы, однако все больше утверждается мнение, что и государство может вести террористическую политику. Президент Буш отнес к террористическим государствам Ирак при Саддаме Хусейне, Иран и Северную Корею — «ось зла». Ноам Хомский[23] обвинил в государственном терроризме сами США. Как мы видим, концепт терроризма имеет огромную политическую составляющую. То же можно сказать и об американской «национальной безопасности» — системе чрезвычайных мер, ставших нормой не только на территории США, но и за ее пределами. Войны в Ираке и Афганистане показывают, что «национальной территорией» США теперь, похоже, можно считать весь мир. Система контртеррористических мер в нынешней Великобритании сродни американской и, как и там, уровень тревоги в Соединенном Королевстве никогда не опускается ниже «высокого».

В последние годы оформилось критическое направление в исследованиях терроризма. Представители этого течения критикуют традиционных аналитиков за недостаточную методологическую и аналитическую состоятельность, тесную связь с государством и готовность мириться с существующим порядком вещей. Они изучают методы конструирования «войны с терроризмом» — на каких основаниях и с какой целью группы и отдельных людей причисляют к террористам, то есть к тем, кого можно совершенно законно убивать и подвергать пыткам. Сторонники критического направления предлагают не гнаться за «объективностью» (в любом случае недостижимой) и сосредоточиться на «ценностях универсальной безопасности человека и общества», а не государства.

Дидье Биго, Серхио Каррера, Элспет Гуилд и Р. Дж. Б. Уокер выпустили доклад по итогам проекта «Вызов»[24], посвященный соотношению свободы и безопасности в Европе после объявления «войны с терроризмом». Если в Амстердамском договоре, подписанном в 1999 году, ставилась задача создать в Евросоюзе «пространство свободы, безопасности и справедливости», то в Гаагской программе, принятой пятью годами позже, речь шла уже о балансе свободы и безопасности. Иными словами, эти два понятия оказались взаимоисключающими. Доклад подчеркивает, что Запад отходит от традиционной презумпции невиновности. Каждый гражданин превращается в подозреваемого, а под безопасностью понимается уже не законность и права человека, а надзор и контроль.

8. Безопасность человека и развитие человеческого потенциала

В отличие от многих других понятий, введенных в оборот сторонниками критического направления в исследованиях безопасности, концепт «безопасности человека» прочно вошел в политический дискурс. В докладе Программы развития ООН (ПРООН) за 1994 год он присутствует в форме «свобода от страха и свобода от нужды». Там же записано: «Безопасность человека — это не вопрос оружия; это вопрос человеческой жизни и достоинства». Она складывается из семи элементов — безопасности экономической, продовольственной, экологической, личной, политической, безопасности меньшинств и безопасности для здоровья. Как считают Николас Томас и Уильям Тоу[25], концепт отражает стремление «повысить физическую безопасность и экономическое благополучие всех жителей планеты, вне зависимости от их индивидуальных свойств или государственной принадлежности».

Безопасность человека и развитие человеческого потенциала тесно между собой связаны. В докладе ПРООН изложена методика измерения последнего показателя: учитывается ВВП на душу населения, ожидаемая продолжительность жизни и образовательный уровень в стране. Практически все государства с низким уровнем развития человеческого потенциала оказались в Черной Африке. И в этом же регионе мы наблюдаем затяжные военные конфликты, крайнюю бедность, то есть о безопасности человека здесь говорить не приходится.

Вопрос, как соотносится безопасность человека с национальной безопасностью, волнует многих исследователей. Одни выступают за то, чтобы, оставляя центральной фигурой человека, все же учитывать интересы государства. Другие считают такой подход неприемлемым, поскольку он мешает критически оценивать существующий порядок вещей. Наконец, не стихают дискуссии на тему, может ли одно государство вторгнуться в другое с целью защитить людей, которым грозит опасность. Казалось бы, ответ должен быть утвердительным. Но тогда возникает новый вопрос — не служит ли лозунг обеспечения безопасности человека и развития человеческого потенциала лишь ширмой для тех, кто стремится контролировать развивающие страны? Марк Даффилд[26] считает, что в наше время организации, базирующиеся в странах Севера (правительственные и неправительственные), вовлечены в дела Юга даже больше, чем в колониальную эпоху. И это в значительной степени вызвано страхом, что недостаточный уровень развития стран Юга может дестабилизировать Север. Даффилд отмечает, что все разговоры об «устойчивом развитии» и самостоятельности к практике имеют малое отношение — европейцам выгодны кризисы в развивающихся странах, поскольку они служат предлогом для вмешательства в дела последних.

9. Мигранты и границы

Массовая миграция из стран третьего мира в Европу началась после Второй мировой войны. В погоне за дешевой рабочей силой многие страны облегчали и поощряли иммиграцию. Но к концу 1960-х настроения европейцев стали меняться. Мигранты постепенно превратились для них в угрозу — из-за них растет преступность, они — потенциальный источник конфликтов, они размывают национальную идентичность. После 11 сентября эти настроения только усилились.

Меж тем, по данным за 2005 год, в мире насчитывался 191 миллион мигрантов, и их число продолжает расти. Мигрантов подразделяют на «легальных» и «нелегальных», а также «добровольных» и «вынужденных». Согласно Всеобщей декларации прав человека 1948 года каждый имеет право добиваться предоставления политического убежища в другой стране. Последняя же вправе решать, кому даровать убежище, а кого депортировать. Клодия Эрадо[27]исследовала такую связанную с миграцией сферу, как торговля людьми. В большинстве случаев это женщины, задействованные в ндустрии, и от того, какой статус они получат (нелегальный мигрант, , жертва), прямым образом зависит их дальнейшая судьба. При этом выбрать между категориями зачастую бывает совсем непросто. По мнению Эрадо, проблема снимается приданием таким женщинам статуса работающих с отказом от дальнейшей классификации.

Элспет Гуилт[28] критикует исследователей традиционного направления за стремление рассматривать мигрантов как некое монолитное сообщество, как «людской поток» с приливами и отливами. Важно подходить к каждому индивидуально и научиться смотреть на мир его глазами. Это отнюдь не означает игнорирования роли государства, напротив, Гуилт живо интересует, как мигрант с ним взаимодействует. Ограничивая поток мигрантов, контролируя границы, государство и его власти определенным образом манифестируют себя. К примеру, американские политики, как федерального уровня, так и уровня штата, всячески демонстрируют свое рвение в том, что касается защиты границ США от проникновения мексиканских иммигрантов, — вполне эффективный способ предстать перед гражданами в роли хранителей нации.

10. Технология и война в информационную эпоху

В последние десятилетия произошла революция в военном деле. Американцы и западноевропейцы отказались от массовых призывных армий. Современные информационные технологии позволяют управлять из Невады беспилотниками, летающими над Афганистаном. Используя высокоточные боеприпасы, так называемое умное оружие, можно прицельно поражать далекие цели. Для разведки прекрасно подходит система ОР8.

Начиная с войны в Персидском заливе конфликты, в которых принимают участие западные державы, широко освещаются по телевидению. Война в каком-то смысле превратилась в разновидность спорта. Но если за военными действиями в 1991 году телезрители наблюдали по СКІЧ, то иракскую кампанию 2003-го можно было видеть и по каналу «Аль-Джазира». Когда министр обороны США Дональд Рамсфелд в прямом эфире заявил, что ни один американец в плен не попал, репортер в ответ включил запись с «Аль-Джазиры», в которой иракский военный допрашивал двух пленных американских солдат. Другим источником информации стали блоги военных, порой противоречащие официальным сводкам. Иными словами, представления о войне сегодня формируются отнюдь не только государственной властью.

При нанесении удара со значительного расстояния критически важна правильная дешифровка информации, поступающей с поля боя. Таким образом возникает серьезная угроза кибертерроризма (ряд аналитиков даже полагают, что сегодня вполне возможен «виртуальный Перл-Харбор»). Для тренировки военных используются виртуальные тренажеры, что размывает границы между виртуальным миром и реальностью. Ведь на деле противник ведет себя часто совсем не так, как записано в алгоритме. К тому же солдат, который привык воспринимать войну как своего рода компьютерную игру, весьма вероятно, будет меньше ценить человеческую жизнь

С этим спорит Джеймс Дер Дериан: он считает, что война стала более гуманной, поскольку современное оружие позволяет минимизировать потери. Главное, чтобы развитие шло в том же направлении.

Представители Уэльской школы не готовы относиться к появлению все новых, более совершенных орудий насилия и господства как к чему-то естественному. Ричард Уин Джонс считает, что аналитики и сознательные граждане должны бороться с технологическим фетишизмом. Он обращает внимание на то, что те, кто всячески способствует развитию новых технологий уничтожения, громче других выражают озабоченность их распространением в остальном мире.

Алексей Терещенко

---

[1] Columba Peoples and Nick Vaughan-Williams. Critical security studies. An introduction. Addington: Routledge, 2010.

[2] Ken Booth. Theory of World Security. Cambridge: Cambridge University Press, 2007; Ken Booth (ed). Critical Security Studies and World Politics. Boulder, CO: Lynne Rienner, 2005; Ken Booth. Security and Emancipation // Review of International Studies. 17 (4). P. 313—326.

[3] Richard Wyn Jones. Security, Strategy, and Critical Theory. Boulder, CO: Lynne Rienner, 1999.

[4] Cynthia Enloe. Bananas, Beaches and Bases: Making Feminist Sense of International Politics, 2nd edition. Berkeley, CA, and London: University of California Press, 2000 (1st edition 1989).

[5] J. Ann Tickner. Gender in International Relations: Feminist Perspectives on Achieving Global Security. New York: Columbia University Press, 1992.

[6] V. Spike Peterson (ed.). Gendered States: Feminist (Re)Vision of International Relations Theory. Boulder, CO and London: Lynne Rienner, 1992.

[7] Laura Shepherd. Gender, Violence, and Security: Discourse as Practice. London: Zed Books, 2008.

[8] Mohammed Ayoob. The Third World Security Predicament: State Making, Regional Conflict and the International System. Boulder, CO: Lynne Rienner, 1995; Mohammed Ayoob. Defining Security: A Subaltern Realist Perspective // Keith Krause and Michael C. Williams (eds.). Critical Security Studies: Concepts and Cases. London: UCL Press, 1997; Mohammed Ayoob. Security in the Third World: The Worm about to Turn? // International Affairs. 60 (1983/1984). P. 41—51.

[9] Tarak Barkawi and Mark Laffey. The Postcolonial Moment in Security Studies // Review of International Studies. 32 (2006). P. 329—352.

[10] Achille Mbembe. Necropolitics / Trans. Libby Meintjes // Public Culture. 15 (2003). P. 11—40.

[11] R. B. J. Walker. Inside/Outside: International Relations as Political Theory. Cambridge: Cambridge University Press, 1993.

[12] David Campbell. Writing Security: United States Foreign Policy and the Politics of Identity. Manchester: Manchester University Press, 1992.

[13] Didier Bigo and Anastasia Tsoukkala (eds.). Terror, Insecurity and Liberty: Illiberal Practices of Liberal Regimes after 9/11. London and New York: Routledge, 2008.

[14] Giorgio Agamben. Homo Sacer: Sovereign Power and Bare Life. Stanford: Stanford University Press, 1998; Giorgio Agamben. State of Exception. Chicago and London: University of Chicago Press, 2005.

[15] Barry Busan, Ole Wæver and Jaap de Wilde. Security: A New Framework for Analysis. London: Lynne Rienner, 1998; Ole Wæver, Barry Buzan, Morton Kelstrup and Pierre Lemaître. Identity, Migration and the New Security Agenda in Europe. London: Pinter, 1993.

[16] Bill McSweeney. Identity and Security: Buzan and the Copenhagen School // Review of International Studies. 22 (1996). P. 81—94.

[17] Robert Kaplan. The Coming Anarchy // Atlantic Monthly. February 1994.

[18] Michael T. Klare. Resource Wars: The New Landscape of Global Conflict. New York: Henry Holt and Company, 2002.

[19] Daniel Deudney. Environmental Security: A Critique // Daniel Deudney and Richard Matthews (eds.). Contested Grounds: Security and Conflict in New Environmental Politics. Albany (N. Y.): SUNY Press, 1999.

[20] Barry Commoner. The Closing Circle. New York, Knopf, 1971.

[21] Jon Barnett. The Meaning of Environmental Security: Ecological Politics and Policy in the New Security Era. London and New York: Zed Books, 2001.

[22] Ken Booth. Theory of World Security. Cambridge: Cambridge University Press, 2007.

[23] Noam Chomsky. Rogue States: The Rule of Force in World Affairs. London and New York: Pluto Press, 2000.

[24] Didier Bigo, Sergio Carrera, Elspeth Guild and R. B. J. Walker. The Changing Landscape of European Liberty and Security: Mid-Term Report on the Results of the CHALLENGE Project, Research Paper # 4 (2009), www.libertysecurity.org/article1357.html

[25] Nicholas Thomas and William T. Tow. The Utility of Human Security: Sovereignty and Humanitarian Intervention // Security Dialogue. 33 (2002). P. 373—377.

[26] Mark Duffield. Global Governance and the New Wars. London: Zed Books, 2001.

[27] Claudia Aradau. Rethinking Trafficking in Women: Politics Out of Security. London and New York: Palgrave Macmillan, 2008.

[28] Elspeth Guild. Security and Migration in the 21st Century. Cambridge: Polity, 2009.