Борис Ефимов – это художник-эпоха, с этим не спорят даже те, кто считает его верным слугой ушедшего коммунистического режима. Художник нашего журнала Владимир МОЧАЛОВ был долгие годы близко знаком со старейшим карикатуристом страны и имеет свой взгляд на личность и труды своего старшего друга и учителя.

– Владимир, расскажите, как произошла ваша встреча с Борисом Ефимовичем.

– Первое знакомство было заочным. Однажды в детстве на чердаке своего дома я обнаружил довоенную подшивку журнала «Крокодил», отряхнул ее от пыли и стал разглядывать. Более всего меня там заинтересовали рисунки, шаржи, карикатуры, я их во множестве перерисовывал. Это были работы художников Ганфа, Черемныха, Бродаты, Мора, Сойфертиса. Среди других были и рисунки Ефимова, я почему-то сразу не обратил на них внимания. С тех пор я влюбился в журнал «Крокодил» и мечтал в нем работать. Когда много лет спустя это свершилось, там мне довелось увидеть Бориса Ефимова.

В то время, когда я пришел в «Крокодил» и поближе познакомился с Ефимовым, то увидел, что это человек очень простой в общении с коллегами, не допускающий какого-либо апломба, несмотря на свой высокий статус. Он всегда говорил то, что думал, но я еще тогда отметил у него одну, видимо, с годами выработанную привычку, – прежде чем что-либо сказать, как следует подумать. Он взвешивал, оценивал каждое свое слово. Видимо, время приучило…

– Он ведь пришел в «Крокодил» в начале 20-х…

– Мы с ним много говорили об этом в последние годы. Когда произошла революция, которую он безоговорочно принял, Ефимов переехал в Петроград, потом в Москву и с 1922 года жил в Москве, начинал журнал «Крокодил». Его брат, журналист Михаил Кольцов, который был старше его на 2 года, перезнакомил его со всеми знаменитыми людьми Москвы. И среди них первым был не кто иной, как Троцкий! Ефимыч с Троцким неожиданно как-то сошлись, даже, можно сказать, подружились. Когда готовился к выходу альбом рисунков Ефимова, Троцкий написал к нему предисловие. Ефимов любил вспоминать, как Лев Давидович всегда, когда художник собирался уходить, помогал ему надеть пальто. Я это запомнил, потому что и мне, когда я гостил у Ефимова, он всегда помогал надевать пальто и всегда провожал до самого лифта. Когда я говорил, что меня не надо провожать, он отвечал: «Нет, нет, я хочу убедиться, что вы действительно уезжаете»…

– Владимир, я задам вам вопрос, который всегда возникает в связи с Ефимовым. Троцкий, вы говорите, был его другом. Но через годы после их знакомства он своего друга изобразил в виде шавки, которую мировой империализм науськивает на Советскую Россию…

– Ефимов неоднократно говорил на эту тему, я повторю его слова. Он вынужден был делать то, что ему заказывал отдел пропаганды ЦК, ради своей семьи, своих детей и внуков. Что ему велено было рисовать, то он и рисовал. Ведь если бы он от этого отказался, он бы в лучшем случае оказался без денег и без работы, но скорее всего просто исчез бы навсегда.

– Но ведь Кольцов – это тоже была его семья. Он тоже подразумевался в той самой своре шавок…

В его рисунках нет ничего лишнего, всегда все органично, естественно

Ефимову стоило большого труда рисовать карикатуры на Троцкого

– Ефимов прекрасно понимал, в каком времени он живет, и страху он натерпелся не меньше, чем остальные. Я с ним об этом говорил, он отвечал не очень охотно, но некоторыми подробностями все же делился. Когда исчез его брат, он ушел из дома и ночью бродил по Москве, а под утро он позвонил жене. У них был условный сигнал – если она скажет «Да», то, значит, в доме никого нет, все нормально, а если она вдруг ответила бы ему «А кто его спрашивает?» – то, значит, у них нежданные гости.

– Как вы думаете, чувствовал ли он какой-то внутренний протест, служа той власти, которая уничтожила его брата?

– Не знаю. Вполне допускаю, что он мог чувствовать определенный дискомфорт. Как и многие. Знаю точно, что ему большого труда стоило рисовать карикатуры на Троцкого. Он мне сам об этом говорил. Но всегда повторял, что ему приходилось это делать, потому что ему так предписывали. Это для него был способ выживания.

– Этот способ вырос со временем в особый статус первого карикатуриста страны, которому заказывает рисунки лично Сталин…

– Рисунок, о котором вы говорите, я видел у него дома, он его сохранил. Он много раз мне рассказывал его историю. Это было где-то в начале 50-х, когда американцы захотели взять под свой контроль Арктику. И по личному указанию Сталина Ефимов взялся за карикатуру, высмеивающую их намерения. Он сел рисовать, но все сомневался – если, скажем, он начнет рисовать слишком быстро, то скажут, что Ефимов несерьезно отнесся к поручению тов. Сталина, а если слишком медленно – значит, пренебрегает сроками, которые ему поставлены. И тогда Ефимыч решил сделать эскиз и ждать звонка. И тут ему позвонили, что через 20 минут заедут за рисунком. Он как сумасшедший бросился дорисовывать. Не успела тушь просохнуть, как раздался звонок в дверь и человек в сером костюме повез рисунок и его автора в Кремль. Ефимов сидел и ждал в приемной, не зная, чем кончится дело. Через некоторое время ему вынесли рисунок, где сталинской рукой были набросаны указания к исправлениям. Ефимов все исправил, рисунок опубликовали. А на рисунке, кстати, по ошибке Ефимова, – были изображены пингвины, и когда рисунок был напечатан в «Известиях», то пошли письма о том, что в Арктике пингвины не живут…

– Кроме пингвинов он рисовал еще и военных преступников на Нюрнбергском процессе.

– Ефимыч мне много рассказывал об этом. Он поехал туда в статусе журналиста и имел возможность совсем близко подходить к подсудимым. И вот он однажды подошел к Герингу, сидевшему на скамье подсудимых крайним справа. И заглянул ему в глаза. Он мне сказал, что увидел в этих глазах столько ужаса и ненависти, что просто отшатнулся. А в свое время он и самого Гитлера видел. Это было в начале 30-х в Берлине. Они с братом в составе советской делегации возвращались из Парижа проездом через Германию. И на одной из центральных улицах Берлина увидели группу людей в черных рубашках. И среди них был человек в костюме, оживленно жестикулирующий. Ефимов спросил, кто это, – и ему ответили, что это лидер национал-социалистической рабочей партии Адольф Гитлер.

А когда он рассказывал о встрече с Муссолини, то описывал его как настоящий художник – со скрупулезным вниманием к деталям. Как тот вошел, как он вскинул руку в приветствии, какие на нем были фланелевые ботинки, какой у них каблук, как дуче оттопыривал губу... И этот персонаж просто-таки вставал перед твоими глазами.

– А как это видение воплощалось в его работах? Как бы вы оценили его рисунки с профессиональной точки зрения?

– Рисунки Ефимова чрезвычайно выразительны, лаконичны, в них нет ничего лишнего, всегда все органично, естественно. Он рисовал достаточно быстро, и это, надо сказать, чувствуется, когда смотришь на его работы. Они всегда были довольно просты по композиции и всегда смешные.

– Политическая карикатура может быть смешной?

– Конечно, странный вопрос. Лично для меня самым смешным рисунком Ефимова была его работа времен войны на тему «Каким должен быть настоящий ариец». Там была подпись «Идеальный ариец должен быть высок» – и Ефимыч нарисовал маленького Геббельса. Далее шла подпись «Идеальный ариец должен быть белокур» – и там был нарисован Гитлер, в сапогах, с черной челкой. И в конце – «Настоящий ариец должен быть строен». И был нарисован толстющий Геринг. Рисунок получился злым, смешным и очень доходчивым. Это был тот случай, когда все три компонента карикатуры сошлись в одном рисунке. За это читатели и любили рисунки Ефимова, потому что они были всем понятны.

– Расскажите теперь о нем как о человеке.

– Прежде всего хочу сказать, что это был человек широчайшего интеллекта, знал много языков. Однажды я пришел к нему со своим приятелем из Америки, у того в руках была какая-то нью-йоркская газета. «А что это у вас за газета? – заинтересовался Ефимов – Дайте-ка мне ее…» Взял газету и начал с листа переводить какую-то статью. Он до самых последних дней мог целыми книгами читать наизусть стихи – малоизвестного Пушкина, Фета, Тютчева. Однажды на заседании президиума Союза художников в честь какого-то своего юбилея он, выслушав приветственные речи, всех усадил и начал читать стихи. Долго читал…

– Вы часто называете себя его учеником. Были моменты, когда он вам по-учительски как-то помогал?

Рисунок получился злым, смешным и очень доходчивым. Это был тот случай, когда все три компонента карикатуры сошлись в одном рисунке

– Я лично никогда его ни о чем не просил. Я, честно говоря, даже не знаю точно, какие он там должности занимал. По своему характеру он был способен подставить плечо, только если это не противоречило его убеждениям и здравому смыслу – в его понимании. Но мне кажется, что у него было много врагов среди коллег. Я не раз слышал от художников, что Ефимов их задвигал, перекрывал им дорогу и так далее. Наверное, так это и было. Значит, он был уверен, что поступает правильно.

– В общем, это был верный солдат партии.

– Можно и так сказать. Но при этом я бы не назвал его угодливым. Он просто выполнял то, что от него хотели... Честно говоря, я не знаю, как повел бы себя сам, находясь в ситуации Ефимова. Одни в тяжелые моменты проявляют низость, подлость, другие – чудеса гражданской смелости, а кто-то умеет сочетать и то и другое. Наверное, Ефимыч был из третьих.

– Расскажите какой-нибудь особенно запомнившийся случай из вашего с ним общения.

– Несколько лет назад он побывал у меня в мастерской вместе со съемочной группой, делавшей фильм о нем. Камера начала снимать его, еще когда Ефимыч готовился к выезду ко мне. У меня есть эта пленка. Там на Ефимыча надевают костюм, и он все спрашивает – а какой лучше галстук надеть, тот или этот? А цвет этой рубашки мне подойдет? А вот звезда Героя – это не слишком будет многозначительно? В конце концов, он приехал ко мне.

Он находился у меня в мастерской часа 3–4, смотрел работы. Всех героев моих карикатур узнавал, а когда не узнавал, спрашивал меня, кто это. И вот я ему показал одну карикатуру, которую я мало кому показываю и нигде не публиковал, она не очень приличная и одновременно имеет выразительный политический подтекст. Он увидел рисунок, округлил глаза и замолчал. Потом поднял очки и начал внимательно его изучать. «Боже, неужели это сделали вы?» – «Я». Он посмотрел, задумался. Думал долго, а потом говорит: «Знаете, я вам завидую. Вы смелый человек».

– В контексте его биографии звучит красиво.

Он боготворил своего брата и все время мучился, вспоминая трагедию Михаила

– И тут я его решил немного разыграть. Мы общались очень тесно, и между нами часто проскакивали разные невинные шутки. «Борис Ефимович, а вы знаете, нас с вами снимают, а ведь по нынешним суровым законам тот, кто смотрит такие карикатуры, несет ответственность за то, что видел. И вы можете по недоразумению попасть вместе со мной в Бутырскую тюрьму..» – «Да? Ну что ж, придется нам с вами там вместе заниматься карикатурами». Одним словом, на мой провокационный вопрос он ответил как человек, не превратившийся в нечто испуганное и забитое, и одновременно в нем не было фанфаронства, советского зазнайства. Он ответил так, как и должен был ответить карикатурист.

Дальше. Выходит он из мастерской и начинает медленно спускаться по лестнице. А у него под плащом была прикреплена звезда Героя труда. Навстречу ему женщина, пожилая. Он говорит: «Дамы вперед!» Эта бабушка молча проходит. А Борис Ефимыч и спрашивает: «Скажите, сколько вам лет?» Она говорит – 82. А он: «А мне 105!» – «Ну, тогда вам надо героя давать». Он: «Ну так дайте!» И тут распахивается плащ, а под плащом – звезда. Он всегда умел отреагировать на ситуацию неожиданно остроумно.

– Кто он для вас – профессионал или историческая фигура?

– Когда человека хорошо знаешь, тесно общаешься с ним, почему-то не ценишь его как историческую фигуру. Сейчас, на похоронах, я понял, что с его уходом, конечно, закрылась страница, эпоха…

– Я бы даже сказал – несколько эпох.

– Есть люди, что доживают до ста и больше лет, живя где-то там, в горах, пасут себе коз, овец, видят только небо и солнце. А Ефимов постоянно находился в центре общественного внимания, на виду, работал день и ночь. Он работал и жил, постоянно оглядываясь, и несмотря на это, прожил такую долгую жизнь.

– А как он относился к брату?

– Очень уважительно, любил его и жил с чувством огромной утраты. Он боготворил своего брата и все время мучился, вспоминая трагедию Михаила. Мучился и боялся – что с ним могло бы произойти то же самое…

Беседовал Андрей ВАСЯНИН