В МГУ, на базе социологического факультета состоялось открытие новой интеллектуальной площадки – Центра консервативных исследований (ЦКИ). Первое заседание прошло в кругу российских интеллектуалов, раскрывших в своих выступлениях всевозможные трактовки понятия «консерватизм». Доктор политических наук, профессор кафедры теории и истории социологии социологического факультета МГУ Александр Дугин в своем докладе отметил: все попытки дать строгое, четкое, структурное определение консерватизму сталкиваются с тем, что под это определение начинает подпадать очень широкий спектр понятий. Одна из главных характеристик консерватизма – его плюральность. То есть полная противоположность универсальным идеологиям построения «светлого будущего». Консерватизма как единой идеологии просто не существует, он различен для разных эпох и разных обществ. Тем не менее можно предложить классификацию типов консерватизма. Этому и посвящена предлагаемая ниже статья Александра ДУГИНА, подготовленная на основании его выступления на заседании ЦКИ.

Четыре типа консерватизма

Для более детального осмысления консерватизма можно предложить обобщающую схему из четырех пунктов, которая описывает типы консерватизма как функционального явления, как позиции, установки. С одной стороны, эта типология консерватизма приблизит нас к уже известным и понятным нам явлениям, к политической истории последних столетий и, соответственно, к нашей актуальной российской ситуации. С другой стороны, она покажет возможность широко толковать консерватизм применительно к тем обществам, где (пока еще) не утвердились (а быть может, и никогда не утвердятся!) социально-культурные штампы и модели, основанные на идеологии Просвещения.

Это обобщающее отношение к консерватизму как к установке, которую мы можем распознать в самых различных типах общества, чрезвычайно важно, когда мы имеем дело, например, с таким явлением, как исламское общество. Исламское общество было очень поверхностно и фрагментарно затронуто парадигмой Просвещения. И тем не менее там есть политика, там есть идеологические позиции, партии, движения, есть серьезная и дифференцированная политическая жизнь. Но если мы попытаемся это современное исламское общество строго сопоставить с западноевропейскими и американскими стандартами, мы придем к нонсенсу – поскольку реально политической системой, строго отвечающей этим стандартам, там окажется узкая прослойка, группка вестернизированной элиты (в которой и будут концентрироваться социалисты, либералы и консерваторы, отвечающие политическим критериям Нового времени), а политизированные исламские массы у нас просто пропадут из виду или подпадут под некорректное и уничижительное определение «исламского фундаментализма». Даже в России, которая европеизирована куда больше, чем страны Востока, политическая система является вполне оригинальной, а российская демократия имеет множество органических отличий от западноевропейских образцов. Поэтому корректное понимание консерватизма применительно к разным типам обществ требует отказа от узких западноевропейских и американских политологических клише.

Итак, можно выделить четыре обобщающих типа консерватизма, понятого широко, функционально, социологически. Консервативные социально-философские установки, помогающие нам систематизировать консерватизм как явление, можно обозначить следующим образом:

фундаментальный консерватизм,

либеральный консерватизм,

социальный консерватизм и

революционный консерватизм.

Конечно, эти формулировки взяты из политической практики Нового времени. Но, выделив эти социально-типологические конструкции в качестве основы для систематизации, мы можем спроецировать их не только на Новое время и западноевропейские политические модели, но и описывать с их помощью политические и идеологические явления традиционного общества, живущего вне парадигмы Нового времени.

Фундаментальный консерватизм: время, назад!

Фундаментальный консерватизм отличается утверждением того, что абсолютно все прошлое означает «хорошее».

Например, в православной богослужебной практике мы часто слышим, что священник (или дьякон) произносит при чтении Евангелия: «Во время oно…» «Во время oно вышел Исус из Назарета». Что такое «во время oно»? «Oно» – это указательное местоимение, означающее «в то время». По-латыни это звучит как in illo tempore. То, что находится in illo tempore, для консерватора фундаментального толка является позитивным и нагруженным ценностью уже ipso facto (то есть «в силу самого этого факта»). Прошлое – значит истинное, благое и красивое, если взять, например, платоновскую триаду определения абсолютной идеи как единства Истины, Добра и Красоты. Для емкого описания этой триады у фундаментального консерватора есть одно слово – «прошлое», «время oно».

Прошлое абсолютно. И фундаментальный консерватор не должен доказывать, что «прошлое есть хорошее», потому что, например, оно полезное, поскольку «в нем изобрели колесо». Напротив, если колесо изобрели давно, «во время oно», то именно поэтому оно есть благо, оно священно. А если бы его «изобрели недавно», «только вчера», то это было бы какое-то безобразное, сомнительное, возможно, «бесовское» изобретение. Священно не то, что полезно, не то, что прогрессивно. Священно то, что появилось в прошлом. Прошлое есть священное. Здесь совершенно обратная система ценностей.

С точки зрения фундаментал-консерватора, все религиозные, социальные, экономические, политические институты тем более совершенны, чем более они древние. То, что было раньше, заведомо лучше, чем есть сегодня. То, что было позавчера, заведомо лучше, чем вчера. Это полное неприятие прогресса, любых идей относительно того, что настоящее лучше или, по крайней мере, такое же, как прошлое. Фундаментальный консерватизм говорит: не трогайте старое, оно заведомо лучше современного.

Но при всем этом отношение к статус-кво, то есть к конкретному положению вещей, у фундаментального консерватизма, как ни парадоксально, довольно положительно. Почему? Потому что завтра точно будет еще хуже, чем сегодня. В этом неумолимая логика фундаментального консерватора: как бы плохо ни было сегодня, завтра будет еще хуже, а следовательно, надо защищать «сегодня» перед лицом «завтра». Уж пусть лучше будет то, что сегодня.

Для фундаментал-консерватора период досоветский был гораздо лучше СССР. Но при этом советское – лучше, чем ельцинское, либерал-реформаторское «постсоветское», хотя «царское», в свою очередь, гораздо лучше, чем советское. Московское же царство несравнимо лучше петровской романовской России. Но… фундаментальные консерваторы умрут за ненавистную им петровскую Россию просто потому, что для них принципиально сохранять статус-кво – ведь после конца Романовых придут совсем уже ненавистные «Советы», а вот после «Советов» начнется настоящий «апокалипсис», «глобализм», «либеральная демократия» и «новый мировой порядок».

Фундаментальные консерваторы стоят против времени, они говорят: «Время, назад!» Они борются с временем, они убеждены, что историческое время есть процесс энтропии. Здесь можно вспомнить древние учения о «золотом» веке, «серебряном», «медном» и «железном» веках. «Золотой век» – это высшая точка консервативного мышления.

Классики такого фундаментального консерватизма возвели этот принцип в доктрину – это Жозеф де Местр, Доносо Кортес, Морис Баррес, Леон де Блуа и целая плеяда авторов и политических деятелей.

Фундаментальный консерватизм – это полная неприязнь к прогрессу, жесткий антисоциализм, антилиберализм.

Для фундаментал-консерваторов ХХ века США и СССР выступали как две головы единой гидры «современности». США – как триумф либерализма, СССР – как триумф марксизма (социализма).

В своем чистом виде фундаментальный консерватизм всегда скажет: «Ни того ни другого ни при каких обстоятельствах».

Полнее всего в ХХ в. фундаментальный консерватизм отразила школа последователей Рене Генона, которые сами себя называли «традиционалистами». Традиционализм и есть иное название для фундаментального консерватизма.

Либеральный консерватизм: disposition to preserve and ability to improve

Либеральный консерватизм представляет собой совсем иной набор взглядов и отношений (attitudes).

Общество меняется, считают либеральные консерваторы, и это нормально, это хорошо. Надо лишь заботиться о том, чтобы изменение не было «чересчур резким и разрушительным». Либеральные консерваторы, как и прогрессисты, убеждены, что «вчера было лучше, чем позавчера, а сегодня лучше, чем вчера». Но лучше только в том случае, если изменение идет гармонично, постепенно и естественно.

Для либеральных консерваторов «сегодня» – это разумный компромисс между «вчера» и «завтра».

Либеральные консерваторы утверждают: реформировать общество надо, но это следует делать «постепенно», «спокойно», «с уважением к институтам, структурам, позициям, ценностям, взглядам». Чтобы ни в коем случае не навредить. Какие бы хорошие цели социалисты, революционеры, реформаторы или демократы ни ставили перед собой, либеральные консерваторы говорят: «Это все хорошо, но цель не оправдывает средства». Такова формула либеральных консерваторов. Для того чтобы создать более свободное общество, ни в коем случае не надо никого насиловать, искоренять, уничтожать.

Свобода, говорят либеральные консерваторы, лучше, чем несвобода, но не любой ценой. И если придется, то надо потерпеть и рабство.

Стремление к справедливости «аморально», утверждают либеральные консерваторы. Это важнейшая черта всех либерально-консервативных учений и программ. Резкое, обостренное, пронзительное стремление к справедливости чревато революцией, радикализмом и разрушением. Но любая революция – это зло, абсолютное зло. Те, кто хотят справедливости, хотят невозможного, утопии. И тем самым они приносят в жертву невозможной революционной мечте возможные эволюционные улучшения. В результате будет построено общество еще более несправедливое, чем то, которое есть сейчас.

Либеральные консерваторы всегда и при всех обстоятельствах выступают за статус-кво. Они преданы настоящему, осмотрительно и критически относятся как к прошлому, так и к будущему.

Если брать традицию западноевропейского и американского либерал-консерватизма, то его классики это – Эдмунд Берк, Алексис де Токвиль, Фридрих фон Хайек, Джордж Фридман, Лео Штросс.

Базовой формулой всех либеральных консерваторов можно считать слова Эдмунда Берка: консерватизм – «это и предрасположенность к тому, чтобы сохранять, и способность к тому, чтобы улучшать, взятые вместе» (The disposition to preserve and the ability to improve, taken together). Это такой мягкий, спокойный, ненавязчивый прогресс с учетом всего лучшего из старого и уже имеющегося.

Социальный консерватизм: социальная утопия плебса

Логика социального консерватизма (социал-консерватизма) такова: в прошлом было хорошее и плохое. Но надо построить утопическое общество, которое будет соединением лучшего из того, что было в прошлом, с той иллюзией, мечтой, надеждой, упованием, на которые люди ориентируются в будущем.

Народность, народ, но не аристократия являются движущей силой и главным ориентиром всех социально-консервативных систем и программ. Социал-консерватизм – это своего рода «плебейский консерватизм», не консерватизм аристократов. В центре подобных доктрин стоят «массы», «низшие классы», «простой народ». Социал-консерваторы стремятся выступать от их лица и отстаивать их интересы. Высшей целью борьбы социал-консерваторов является справедливость. Однако справедливость мыслится здесь не как «вселенская абстракция», не как мировая республика, а как «деревенский рай», как реализация мечты вполне конкретного народа, конкретной культуры, конкретной общности. Земной рай социал-консерваторов глубоко национален, уникален и локален.

Социал-консерваторы признают прогресс и эволюцию, но особый акцент падает на революцию, на радикальные действия во имя справедливости широких народных масс.

В спектре социал-консервативных теорий и движений сплошь и рядом встречаются монархические тенденции. Революционность и стремление к осуществлению чаяний масс сочетается с авторитаризмом, лояльностью царю, религии и традиционным ценностям. Теории социальной монархии, «народной монархии» (И. Солоневич) прекрасно вписываются в этот относительно «социалистический» проект. Часто встречается идея «хорошего, доброго царя, который идет против своих бояр».

Тут вспоминается русская опричнина Ивана Грозного. В большинстве социал-консервативных теорий и движений «бояре, аристократы всегда суть воплощение зла», они «виноваты во всем». На противоположном конце – фигура доброго (справедливого, народного) царя-батюшки, в борьбе против аристократии опирающегося на народные массы.

Если взять европейский сектор, то основными теоретиками социального консерватизма следует признать Лоренца фон Штайна, Густава Шмоллера, защитников так называемого Staatssozialiamus (А. Вагнер, Р. Тодт, Р. Майер и др.), социолога Вернера Зомбарта, поздние идеи анархо-синдикалиста Жоржа Сореля и т.д.

Социал-консерватизм отличается жестким антибуржуазным характером. Практически во всех своих вариациях его сторонники выступают против капитализма. При этом он не догматичен. Как только он встречается с социал-неконсерватизмом, то есть с догматическим социализмом, он говорит: «Нет, универсальный догматизм не пройдет, мы должны сохранять нашу национальную самобытность». Наша утопия, хотя и является народной, массовой, она не тождественна массовым утопиям иных народов и культур. Мы их можем понимать и быть с ними солидарными, но никогда не будем тождественны им. «Интернационализм не пройдет».

Примером могут служить наши русские теоретики социал-консерватизма, например, народник Михайловский. Как он понимал интернационализм? Он говорил: «Я, конечно, интернационалист, так как я стою не только за освобождение русского народа, но и за освобождение всех народов Российской империи». «А за пределами?» – «А там кто-то есть? – спрашивал Михайловский. – Впрочем, это не мое дело». Вот такой «интернационализм» в очень конкретных рамках отдельной цивилизации, империи, культурного круга. Отсюда же спор русских марксистов и немарксистов-народников (позже эсеров) о целях революции, ее масштабах и о необходимости (или ненеобходимости – на чем настаивали народники – русские социал-консерваторы) капитализма.

Освальд Шпенглер обобщил тезисы социал-консерватизма в знаменитой работе «Социализм и пруссачество». Сюда же, в контекст социал-консерватизма вписывается феномен итальянского фашизма (особенно раннего), отчасти левого национал-социализма (братья Штрассеры, ранний Геббельс в его романе «Михаэль»), национал-большевизм Эрнста Никиша или Николая Устрялова. Или же, если взять современность, то идеологическое крыло «Единой России», которое возглавляет Андрей Исаев – это мягкий социал-консерватизм (сам Исаев выходец из крайне левых – «Община»).

Какие-то из этих явлений демонизированы и дискредитированы исторической практикой. Какие-то вполне политкорректны (как, например, то, что предлагает Исаев). Но мы говорим о типологии, а не о том, что носители данного мировоззрения совершили или чего не совершили.

Социальным консерватизмом была идеология Слободана Милошевича. Его партия (Сербская социалистическая партия) придерживалась именно социального консерватизма, связывая сербскую национальную идею с идеей социалистической справедливости.

Консервативная революция: старые боги ушли, новые еще не пришли

Консервативная революция – это последняя разновидность консервативной идеологии. К этому направлению следует отнести немецких романтиков (Новалиса, братьев Шлегелей, В. Тика, А. Мюллера), а также немецких философов и публицистов ХХ в. – юриста Карла Шмитта, Артура Мюллер ван ден Брука, величайшего философа Мартина Хайдеггера. Яркий пример этого направления, колебавшийся между фундаментал-консерватизмом («Фашизм, критика справа», «Ориентации») и собственно Консервативной Революцией («Языческий империализм», «Оседлать тигра») – итальянский барон Юлиус Эвола. Сам термин «революционный консерватизм» был введен русским славянофилом второго поколения Юрием Самариным и популяризирован в Европе Томасом Манном.

У консервативных революционеров такая модель: позавчера было все идеально, вообще прекрасно. Но вчера было уже безобразно плохо. А сегодня – совсем уже невыносимо, «надо с этим заканчивать». Так мыслят консервативные революционеры.

Начинают они с фундаментал-консерватизма, но быстро приходят к тому, что статус-кво категорически неприемлемо. Они убеждены: завтра либо будет полное восстановление «золотого века», повсюду расцветут райские сады, либо все рухнет в ничто. Консервативные революционеры жестко ориентированы против настоящего, статус-кво объявляется бой не на жизнь, а на смерть.

Консервативные революционеры выступают категорически против капитализма, это для них абсолютный враг, так как воплощает в себе статус-кво. Но не лучше их отношение и к догматическому социализму, (марксизму). Их формула: «старые боги ушли, новые еще не пришли». Но без богов люди (настоящие люди, а не «ублюдочные торговцы» или «чернь») жить не могут. Формула Хайдеггера из его толкований Хельдерлина точно соответствует этому подходу.

Фундаментальные консерваторы в полемике с консервативными революционерами возражают: нет, старые боги просто удалились, и хотя их, конечно, совсем мало, но они есть. На что консервативные революционеры отвечают: нет, боги вообще ушли. От них остались только следы. А значит, современность тотально богооставлена. Можно вспомнить Кириллова из «Бесов» Достоевского – «Если Бога нет, то все позволено!» Можно делать все что угодно. Но консервативные революционеры, в отличие от нигилистов и атеистов, которые то же самое провозглашают с оптимизмом, не делают все что угодно.

Классиком Консервативной Революции считается Ницше, который сказал: «Сверхчеловек – это победитель и Бога, и ничто». Что «Бог умер» – в этом консервативные революционеры согласны с крайне левыми. Но они хотят быть не служителями открывшегося после Его смерти ничто, но победителями, укротителями ничто.

Консервативные революционеры говорят: «Вокруг только ничто, но перед лицом бездн мы создадим систему ценностей из самих себя и вернем богов; мы призовем их или создадим» (как считал Эрнст Юнгер). Консервативные революционеры убеждены – tertium datur («третье дано»).

Между нигилизмом и фундаментал-консерватизмом располагается платформа Консервативной Революции.

Консервативные революционеры призывают к «Новому Средневековью».

В отличие от социал-консерваторов они ориентированы на аристократию и героические личности, на активную ницшеанскую позицию. Их ориентир – Сверхчеловек. Инструментом консервативных революционеров являлись не народные массы, но закрытые ордены, кружки, «заговор сеньоров», аристократические «тайные общества».

Консервативные революционеры обращаются к древнейшему, в том числе к бессознательному, как к революционной силе.

У истоков германского национал-социализма мы встречаем различных представителей Консервативной Революции. Но постепенно они маргинализуются и сами подпадают под пресс гитлеровского тоталитарного (во многом плебейского) режима.

Консерватизм за пределами современного общества

В традиционном обществе, как правило, доминирует фундаментальный консерватизм. Это мейнстрим политики и социальной психологии тех обществ, которые предшествовали Новому времени и до сих пор пребывают в ином социальном измерении.

Все религии утверждают, что вначале было хорошо, а потом плохо (от рая к аду, от «золотого» века к «железному»). Все религии говорят о деградации человечества. Религиозное сознание всегда фундаментально консервативно. Представители религиозных кругов, которые мыслили бы иначе, были бы белыми воронами. Такие встречаются, но, как правило, считаются «редкими оригиналами».

Религиозный человек автоматически впитывает в себя политические основы фундаментального консерватизма. Если мы будем внимательно слушать, что нам говорят в церкви на проповеди или во время богослужения, вдумываясь читать религиозную литературу, прилежно совершать рекомендованные традицией обряды, если мы задумаемся над логикой учения Церкви, то немедленно поймем, что она призывает нас к фундаментальному консерватизму.

Церковь, другие традиционные конфессии (ислам, иудаизм, буддизм, индуизм) не могут быть политически индифферентными. В нормальном случае они естественным образом продуцируют фундаментальный консерватизм всегда и везде. Это не так только тогда, когда над религией довлеет атеистическая или секулярная (светская) идеология, жестко запрещающая священнослужителям открыто провозглашать политико-идеологические тезисы, напрямую вытекающие из церковного учения.

Либеральный консерватизм или его аналоги свойственны большинству реформаторов традиционного общества. Неважно, двигались ли они к светскости (этот случай характерен только для Европы Нового времени или для европеизированных колониальных или полуколониальных держав) или к иным религиозно-идеологическим формам. Вполне можно себе представить либеральных консерваторов времен Римской империи, которые одновременно были не против распространения христианства как «новой религии», но вместе с тем считали целесообразным и сохранение культа древних римских богов (или, по меньшей мере, императора). Из такого компромисса и выросла империя Константина Великого.

Социальный консерватизм в традиционном обществе сплошь и рядом вдохновлял идеологов народных восстаний. В духе марксистской теории мы обычно считаем, что народные восстания простолюдинов в Древнем мире возглавляли «недоделанные коммунисты» (в частности, восстание «Желтых повязок» в Китае, альбигойцы, анабаптисты Томаса Мюнцера). На самом деле, это были социал-консерваторы, которые пытались утвердить вопреки идеологии и религии статус-кво иную – часто эсхатологическую – религиозную веру. Они были глубоко консервативны, искренне религиозны, но при этом отстаивали альтернативную утопическую версию религии. Это очень важный концептуальный момент. Когда мы спрашиваем: «Почему восстание «Желтых повязок» базировалось на даосской философии?», марксистская школа историков отвечает: «Это не важно, тогда все были темные и непросвещенные, верили в разную чепуху; главное – это социально-экономические причины восстания». Но если мы посмотрим с консервативной точки зрения на то же самое восстание «Желтых повязок», то мы увидим, что фактор даосской религии, конкурирующей с конфуцианством и отчасти с буддизмом, был там преобладающим. И тогда, с учетом фактора социал-консерватизма, нам в глаза будут бросаться совсем другие вещи.

Или, например, восстание Томаса Мюнцера. С одной стороны, это – ультракоммунизм, восстание масс, а с другой стороны, ожидание сошествия Нового Иерусалима. Консервативный (социал-консервативный) взгляд на историю такого рода явлений может принести существенные плоды и дать неожиданные научные результаты.

Идеи консервативной революции тоже проявляются не только в Новое время, но и в традиционном обществе. Например, когда те или иные деятели традиционного общества выступают под эгидой восстановления династий или возврата к прежним религиозным культам.

Юлиан Отступник – пример такого выступления. Посреди христианского общества, успевшего укорениться в Византии, вдруг император провозглашает: «Вернемся к язычеству, восстановим культы древних богов». Пусть будет позавчера. Это своего рода консервативная революция.

Консерватизм как научная позиция

Перечисленные четыре установки консерватизма мы встречаем как в традиционном обществе, так и в современном обществе. Если мы примем их и применим к нашему российскому обществу, к американскому, к современному европейскому или исламскому обществу, или же используем как метод исторического анализа, то заведомо получим очень интересный и специфический результат, который будет заведомо отличен от анализа и либеральных, и марксистских ученых. Отличен и по своей методологии, и по своим результатам. Консерватизм, принятый и осознанный как научная установка, даст нам новый ракурс в понимании и изъяснении многих привычных, изученных, но однобоко и пристрастно рассматриваемых явлений.

Почему это будет ново и оригинально? Потому что большинство исторических и политологических исследований сделаны в большинстве своем либо социалистами, либо либералами. А это значит, людьми с универсалистскими идеями, свято верящими в прогресс и в унификацию человечества. Для таких ученых локальная идентичность, древность, традиция, шире – все различное в цивилизации, в политологии, в истории конкретных обществ и народов проходит сквозь пальцы, ускользает от внимания, считается своего рода externalities («погрешностями», «несущественными аберрациями»). Если что-то не подходит под их жесткую эволюционистскую схему, то просто отбрасывается как «акциденция».

А если мы с тем консервативным подходом, о котором говорим, начнем изучать историю или политологию, то увидим, что множество факторов, которые мы игнорировали при либеральном или социалистическом догматическом универсалистском подходе, оказываются не только существенными, но чрезвычайно важными, а подчас и решающими. А значит, это фундаментально обогатит наш научный горизонт.

Ценность традиции – общая черта всех типов консерватизма

Консерватизм – это фундаментальное свойство человеческой психологии, воплощенное в многообразии социальных, политических и религиозных форм. Выделенные нами четыре основных издания консерватизма (его разновидности) могут быть иногда и конфликтными друг с другом. Консерватизм – явление диалектическое и может развертываться через столкновение противоположных подходов и оппозиции различных ценностных систем.

Но вместе с тем, будучи многообразными, диалектически и подчас прямо противоположными, все версии консерватизма имеют одну общую черту. Они основаны на позитивной оценке прошлого, они защищают различия, признавая в них ценность и оправданность, они противостоят как коммунистическим (марксистским, социалистическим), так и либеральным теориям в их догматических выражениях.

Либерализм и социализм свято верят в прогресс, а значит, считают традиционное общество чем-то, что следует преодолеть, что и так преодолевается без остатка самим ходом истории, логикой развития человечества. А значит, настоящей непреходящей ценности прошлое не имеет. Ею обладают только настоящее и будущее. А вот тут-то консерваторы всех типов считают иначе и солидарны друг с другом: традиционное общество, утверждают они, ценно и актуально само по себе – независимо от преходящих волн современности. Прошлое – это не только то, что прошло, но то, что было, это бывшее – а так как бытие есть категория фундаментальная, то бывшее есть и бывшее будет (Хайдеггер). Консерватизм всех видов следует не за логикой развития, но за логикой бытия, за логикой постоянства, за логикой вечности.

Ведь как сказал немецкий консервативный революционер Артур Мюллер ван ден Брук, «на стороне консерватора вечность».