– Сергей Викторович, вы автор единственного в своем роде труда, в котором воссоздается история древнего славянства на протяжении нескольких столетий. В каком состоянии, по вашему мнению, находится сейчас изучение истории древних славян в целом и восточных славян I тысячелетия в частности?

– Спасибо за высокую оценку. Но хотел бы сказать, что труд все-таки не единственный в своем роде. Уже были удачные опыты по воссозданию славянской истории V–VIII веков на всем доступном источниковом материале. Карамзин и Шафарик в XIX веке, Нидерле в начале ХХ века, некоторые другие не менее уважаемые авторы. Я лишь попытался сделать то же самое на уровне наших нынешних познаний, причем идти непосредственно от источников, от всей их доступной полноты. О том, насколько получилось, чем именно отличается в лучшую или худшую сторону моя «Славянская Европа», судить определенно не мне. Что касается общего состояния изучения древнего славянства, то здесь за последние десятилетия было немало успехов. Выходили солидные монографии, энциклопедические труды. Мы не только стоим на плечах предшественников и патриархов нашей науки, но и делаем кое-что свое. Беда, однако, в том, что наряду с серьезными научными работами на голову простого русского человека обрушиваются горы публицистической, а то и политизированной макулатуры. Поскольку излагает она свои «достижения» хлестко, звучно, а подчас и художественно – ей доверия больше. Неважно, что автор когда-то учил в вузе, если вообще что-то учил, не источниковедение с археологией, а, допустим, сопромат – и то без особого усердия. Главное, что он «правду-матку режет» и открывает «сокрытые глубины». Как и в любую переломную эпоху, тут отвратительно много политики. Одни с пеной у рта готовы доказывать, что славяне «вылезли из полесских болот только в VI веке», другие – что «великая русская цивилизация» создала шумерские города и письменность майя. Беда не в отсутствии научных трудов, беда – в их непопулярности. Перечислит ли обыватель навскидку академиков, занимающихся древней и средневековой историей славян? Зато не сомневаюсь, что любой завсегдатай книжных магазинов навскидку назовет с десяток творцов «фолк-хистори» на ту же тему. Потому важнейшая задача науки – научиться писать человеческим языком, быть понятной и доступной. Не просто превосходить мошенников интеллектуально (умный читатель, замечу, это уважает), а «забивать» их при необходимости на их же территории. Иначе мы потеряем здравое историческое сознание напрочь.

– Широко известно увлечение историей древних славян в молодежной среде. Появилось немало реконструкторских команд, ориентированных на этот материал. Возникла целая субкультура, и ею продуцируется обширная собственная литература. Насколько связано это поветрие со строгой наукой в академическом понимании? Каковы его перспективы в общественном и культурном плане?

– Естественно, само по себе реконструкторство с академической наукой почти никак изначально не связано. Хотя выросло, в том числе, и из чтения лучших научных работ прежних десятилетий. Это, конечно, увлечение энтузиастов. И увлечение лично мне близкое и понятное. Совершенно очевидно, что реконструкторство – способ, вернее, один из способов побега от современной реальности, в которой безраздельно властвуют Деньги, Машина и Политика. Побега в мир, который из нашего настоящего выглядит гораздо проще, чище и романтичнее. Притом побег реконструктора далеко не настолько эскапичен, как побег «ролевика», увлеченного фэнтези. Реконструктор остается, как он убежден, на почве реального мира – и гордится этим. Посему, думается, перспективы у реконструкторства совсем не плохие. Будет оно развиваться и процветать. Другое дело, что реконструкторство само очень неоднородно. Есть команды, которые работают с участием профессиональных ученых, внимательно следят за научными новинками, нередко и сами причастны к научным работам. Есть те, кто просто «играет в войну», черпая утилитарно нужную информацию откуда можно. Наконец, есть те, кто хочет дойти до всего сам – скажем, самостоятельно (часто без всякой подготовки и критического навыка) изучая источники или то, что считает источником. Результатом таких штудий могут стать самые причудливые представления.

– Как вы относитесь к популярному в наши дни культу «древнеславянского» язычества?

– Вот-вот, в том числе и такие представления. Давайте определимся сразу: я православный христианин. Я могу понимать тех людей, особенно молодых, которые увлекаются «преданьями минувших дней», но разделять и поощрять их воззрения не намерен. Сам я подобными увлечениями переболел лет в двадцать, вынеся стойкую уверенность, что из них вырастают. К сожалению, далеко не все занимаются вопросом профессионально и оказываются в состоянии узнать больше о предмете своих грез. Многие продолжают тешить себя красивыми сказками, а то и прямыми подлогами. Что до меня, то мое мнение следующее. Можно восхищаться буйными и красивыми образами древних мифов, простыми и прямыми нравами далеких предков, но звать туда наше общество, в котором и так основания цивилизации расшатаны, – неправильно. Даже с чисто рациональной точки зрения. Не стану привлекать никакой религиозной аргументации, потому что очень мало встречал людей, которые действительно верят в Перуна и Даждьбога. Более того, доходит до прямого цинизма: «Язычество – наша национальная вера». Те, кто так говорит, ни во что не верят. Потому что верить можно не в «национальное», а в истинное. А вообще, иногда это просто смешно. Люди, которые уверены, что древние славяне в конце июля «призывали животворящие грозы» на свои поля, – за пределами здравого смысла. Городские дети, даже на дачном огороде, судя по всему, в жизни не работавшие, берутся воссоздавать древнюю аграрную религию. И получается у них – «древнеславянское» в кавычках, плод собственных рафинированных представлений, понахватанных из научных и околонаучных познаний, а также литературных опусов.

– Какое время переживает отечественная научная история в наши дни? Взлет или деградацию?

Древнеславянские мотивы обрели вторую жизнь в современной культуре

– Сложно ответить однозначно. С одной стороны, мы плотнее вошли в мировой научный контекст, избавились от «единственно верного» учения, стали писать свободнее, а иногда даже честнее. Честнее, по крайней мере с точки зрения собственных выводов и воззрений. Я принадлежу к первому поколению историков, вообще не знавших идеологической цензуры. И скажу честно: за себя я рад и за своих сверстников в науке тоже. И все-таки, как и во всем остальном, досталось это нам дорого. Цензуры нет – пиши что хочешь. О наших «фолк-хисториках» я уже сказал и повторяться не хочется. У научного сообщества, да и у общества вообще, нет лекарства от «альтернативщиков». Более того, имею основания считать, что и не будет. Источник спекуляций – подрыв доверия к ученым («Вы нас столько лет обманывали!»). А много и других бед – низкие заработные платы, отсюда же падение престижа науки и уровня высшего образования, отсюда же и скупка мозгов Западом. Дай Бог, чтобы что-то изменилось в лучшую сторону. Менять ситуацию надо.

– Как вы относитесь к христианскому элементу в деятельности современного ученого, в частности, профессионального историка?

– Я не «отношусь», я сам действую. По крайней мере, стараюсь. А если серьезно, то быть историком-христианином – это огромная ответственность, и я не скажу с уверенностью, насколько достоин ее. Посудите сами – история уже написана. Написана Богом в добровольном соавторстве со всем человечеством. Ничто не свершается без Его воли или попущения. Историк-христианин – летописец исполненного в Промысле. Отсюда логичный вывод: он не имеет права врать, подтасовывать факты, играть во «множественность реальности». Даже во имя того, что считает правильным. Даже во имя того, что считает благочестивым. Если у меня при исследовании сложного вопроса получается заданный заранее результат, я исследую вопрос еще раз. Задача историка-христианина – воссоздать на страницах своего труда с наибольшим вероятием ту реальность, которую уже написал главный Автор истории. А не сочинить стройную наукообразную сказку со ссылками. Кроме того, историк-христианин не занимается реконструкцией каких бы то ни было исторических закономерностей. У истории одна закономерность, есть только один исторический закон – Промысел. Христианская история есть осознание и толкование Промысла. Историк-христианин – невольно «самозваный» (или призванный?) богослов, по крайней мере, в единственном аспекте толкования провиденциального. Рациональная историческая наука последних веков отвечает на вопрос: «Почему? В силу каких закономерностей произошло?» Совершенно иной вопрос ставит христианская историческая мысль. Она спрашивает: «Зачем? Для чего произошло?» И в меру своих ограниченных человеческих познаний и возможностей объясняет прошлое через последующее. В этом и очевидная сила, и не менее очевидная слабость любого философского построения христианского историка, тем более светского. Но ограниченность возможностей толкования на самом деле не означает его невозможность или заведомую греховность. Прецедентов, создаваемых отнюдь не всегда святыми, достаточно.

– Большие споры в среде научных работников вызвало введение специализации по богословию в российских государственных вузах. Поддерживаете ли вы это начинание?

– Скажу прямо, предметов для споров я здесь не вижу. И мне неизвестен ни один крупный специалист по гуманитарным наукам, который придерживался бы иного мнения. Теология, богословие признается наукой во всем мире. Если где-то эта специализация в светском образовании исчезла, то под влиянием революционных треволнений XIX или начала ХХ века. Я с трудом представляю подобный многоголосый спор в Великобритании или в Германии. Вот в Италии дискуссии идут – как и у нас, о восстановлении предмета. Впрочем, те самые люди, которые уже два десятка лет указывают нам на Запад как на образец, теперь сделали замечательное открытие: оказывается, Запад-то у нас отсталый, в средневековье живет, зато мы «за 70 лет» достигли… Трогательно. Я вот не считаю и никогда не считал Запад образцом для всяческого подражания. Но полагаю, что в данном случае следует посмотреть на мировой опыт. Почему, собственно, теология не наука? Философия вот тоже многими считается не наукой, а «областью знаний» наравне с наукой. Это не мешает существованию философских факультетов и диссертационных советов. И не должно мешать. Но если философия, истины которой не доказываются опытным путем, признается со стороны государства наукой, то почему не признать теологию? Вообще выступающие против теологии сколько прочли теологических трудов, чтобы убедиться в ее «ненаучности»? Я могу, как специалист по истории религии, и анализировать, и сравнивать. Уровень теологических работ не ниже, а зачастую и выше в сравнении со многими историческими и философскими. Уровень образования и эрудиции вполне «среднего» теолога должен быть очень высок. Те, кто называет теологию «собранием догм», с теологией незнакомы. Теология – не собрание, а разъяснение и обоснование догматики. Причем полемическая теология вообще не может исходить из догматики как данности, потому что ее цель – именно доказательство догматики неверующим. Если же само избрание религиозной веры в качестве методологической основы труда лишает его статуса научного… Что же, лишать степеней и званий всех, кто в качестве методологической базы безо всякого обоснования привлекал марксистское учение? За те самые 70 лет! Бред, скажете? На мой взгляд – да. Но, вероятно, у противников теологии иное мнение. Сдается мне, что в спорах этих сказывается подспудное непонимание некоторыми специалистами из других областей самой природы гуманитарного знания. А может, и распространенное, к сожалению, нежелание признавать гуманитарные науки науками вообще. Теология оказалась под ударом просто как самое уязвимое, с точки зрения материалиста (точнее, эмпирика), звено.

– Насколько адекватно задачам высшего образования в России введение Болонской системы?

– Еще один вопрос без однозначного ответа. Я далек от мысли объявлять советскую систему подготовки специалистов «традициями отечественного образования». Я знаю, как она рождалась – через разрушение подлинных традиций, а то и через физическое уничтожение их носителей. Многие ее элементы отражают утилитарные задачи времен индустриализации страны, и не грех, исходя из нынешних утилитарных задач, их подправить. Вообще образование – не священная корова. Оно должно реформироваться соответственно нашим нуждам. В советской системе наряду с полезными сторонами имелась и масса бюрократических рогаток, которые следует устранять. Но простым заимствованием западных рецептов можно выплеснуть с водой и ребенка. Болонская система была призвана одновременно приблизить западноевропейское образование к американскому и сохранить тамошние, европейские традиции. Одновременно это элемент европейской интеграции. Все это отвечает сегодняшним задачам Евросоюза. А при чем тут Россия? В Евросоюз нас никто принимать не собирается, да и мы вроде не рвемся. Говорят, что это нужно для взаимного признания дипломов. Давайте разберемся. Признание наших дипломов на Западе нужно в первую очередь (пусть не исключительно) тем, кто едет на Запад из страны на постоянную работу. Наша ли это задача? К тому же эти вопросы уже сейчас регулируются двусторонними договорами (например, с Францией), и главную-то проблему представляют именно США, которые в Болонский процесс не вступят. Что же касается признания западных дипломов у нас, то это в интересах едущих работать сюда – и эту проблему вполне можно решить односторонне, в законодательном порядке. Итак, у меня нет аллергии на Болонский процесс, но я предпочел бы комплексную реформу, разработанную российскими властями самостоятельно. Как бы то ни было, процесс уже идет. От нашего отношения мало что зависит, и надо учиться жить в новых условиях.

– Вы являетесь одним из авторов известного учебника «История России, 1945–2007 гг.» для 11-го класса средней школы. На него обрушилась волна критики, исходящая в основном из либерального лагеря. Насколько эта критика заслуженна, по вашему мнению?

– Да, действительно, я член авторского коллектива и написал параграфы, посвященные сталинской эпохе. Именно они вызвали еще до выхода учебника (!) шквал эмоций, мне непонятных. Приписываются какие-то странные слова о Сталине – «эффективный управленец», «вертикаль власти»… Да где они в книге? – покажите. Прямо как у Бомарше – «они там были»! Скажешь, что не было, – уже не поверят. Теперь серьезно. ХХ век России – для меня тема не случайная. Первая моя печатная работа в 1992-м была по советской политической системе. Да и потом я писал немало по вопросам советской идеологии, культуры, внешней политики. Никогда советский строй не идеализировал. Да и как мог бы, с моими-то взглядами? Но доказывать, что «не верблюд», не собираюсь. Пусть каждый, кому интересно, прочтет книгу и составит собственное мнение. На мой взгляд, текст получился не «патриотический» и не «западнический», не «прокоммунистический» и не «антикоммунистический». Он получился честный. Как и положено серьезному и объективному историческому тексту. Все вещи названы своими собственными именами, без идеологических мифов. Может, именно это и раздражает? Может, кому-то обидно, что текст не вписался в его простые и понятные идейные стереотипы? Но я хотел бы стать свидетелем времени, когда такой незашоренный подход станет в науке господствующим. Когда от историка будут ждать не утехи национальному или идеологическому нежному чувству, а изложения и анализа реальных исторических фактов. То есть того, чем историк и должен заниматься. Когда сами историки поймут, что это их долг не только перед собой и даже не только перед обществом. Дай Бог, такая эра честности наконец настанет.

Беседовал Дмитрий ВОЛОДИХИН