Джазовые звезды все чаще включают Киев в сетку своих магистральных маршрутов. А раз звезды у нас появляются, значит, это кому-нибудь нужно. И не только зрителю – надо сказать, интеллигентных ценителей "музыки толстых" в Киеве всегда хватало. Не хватало организаторов, продюсеров, менеджеров. О роли этих людей в украинском музыкальном процессе мы говорили с Алексеем Коганом. Для необозримой армии меломанов Алексей Коган – лучший ведущий программ о джазе на украинском радио. В среде столичных музыкальных снобов давно вошли в моду джазовые вечера, которые он регулярно проводит в одном из престижных киевских залов. Автографы, оставленные здесь на символическом музыкальном грифе, внушают трепет причастностью Киева к музыкантам мирового значения.
Джазовые вечера – это также возможность послушать наших, украинских исполнителей. Уже сейчас это неплохая и вполне оригинальная музыкальная школа – так считает организатор вечеров (а также фестивалей, среди которых проводимый в Донецке "ДОДЖ") Алексей Коган.
Оцените процессы, происходившие с джазом в Украине за последние 20 лет.
— 20 лет назад украинский джаз был лишь частью советского джаза. В Советском Союзе состоялись отдельные музыканты, которых знали во всем мире, но это другая история. История же украинского джаза была начата практически с нуля в конце 80-х. И для меня динамика его становления и развития – самое большое достижение украинской независимости. Раньше, делая программу на радио "Промінь", я едва ли смог бы работать два часа на украинском материале. А сейчас материала достаточно, чтобы работать в режиме нон-стоп трое суток. Причем это будут не американские стандарты в исполнении наших ребят – это будет совершенно оригинальная джазовая музыка, написанная украинцами, причем очень талантливыми.
Талант – самое главное для джазового музыканта, не так ли?
— Бывает, музыка пишется душой, но бывает и так, что она высижена, выстрадана горбом. Есть талантливые лентяи, и есть верблюды, которые достигают всего трудом и усилиями. В этом джаз ничуть не отличается от любого из искусств. И я даже не знаю, какой из подходов правильный – наверное, оба имеет право на жизнь.
Можете ли вы сказать о себе, что в 70-х джаз был для вас своеобразной формой протеста?
— Да, конечно. Но этот протест всегда был интеллигентным. Протест с полуулыбкой, с чувством собственного достоинства. В нем не было ничего вызывающего. Аудитория-то небольшая – не миллионы, а тысячи, но это тысячи интеллигентных людей. Их нонконформизм выражается иначе, чем, скажем, у нацистов, которые свой протест заявляют, убивая на улицах людей других национальностей. Это не похоже и на акции защитников животных, когда они обливают краской дам в мехах. Такие агрессивные проявления мне не по душе. Кстати, и митинги, предшествовавшие Независимости, тоже несли в себе достаточно негативного заряда, который мне не слишком импонировал: крики, разногласия, много шума. То ли дело эстонцы – они протестовали против социализма, просто выходя на работу в советские праздники, такие как 7 ноября. Вот такого же рода, на мой взгляд, и протестные нотки джаза. Ведь он – достояние интеллигентных людей.
Притом, что корни джаза как раз в низовой американской культуре.
— Да, всячески подчеркивалось, что джаз – это американская музыка. Но, думаю, об этом говорили все больше для того, чтобы оправдать лозунг "Джаз исполняешь – врагу помогаешь!". Просто джаз – это музыка свободных людей, или людей, которые хотят быть свободными. И в тоталитарных государствах его именно поэтому не жаловали – будь то фашистская Германия, или СССР. Если в Союзе "на фасаде" была подчеркнуто-вежливо-безразличная мина, это не значит, что у меломанов не было проблем.
Ребята! Это сегодня вы улыбаетесь, а в 1971 году, когда Дюк Эллингтон приезжал в Киев, люди, которые подходили к нему взять автограф, рисковали быть выгнанными из института, могли лишиться погон в военном училище. Только потому, что им нравилась эта музыка! Как-то появилась в "Вечернем Киеве" статья под названием "Папуга", где был очернен прекрасный человек, вся вина которого была только в том, что он коллекционировал джазовую музыку. Героя публикации ждали большие неприятности – он лишился всего. Автор этой статьи, кстати, жив и вполне благополучен, неплохо себя чувствует. Тогда говорили: "тяжела и неказиста жизнь советского джазиста". А сами музыканты назвали эти времена "эпохой разгибания саксофона".
Но ведь именно тогда, если не ошибаюсь, вышли ваши первые материалы по теме?
— Я печатался в газете "Молодая гвардия". Но когда, к примеру, я приносил материал о Сонни Колтрейне, и главный редактор сказал: "нет, эта фотография не годится, у него закрыты глаза – это экстаз". Я соглашался писать статью о Дине Риде при договоренности с редакцией, что в обмен на эту услугу я получу право написать и опубликовать статью о Чарли Паркере.
В реалиях творческого процесса значима не только фигура исполнителя, но и фигура менеджера, а также критика. Как бы вы оценили музыкальную критику в Украине?
— Я всегда говорю – ради Бога, не называйте меня критиком! Я был обозревателем, радиожурналистом, организатором концертов, немножко продюсером, может быть, даже популяризатором – но критиком я никогда не был. Музыкальная журналистика находится в Украине на нуле. В частности, под рок-критикой подвел жирную черту еще Фрэнк Заппа, назвав ее так, дословно: "Рок журналистика – это когда те, кто не умеют писать, пишут для тех, кто не умеет читать, о тех, кто не умеет играть". Любые оценки должны основываться на очень серьезном багаже, быть очень взвешенными. Аргументированная критика, даже жесткая, обязательно пойдет на пользу, и не обидит. Но основной ресурс для нынешних "экспертов" – Интернет, где без всякой аргументации и ответственности за свои слова нереализованные люди оставляют, что хотят. В итоге Интернет стал настоящей выгребной ямой, при всем моем уважении к свободе слова, которая там достижима. Но так складывается, что свобода слова провоцирует невежество, а еще – подмену понятий. Под новостями музыки сейчас понимают вещи, от музыки далекие – что музыкант кушал, какой у него размер обуви и прочая, так называемая, светская хроника. Обидно, когда делаешь концерт, а потом видишь в публикации о событии пять фотографий артистов и 20 фотографий знаменитостей, которые сидят в зале.
Расскажите, как и когда вы начали играть?
— Я совсем не стесняюсь, что долгое время играл в ресторане. Синоним слова "ресторанный музыкант" – пьяница, прожигатель жизни, паразит. И я был во власти такого стереотипа, тем более, что я не из артистической семьи, хорошо учился в школе. Но после того, как все уроки были сделаны, я брал свою бас-гитару и шел в ресторан. Там мне скоро объяснили, что музыкант – это работа, и притом не из легких. Когда я первый раз пришел с гитарой, то сел "нога за ногу" и закурил сигарету (а курил я с шестого класса). Ко мне подошел работник ресторана, вынул у меня изо рта сигарету, потушил ее и сказал: "Если ты хочешь курить и понтоваться, вали отсюда к чертовой матери". Я понял: чтобы позволили работать, я должен соответствовать определенным требованиям. А отец мой сердился – я помню желваки, которые ходили на его лице. Ведь за пару вечеров я зарабатывал больше, чем он, кандидат медицинских наук. Его убивало, что в ресторане сопляк 14-ти лет так зарабатывает, и даже упрекнуть сына вроде бы не за что – деньги не краденые, заработанные.
Может быть, в чем-то ваш отец был прав, поскольку труд ученых всегда в тени и оценивается не так, как труд тех, кто на виду – музыкантов, в частности.
— Возможно. Но у музыкантов по-своему очень тяжелая работа. Большие нагрузки, в том числе психические, объединяют спортсменов и творческих людей – если они делают свое дело честно. Спортсмен-профессионал, который привык выкладываться, обычно к 45-ти годам – инвалид.
Как в эпоху до Интернета, при жесткой цензуре, вы находили источники информации о джазе?
— Мне повезло: мой отец посоветовал мне еще в школе не сидеть за учебником, а формировать представления на основании дополнительных источников – энциклопедий, книг. После армии я поступил на работу в Центральную научную библиотеку. Английский язык я выучил именно там. Интересовался текстами песен, чтобы понять, о чем они. Спрашивал знакомых, заглядывал в словари и так, по текстам, и выучил язык. А работал я в библиотеке в отделе иностранной литературы. А как говорил Жванецкий – что охраняешь, то и имеешь. Бабушки пускали меня в спецхран, и у меня была возможность читать польские издания (а ведь это была эпоха движения Солидарности). Библиотека Академии наук – это библиотека обязательного экземпляра. Туда поступало все, вплоть до расписания электричек, и даже "веселые картинки" – Hustler, Playboy. Я по профессии библиограф-библиотекарь, закончил Институт культуры. Заочно закончил. Я считаю, что мужчина должен учиться заочно, вместо того чтобы просиживать штаны за партой. И к армии это тоже относится: армия – хорошая школа, но лучше ее проходить заочно. Хотя лет 25 назад я немного свысока смотрел на тех, кто в армии не служил: я-то в армии служил тяжело. Чуть не погиб.
В музыкальной части служили?
— Я был танкистом, представляете, Коган – и служил в танковых войсках. На учениях получил ожоги второй и третьей степени и закончился как бас-гитарист. Это драма. Когда я пришел из армии, я не мог играть – обожженные руки не позволяли, в любой момент пальцы могли застыть. Первое, что увидел, когда пришел в себя на десятый день после ожогов – это свои лицо и руки. Мне захотелось выброситься тогда с четвертого этажа госпиталя. Но мой палатный врач был хорошим человеком и умным психологом. Он отвел меня в палату, где лежал другой больной – начальник управления Черниговского авиационного училища, который горел в самолете. У него было ожогов 68 процентов на теле, притом, что смертельными считаются более 40 процентов. Когда я увидел, что такое настоящая проблема, понял, что моя проблема – ерунда. Но в то же время я понял, что на бас-гитаре мне больше никогда не играть. У меня не было амбиций быть первым, но когда я увидел, что молодые неопытные пацаны играют 32-е, а я не могу, я красиво ушел со сцены. Но мне повезло, нашел работу на радио. А нереализованное желание стать гитаристом компенсировал в других сферах. Но за последние годы потихоньку восстанавливаюсь и как музыкант. Хотя пока играю только для друзей. Но постепенно нарабатывается программа, и скоро выйдем, думаю, на более широкий круг. Надеюсь, стыдно за наши композиции нам не будет.
Давайте вернемся все же к треугольнику "артист-эксперт-менеджер".
— Я бы сформулировал иначе: "публика-артист-менеджер". Если одно звено этой цепи не будет работать, разрушится все. В организации фестиваля очень важно рассчитывать на воспитанную публику, которая сможет оценить музыкантов.
Джаз не имеет государственной поддержки. Академический музыкант сложит руки, а джазмен – нет! Мы находим, как сделать тот или иной концерт. Год назад мы с друзьями организовали продюсерский центр. Рядом со мной совершенно сумасшедшие (в хорошем смысле) люди. Когда артисты выходят на сцену и в течение двух часов творят чудо, невероятную гордость чувствуешь, ведь ты это выступление готовил целых несколько месяцев. Приятно смотреть на людей в зале и понимать, что их удовольствие обеспечено твоим трудом по организации этого концерта. Плохой менеджер – это всегда дискомфорт для музыкантов, который обязательно выльется в негатив на выступлении. Тут важны мелочи. Если ты по своим агентурным каналам узнал, что исполнитель любит перед выступлением выпить чай с медом, и ты ему этот чай предоставишь, можно быть уверенным, что выступление будет качественным. Музыкант будет играть совсем иначе, если дать ему прогреть руки в тазике с горячей водой. Хотя, джаз – это не рок-музыка, и не поп, музыканты не безумствуют в своих пожеланиях, это люди гораздо более интеллигентные. Но даже полотенце, заботливо оставленное возле барабанщика, играет свою роль.
Расскажите о фестивале "ДОДЖ", который проводится в Донецке. Ведь вы причастны к его организации?
— В разные времена директор фестиваля – Александр Серый – называл меня то другом, то сопродюсером. Донецкий фестиваль впервые ввел практику, когда музыкантов-звезд и журналистов селили в одинаковых условиях. В Донецке работают люди, которые показали всем в Украине, как нужно организовывать фестивали. А все региональные склоки и демонизация Донецка – это дело политиков, и примешивать это к музыке ни в коем случае не надо. Джазмены, откуда бы они не были, быстро находят общий язык, будь то палестинцы, евреи, албанцы, сербы, донетчане или львовяне.
Не жалуете вы наших политиков.
— Один чиновник Евросоюза заметил: увидеть "Ламброджини" с государственными номерами можно только в России и в Украине. Ни в одной другой стране мира. У нас в большой политике в ходу квалифицированное вранье – это самое страшное. От такой пошлости хочется защититься, пусть даже замкнувшись в своем мирке. Ведь у джазменов все по-честному, ахинея на сцене не пройдет. Но разве джаз – это что-то, подвешенное в пустоте, как шар на дискотеке? Джаз – это отражение жизни, политической, экономической и социальной ситуации. Мы же в социуме живем.
Свои эфиры я веду по-украински. Но когда член несимпатичной мне партии "Свобода" указывает, на каком языке я должен говорить – это возмущает. И неприятно, когда слышу "Дивно, прізвище Коган, а так добре володієте мовою". На это я отвечаю: "Хай вас краще дивує, коли прізвище Кравченко, а рідної мови не знає". Послушать только ужасный суржик, на котором говорит половина Верховной Рады… Я освоил украинский на радио "Промінь" благодаря совершенно шикарным учителям. Но когда я вижу в коридорах таблички с требованием вести все разговоры, в том числе неслужебные, только по-украински, у меня возникают ассоциации с табличками типа "for white only". При этом у нас украинские оперы, такие как "Наталка-Полтавка" или "Запорожец за Дунаем" невозможно купить: только в виде отдельных арий! У меня действительно есть тоска по худсоветам. Хоть и резалось попутно много грамотного, резалось и то, что не имело прав быть на большой сцене. Если уж Поплавский оккупировал популярные телеканалы, пусть бы на каком-то отдельном канале была представлена хорошая музыка – классическая, джазовая, украинские народные песни, наконец. Существует же спортивный канал. Вообще нельзя вопросы языка и сферы культуры отдавать в руки политиков – отдайте их джазовым музыкантам! Они найдут общий язык, не прибегая к ограничениям.
Выдерживают ли наши музыканты конкуренцию с западными?
— Из тех, кто попытал счастья на Западе, многие вернулись именно из-за конкуренции. Там ведь намного жестче, чем здесь. Эдуард Артемьев описал в журнале "Музыкальная жизнь", как он приехал в Америку записывать музыку к фильму Михалкова-Кончаловского. Ему предоставили симфонический оркестр. Но Эдуарду не понравилось на первой репетиции, как сыграл флейтист. Он попросил сыграть пассаж еще раз всем вместе, а потом, когда снова услышал фальшь, попросил конкретно флейтиста проиграть этот пассаж еще. Потом был маленький перерыв, и после него в оркестре появился новый флейтист, вместо прежнего. Весь оркестр смотрел на Эдуарда волком – профсоюз, все-таки! На вопрос менеджеру "Почему другой флейтист?" был ответ – "Маэстро, вы сделали ему три замечания! У нас в коридоре сидят еще два музыканта, если вдруг вам не понравится". Артемьеву пришлось уговаривать менеджера, чтобы он вернул прежнего флейтиста. Ведь как бы ни был хорош дирижер, если у него нет контакта, взаимопонимания с оркестром, если музыканты настроены против него, – ничего толкового не запишешь.
Мне приходится самому учить музыкантов многому. Приходится учить, как приходить на саунд-чеки, в частности, что нельзя опаздывать, даже несмотря на пробки в городе. Или приносит мне, например, молодой музыкант свой проект и просит пустить его выступить на каком-то фестивале, и предпочтительно зарубежном. А на диске, что он приносит, никаких опознавательных знаков, ничего! А где контакты, где названия композиций? Отправляю его: "Когда все оформишь и принесешь, тогда будем разговаривать". Молодые музыканты обижаются. А ведь это обычные, самые обязательные требования продюсеров Франции и Германии! Они не обязаны заниматься опознаванием композиций и записывать "на коленке" координаты музыкантов. Их время дорого. Советское разгильдяйство, которое прививалось десятилетиями, трудно враз вытравить. А джаз, к тому же, не терпит суеты, его ритм – step by step.
