В статье обсуждается эмпирическая применимость историко-антропологических концепций (Вальтера Буркерта, Рене Жирара и др.), интерпретирующих жертвоприношение как социально приемлемую проекцию агрессии, присущей человеческим существам. Идеи Буркерта и Жирара впоследствии неоднократно вызывали критику со стороны религиоведов и антропологов. Вместе с тем разнообразные историко-этнографические материалы нередко указывают на связь между священными предметами, объектами и персонажами различных религиозных онтологий, с одной стороны, и представлениями о насилии, принудительном лишении жизни, трансгрессии социальных норм и т. п. – с другой. Исследование посвящено нескольким примерам из русской крестьянской культуры Нового времени, позволяющим выявить правила и нормы локальных «моральных экономик», соединяющих представления о священном, насилии и жертве в контексте конкретных обрядовых практик и повествовательных форм. Сюжеты о заместительной жертве и происхождении сакральных локусов, а также культы случайно и преждевременно умерших мирян (как правило, детей или подростков), чьи останки по прошествии некоторого времени оказываются чудотворными, рассматриваются в контексте локальных космологий, подразумевающих взаимную социализацию людей и не- или сверхчеловеческих агентов. Тема жертвы здесь указывает не на агрессию и насилие, а на обмен ресурсами, позволяющий наладить прочные, предсказуемые и реципрокные связи с различными потусторонними существами. В этом контексте иудеохристианские «жертвенные нарративы», первоначально сформировавшиеся в контексте древних средиземноморских ритуальных культур, лишь отчасти адаптируются к локальным религиозным практикам, космологиям, социальным структурам и нормам.