Просвещённую Европу XVIII столетия мы с полным основанием называем блистательной. Разумеется, это царство гордого разума, великолепный праздник искусств, пышное богатство и величие, которыми мы ныне простодушно восхищаемся при посещении Версаля и Петергофа и чтении описаний феерических праздников роскошного Потёмкина и придворных балов Екатерины Великой, имеют свою оборотную сторону: “Роскошь и изысканные удобства, пышность и изящный вкус покоев, изобилие и утончённость яств, весёлость и непринуждённость разговоров вознаграждают человека, любящего удовольствия, за тот гнёт, в котором природа и правительство держат его душу и тело”. Салонная и атеистическая, по сути, культура Просвещения оказывается здесь недостаточной, она не может стать личной верой, новой нравственностью, миросозерцанием, самобытной философией жизни. Нельзя жить одним скептицизмом и отрицанием. Нужно лечить пустую, тоскующую душу, врачевать болезни нравственности, помогать сомневающемуся человеку обрести высокую цель и смысл в этой рассеянной жизни. Начинаются искания новой веры, положительных ценностей.

И здесь масонство как явление общеевропейской культуры, внецерковная религия и практическая этика находит своё место, как и в деле распространения просвещения. Конечно, оно, как всегда, преследует свои особые цели, но сразу надо сказать, что масонство изначально на стороне тотального интернационализма и идеи равенства, осторожно порицает и умело размывает изнутри любую национальную и сословно-классовую обособленность, с переменным успехом пытается дискредитировать и подменить своими “теневыми структурами” официальную власть и церковь феодально-абсолютистского государства, их идеологию. Эта стратегия становится целой философией, пусть и утопической, и в своей прозорливой логике доходит до отрицания войн (идея “вечного мира”) и необходимости национальных армий