Попытки наших реформаторов от 90-х совершить революционный прыжок из мира коммунистической утопии в столь же утопический мир по имени «неолиберализм на российской почве», увы, в соответствии с неумолимыми принципами философии обернулись химерами превращенных форм бытия:

–    слитностью власти и бизнеса, превращающей собственность в  условность, рынок – в личный  инструмент чиновника, а власть в индустрию коррупции;

–    виртуально-иррациональным характером разделения властей, низводящим законодательство (парламент) до дежурных функций обслуживания запросов исполнительной власти, которая заодно командует и судами;

–    и, наконец, такой суверенностью «российской демократии», при которой желания и соображения «первого лица» страны куда выше принципов и ценностей самой демократии, ведя страну «верной дорогой» долгоправства лидера и принципиальной несменяемости власти (властвующей корпорации).

«Курс стабильности» от 2000-х, пробудивший поначалу новые надежды в обществе, устранив лишь самые нестерпимые формы хаоса и анархии в стране, увы, обернулся в консервацию абсурдных форм псевдо-рыночной экономики и псевдо-демократической политики. Более того, многие из этих форм именно в пору стабилизации получили юридическую легитимацию и простор действия. Речь идет, в частности, о госкорпорациях, ворочающих сотнями бюджетных миллиардов, щедро назначая своим топ-менеджерам годовые оклады в десятки и сотни миллионов рублей и легко (когда надо!) трансформируясь в частные «ОАО и ЗАО»; о закрытых от глаз общества банках; о хитроумных формах госзаказов и госзакупок,  исполнителями коих почему-то неизменно оказываются фирмы–однодневки и о прочих чудесах нашей современной российской жизни.

Ныне волны кризиса, обрушив розовые постройки «успешного роста… на нефтяной игле» мгновенно почти на 20% (рекорд падения среди всех развитых и развивающихся стран мира с начала кризиса от 2008 года!), вновь обнажили экзистенциальные проблемы постсоветской России, не находящие решения вот уже почти четверть века – не выстроенность эффективных механизмов развития(политического, экономического, культурного), а также отсутствие социальных лифтов, более всего стимулирующих таковое развитие.  Как и в 90-е годы стратегия власти сводится к избирательному облагодетельствованию или к директивной элитизации (кого-то, чего-то). При этом давно известные (уже двадцать лет!) формы элитизма, когда дружески спаянные высшие чиновники вкупе с женами, подругами и детьми, – все как один «талантливыми» банкирами и предпринимателями, – приносят или уже принесли Отечеству такие формы и плоды «прогресса» как «Интеко», банк «Москва», «Оборонсервис», «Агролизинг», Питерское ЖКХ (то ли еще будет…), в последнее время пополняются новинками. Так, высшая школа уже поделена не только на «эффективные» и «не эффективные» – из ее состава выделены три категории элитных. МГУ им. Ломоносова и СПбГУ – как общенациональные вузы, с чем, думаю, согласится каждый россиянин. За ними по  элитности следуют 7 университетов, именуясь «федеральные», хотя в их персональном составе не все понятно, мягко говоря. Но особенно удивляет и озадачивает другое – в уставах федеральных университетов вообще нет никаких федеральных функций. Выходит, титул «федеральный вуз» – это не обязанность, а знак отличия и даренной элитности?

Еще больше вопросов вызывает состав третьей элитной группы вузов – национальных исследовательских университетов. Замечательно, когда ФИЗТЕХ или МГТУ им. Баумана получают такой обязывающий статус и соответствующие ресурсы. Но подобных вузов в России, увы, не более десятка (в лучшем случае), а одаренных громким статусом «национально-исследовательский университет» уже 29.

Директивно заданный круг исследовательских университетов вызывает и другие вопросы – его состав явно задан технократизмом и экономизмом, здесь не нашла отражения роль гуманитарной науки в современной России, в решении ее ключевых проблем (в созидании мира и согласия в стране, в консолидации многообразия российских этносов и культур в единую нацию).               

Понятно, что разумная дифференциация вузов (как и их интеграция), будучи наполнена функциями и поддержана ресурсами может стать (и является) механизмом развития. Но когда о функциях целой группы «элитных» вузов просто забывают, дифференциацию выдают за механизм и путь к прорыву в лидеры мирового образования (в списки 100 или 300 лучших университетов мира), а такой прорыв провозглашается как главная цель стратегии развития высшей школы России (см. документы Министерства образования и науки РФ, тексты выступления его руководства), возникает множество вопросов. Ведь образование – не сектор рынка и не отрасль домохозяйства, что может мериться успехами в рыночной конкуренции, а базовая интеллектуально-культурная инфраструктура страны, призванная обеспечить решение всех задач развития общества (в самом широком понимании). В этом смысле образование страны (любой!) не может быть абсолютно конкурентной на мировом рынке уже в силу его неизбежной культурной специфичности. Не получается ли у нас так, что далеко не бесспорное рыночное понимание «образования как услуга», что упорно насаждается сверху, влечет и ложные цели его развития- в ущерб интересам страны?

Ведь в сегодняшней России, отягощенной неравенствами всех мыслимых и немыслимых форм, «задачей номер один» для сферы образования является работа «на смягчение» и снятие этой крайне опасной ситуации. Если стать на эту позицию, и дифференциация вузов обретет иные смыслы и иные формы. Пусть будут у нас общенациональные и исследовательские университеты с амбициями и заданием ворваться в пул мировых лидеров. Но федеральные университеты (коли они наделены таким статусом) должны бы непременно дополняться сетью лидерских региональных вузов и работать на внутреннюю проблематику страны – на выравнивание условий развития регионов (краев/областей/республик), а значит–на общий подъем Российской Федерации, чего, увы, пока нет. Едва ли ни единственным результатом директивной элитизации вузов реально стало лишь излечение ренты из статуса элитности. Так, градация вузовской зарплаты ныне такова, что заработок профессора  может составить и 15, и 150 тыс. руб. – в зависимости от «элитности» вуза и региона его прописки. А свобода у ректоров в плане назначения окладов самому себе в ходе элитизации и коммерциализации вузов так возросла, что власти теперь озабочены тем, как решить задачу прозрачности ректорских зарплат (которые в среднем по РФ, судя по сведениям из Интернет, почти в 20 раз превышают заработок профессора).

Увы, имеют место и другие «превращенные формы вузовского бытия», порождаемые напором стратегии «успешности вуза по меркам рынка». Так, в вузовской среде не таясь говорят о том, что силы уходят на «производство показателей… успеха» (по заданным сверху лекалам), в ущерб реальному успешному творчеству. Появились и «креативные» вузы – новоязы, которые ставят немыслимые рекорды рыночной успешности, вызывающие почему-то не гордость и восторги, а вопросы и тревогу. Так, один из этих «новейших звезд», имея историю лишь в 10 лет (минимальным сроком становления вуза считать 25 лет), располагая десятком кафедр (названия коих порой поражают смелостью, вроде кафедры «Естественнонаучных и обще-профессиональных дисциплин»), осуществляет прием в пропорции 3 коммерческих на каждое бюджетное и ведет подготовку по направлениям: инноватика(!), менеджмент, прикладная информатика, психология, электроэнергетика и электротехника, информационные системы и технологии, сервис(?), техносферная безопасность(?), пожарная безопасность (чего еще изволите?), обеспечивая при этом  среднюю зарплату по вузу 100 тыс.руб. Коммерческий успех, что и говорить, налицо. Но может ли вуз подобной философии и тактики действия обеспечить России долговременный успех и фундаментальное развитие?

Хотя по понятным причинам в нашем тексте возобладали сюжеты из сферы высшей школы, избирательная элитизация в стране ныне является едва ли ни самым ходовым инструментом действия в самых различных областях жизни. В госслужбу вернулось длиннющее элитное ранжирование и обилие генеральских званий, высмеянное еще  классиками русской литературы. Шкала зарплаты в бюджетной сфере имеет почти 20 уровней(!). Даже героини из «Оборонсервиса», которые усердно освобождали нашу армию от «избыточной собственности» и «устаревших/неэффективных вузов» вроде Военной академии имени Жуковского (разумеется – в интересах повышения мощи нашей армии), не преминули открыть ряд элитных и, как водится, закрытых общеобразовательных школ. Такова ныне мода «высокого менеджмента» в нашем Отечестве. Произвольная элитизация всего и всяк  именем власти  стала такой привычкой, что дело порой доходит до абсурда. Так, был бы рад услышать от своих коллег по философскому цеху аргументы к  настойчивой и тотальной элитизации казачества, к примеру сказать. У казачества теперь – преференции при приеме на госслужбу, призыве в армию и в силовые структуры. Даже в структуре администрации Президента РФ создано особое управление по делам казачества. Как все это соотносится с Конституцией РФ? Если казаки здесь фигурируют как жертвы политических репрессий советской поры, давайте, всем жертвам (хотя здесь получается – скорее их потомкам!) дадим равные преференции. Если казаки – это сословие, восстановим все сословия царской России. А если казаки – это тип культуры, то какие же преференции здесь могут быть? Если казаки хорошие войны, то у нас в России много храбрых и воинственных народов – пусть все равно и честно служат стране. К тому же: неприглядная «правда Кущевки» – не является ли развенчанием мифов о правоохранных дланях казаков?

Увы, в свете этих соображений элитизацию казака приходится соотносить с особым положением РПЦ в современной России – казак призывается в его  спецназы. Но не повлечет ли это опасный «зеркальный» исламский ответ?

Отношусь к тем, кто питает уважение к православной религии и к чувствам православного большинства в нашей стране. Но пора бы уже определиться, каким путем мы, россияне, хотим следовать в эпоху глобализации всех сфер бытия и сложнейших трансформации мира – с опорой на науку, университет научно-гуманистических традиций и старт-апы, на демократию и гражданскую активность (сохраняя и переосмысливая при этом ценности своих культур и выстраивая общее пространство их диалога) или же исповедуя «суверенную демократию» и курс твердой руки, назначая главную религию страны и ее особых охранителей, при этом директивно одаривая статусами и элитарностью, то, что отвечает интересам как бы движения по этому «самобытному пути»?

А пока получается так: страна фактически застряла в межпространстве этих двух путей/стратегий, что слишком часто сводит  наше развитие к формам его имитации – к декларациям намерений, презентациям программ отдаленного действия («Россия-2030»), порой не стыкующихся между собой и, увы, к обильному продуцированию знаков и символов «успешности» (точнее – элитности и стаутсности), вроде «Сколково», «Оборонсервис», «Роснано», «федеральный университет» и прочих чудес, благодатных разве что в плане излечения ренты  определенными узкими элитными кругами.