«Уважаю, – но не соглашаюсь».

Не будучи дипломированным философом, я являюсь скорее любителем философии как «продвинутый» пользователь. Понимание достоверности, и допустимости тех или иных соотношений, является для меня экономиста и (в очень, очень небольшой степени) историка главным условием (и препятствием) для  принятия тех или иных схем, конструирующих экономическую реальность и реконструирующих прошедшее. Причиной же, побудившей написать эту небольшую статью, послужила напечатанная в «Вестнике РФО» (№ 4, 2011) работа нижегородского философа А.В. Шулындиной «Можно ли “сузить необъятное“?».

Делая обзор современной западной философии, автор приходит к неутешительному, но неизбежному выводу о том, что «стиль современной стремительно бегущей жизни делает фактически невозможным классический тип философствования». И честно делает своё смелое заключение о том, что более «философия не рассматривается как единое знание»[1]. Хотя и остаются вопросы: кем не рассматривается, какой такой «классический» тип философствования подразумевается и в чём, собственно, такая уж инакость «стиля» современной жизни? Т.е. вне классического типа философствования и вне современного стиля жизни философия всё же рассматривается кем-то как единое целое? Вряд ли. Хотя вопрос поставлен и проблема обозначена.

Вопрос, конечно же, поставлен не о том, можно ли в процессе конструирования некоей целостности объять необъятное. Вопрос о том, возможно ли «сузить необъятное» до такой степени, чтобы как-то ограничить поле исследования определённым набором смыслов, и, вместе с тем, не утратить главных культурообразующих смыслов.

Собственно, ничего необычного в постановке вопроса для идеологии европейской культуры индивидуализма нет. Шулындина это очень хорошо уловила. Да, когда-то идеология индивидуализма родилась в муках[2], прижилась, сделалась эффективной и со времён т.н. Возрождения обеспечила действительно гигантский рывок европейской цивилизации. Но время этой идеологии в форме личного спасения (самосовершенствования) через индивидуальное подвижничество прошло. И уже Ф. Ницше, а затем и философское сообщество рождённое итогами Первой мировой войны этот предел определили  и оправдали. А в дальнейшем европейские исследователи (других просто нет) оказались не готовы к коллективному творчеству в границах определённого ограниченного перечня смыслов, которые нужно было ещё установить. И ограниченность эта сделалась какой-то граничностью, перейти которую западная философия так и не решилась. До сих пор каждый стремится создать своё, но не имеет смелости поставить вопрос об исчерпывающем, но всеобъемлющем и самодостаточном перечне смыслов. Каждый «конструирует  некий … образ бытия, однако … цель создания целостной и законченной философски обоснованной картины мира не ставится»[3]. И на кой тогда, спрашивается, им этот образ бытия? Кусок цветных обоев. С точки зрения онтологии. Или в очередной раз «онтология умерла»?

Не наблюдается более споров о том, что положить в основание философии – свободу, разум, необходимость или волю, мораль или справедливость. И вместе с тем, на фоне глубочайшего морального разложения социальности и деградации систем жизнеобеспечения, – мы наблюдаем, что ценности обогащения не только возвысились над достаточно утилитарными ценностями созидания (я уже не говорю о ценностях спасения души), но превратились в стяжательство, разрушающее и созижденное, полагающее предел и энергии обогащения. Когда впору уже говорить не о соотношении справедливости и морали или морали и нравственности, а о способах восстановления разумности, о возвращении к «началу времён». При этом нам упорно предлагают считать, как это делает Питер Слотердайк, что «философия начитается с того, что разделяет общество…»[4]. Т.е. фактически нам предлагают считать философию источником зла. Ну, уж вот этого как раз и не надо. У нас и так уж всё разделено до нельзя. Пора собирать. Я уже и не говорю о том, что при росте неудовлетворённости окружающим, об углублённой и последовательной разработке концепции счастья  нет и речи. Все счастливы.

На самом же деле, вопросы даже серьёзнее, чем может показаться на первый взгляд.

Предварительно хотелось бы сказать, что, как неоднократно отмечал А. Пригожин (сын основателя синергетики И.Пригожина), «системность есть восполнение действительности. Условность, которая помогает преодолеть её неопределённость»[5]. 

Условность – это в любом случае договорённость. В природе не может быть условности. Если мы обнаружим условность в природе, то со всей однозначностью вынуждены будем признать, что природа есть результат произвольного «хотения» другого отличного от человека разума. Но пока мы такую независящую от нас условность не обнаружили, можно со всей правомерностью задать технический, хотя бы, вопрос о допустимости восполнения действительности. Иными словами, можем ли мы создать целостный и законченный образ бытия, т.е. систему философии, которая, являя собой совокупность некоторых договорённостей[6], восполняет целостное и законченное[7] бытие, данное нам свыше (иначе, какой он целостный и законченный?), с тем, чтобы преодолеть неопределённость данного  нам бытия? Т.е., возможно ли создание системы философии в принципе, требуется ли это, т.е. есть ли необходимость в создании целостного и законченного образа бытия, и может ли он вообще быть, или  может ли быть хотя бы представлен этот целостный образ, являясь по определению условным? И если с определённой долей условности такой законченный и главное, целостный образ бытия представлен быть может, возможно ли конструирование этой целостности в рамках ограниченного, пусть и достаточно большого, перечня смыслов?

И как быть с тем, что не впишется в этот целостный образ?  Ведь вероятность этого мы должны предусмотреть? И не потом не впишется, не вдруг, а изначально? Как две системы физики? Философам по большому счёту во все времена удавалось уйти от формирования двух принципиально различных систем философии, так или иначе, поглощая разнородные концепции и идеи, переваривая и включая их в общую копилку миропонимания.

И главное. Почему европейские философы XVIII начала – середины XIX века были помешаны на создании систем, а к концу XX века совершенно разохотились? Хотя информации, позволяющей сконструировать систему и требующей взаимосвязующей упорядоченности, накопилось за это время с  избытком. Стало не модно? Или что-то произошло с самим обществом?

Для того, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо понять какие  основополагающие принципы неизбежно должны проявиться в процессе деятельности. Т.е. с какими условиями жизни должны столкнуться люди, чтобы появились возможности хотя бы для оценки состояния бытия. Во-первых, как показал ещё А.Ф. Лосев, философия может состояться только в том случае, когда некие пределы, естественно возникающие в процессе деятельности, начинают «переживаться как задержка свободной мысли, как ограниченность её жизненного функционирования и как помеха растущей духовности бытия»[8].

Во-вторых, когда состояние сообщества потребует поиска неких объединяющих начал, которые не могут быть пересмотрены в неизменном контексте, какие бы обстоятельства и соблазны ни возникали. Наука, и философия в частности, так или иначе, включает в себя и на протяжении всей своей истории пытается переработать это противоречие (основное противоречие философии) между требованием развития и удержанием неизменной всеобщности (а совсем не какой-то там вопрос «первичности»). Склоняясь либо в сторону требований следования всеобщему, либо провозглашая безграничность развития. Безусловно, это состояние, назовём его «устойчивой неопределённостью бытия», должно быть включено в систему философии, равно как должны быть разрабатываемы пути преодоления этой неопределённости, с полным пониманием того, что неопределённость вечна, а пути преодоления этой неопределенности носят приходящий характер. Но даже тексты, где простор для словесных спекуляций неограничен (не описательные или учебные, но даже и учебные), отличаются опорой на утверждения, которые не должны подлежать пересмотру на протяжении хотя бы времени, сохраняющем контекст исследования. При этом, некоторые приходящие характеристики бытия мы вынуждены будем признать для себя основополагающими, становящимися вневременным и вне пространственным основанием, и тем определить особенности своей системы философии.

И если основным вопросом философии является вопрос о спасении, то основным противоречием философии является требование преодолеть полагаемые (в смысле, становящиеся и воспроизводимые) пределы. Современное западное общество не переживает свои пределы как задержку свободной мысли. Западное общество не требует уже и поиска объединяющих начал. Было бы смешно даже нам, не правда ли, случись такие поиски?

Поэтому любое исследование, предполагающее быть включённым в систему философии, подчеркну – любое, неизбежно должно начинаться с обоснования устойчивости опоры своих последующих утверждений. С того, что традиционно называется истинным, т.е. неизменным. Истина в этом смысле есть неопровергаемое. Ведь совершенно очевидно, что никто не кладет в основу своих рассуждений то, что может быть опровергнуто, даже если понимает, что его собственные утверждения строятся на опровержении (критике) предшествующих суждений. При этом, как результат противоречия между бесконечной изменяемостью и удержанием неизменной всеобщности неизбежно будут появляться многочисленные противоречия  второго порядка. И в этом тоже нет ничего такого уж необычного. Как пишет Рендалл Коллинз «особенность философии состоит в периодическом сдвиге собственных оснований, всегда, однако, направленном … к поиску точки опоры, имеющей большую общность и значимость»[9].

Наконец, не только нерешена, но до сих пор удовлетворительно даже не осмыслена задача, поставленная Ф.Ницше о преодолении «человеческого, слишком человеческого», т.е. монструозного. Попросту говоря, о преодолении человеком своего таки звериного начала. Причём это начало определяет не только моральные и идеологические, но логические, гносеологические, аксиологические и онтологические основы философии.

Где это всё? Где указания на пределы, переживаемые как ограниченность жизненного функционирования? Где поиск объединяющих начал, хотя и с пониманием меры их приходящего характера, – вместе с тем при отстаивании внеграничной устойчивости бытия при положении этих начал в основу? (То, что раньше стыдливо называли принципом партийности.) Где, наконец, программа преодоления вековых предрассудков и примитивности мышления. Я уж не говорю об обязательном выделении основного противоречия, составляющего суть развития каждого явления, как в мире предметности, так и в мире идей. Для того, чтобы выделить основное противоречие сознания или памяти, процесса расширенного воспроизводства или меновой стоимости, или основного противоречия соотносимости математическим методов при конструировании различных многомерных и разномерных реальностей, – необходимо досконально знать предмет исследования. Не каждому это под силу. Но где, хотя бы, попытки показать моменты и условия проявления противоречий второго порядка, возникающих в процессе столкновения растущего явления и удерживающего этот рост основания? 

В частности, основное противоречие философии между требованием безграничного развития и удержанием в неизменности всеобщего, в теории познания, в той её части, которая отвечает за возобновляемость исследований, реализуется в требовании иметь инструменты для сохранения имеющегося, работающие и при одновременном замещения старого. Игнорирование этого противоречия порождает самые ожесточённые споры в научном сообществе, тогда как всего-то и нужно понять, что этими инструментами являются способности развивать навыки. (Не сами навыки, а способности развивать навыки) А способности развивать навыки приобретаются только за счёт интенсивности взаимодействия с людьми, являющимися носителями  других смыслов.

На уровне конструирования нового знания, основное противоречие проявляется в том, что предлагаемая новизна должна быть узнаваема. На уровне организации передачи знаний это противоречие реализует себя в том, что любая новая концепция должна быть разработана наиболее полно, и вместе с тем формировать пространство смыслов, где работа будет продолжаться и в дальнейшем с использованием тех же правил и того же инструментария.

В жизни научного сообщества и методике преподавания это противоречие с неизбежностью ведёт к тому, что каждый исследователь должен считать свою часть работы центральной и вместе с тем считаться с тем, что его коллеги имеют не меньше оснований, чтобы считать их собственное видение путей решения поставленных задач наиболее смыслоопределяющим. Где это всё? Ничего этого практически нет. А при построении системы философии всё это придётся учитывать.

И, наконец, невозможно построить систему философии без создания школ, хотя бы групп, которые формировались вокруг одного или нескольких единомышленников. Эти философские школы и направления не появятся сами собой, не вырастут из курсов лекций и даже постоянных конференций. А для этого, философское повествование, по меньшей мере, не должно быть скучным. И вот если всё вкратце здесь перечисленное начнёт реализовываться на регулярной и методически отработанной основе, – мы, наконец, получим надежду на появление новой системы философии. И если, читая эту статью, вам было не скучно, – значит ещё не всё потеряно. Тогда, вперёд!