Методологически плодотворная для правовых исследований русского либерализма мысль о том, что важны не столько заимствования из западноевропейских идей, сколько то, что в них намеренно отвергалось, высказывалась давно.
Несмотря на глубокие, революционные перемены, происходившие в общественном и государственном устройстве России в течение двух последних столетий, очевидно, что в каждом периоде происходила трансформация принципа бюрократической государственности, с которым никогда не порывал законодатель. Эта тенденция не случайно привела к идее «отмирания права» как одному из лозунгов разрыва с предшествующим развитием страны. Но в действительности он лишь переформулировал ориентацию власти на антилиберальную институционализацию средств воздействия на общество. Идеология политического дифференциала, производным от которого оказывалось право, ясно была выражена еще екатерининским императивом. «Государь есть самодержавный; ибо никакая другая, как только соединенная в его особе власть, не может действовать сходно со пространством толь велика то государства» (Наказ Императрицы Екатерины II. С.-Петербург. 1907. С.З).
Применение такого «физико-географического» измерения не могло сообщить либерально-правовой идее необходимую устойчивость и определенность, но зато придавало законную форму притязаниям власти быть ее средоточием. Стремление использовать либерализм в целях укрепления самодержавия становится характерной чертой бытия российской власти.
«Естественные права человека и гражданина» в ее политическом сознании прочно связывались с кастовостью и потому определение юрисдикции права относительно личности не представляло для нее практического интереса. Тем более, что представления о правовом порядке тонули в разноголосице сословных «правосозерцаний». И в этом мы различаем две стороны.
С одной, либерализм выступил идеологическим обобщением со-циально-политического опыта и одновременно существенной частью европейской идентичности России. С другой, он стал использоваться в качестве идеологического кодирования социально-политических и правовых противоречий, внеправовым способом их сбалансирования. Новое качество эта тенденция приобрела после Великой Октябрьской социалистической революции, когда «сословия» были уничтожены, а право стало одним из функциональных элементов государственно-идеологической модели самоорганизации общественных отношений. Несмотря на радикальные изменения в политической и правовой системе в XX веке, мы обнаруживаем в этот период трансформацию ее идеологической составляющей предшествующего периода, – либерализма, – в марксизм. Последний также был идеологическим подведением итогов предыдущего развития и интеллектуальной основой последующего. И так же был идеологическим кодом, предоставляющим возможности уклонения от трудных поисков правовых решений социально-политических коллизий.
Вообще эта проблема «отрицательного» либерализма и, аналогично, «отрицательного» марксизма, возникает на почве неудовлетворенности не оправдавшимися правовыми выражениями реального значения вопросов общественного развития. Прежде всего тех, которые ставились антагонизмом сословно-групповых и классовых интересов. На наш взгляд, по самой природе своей, эти противоречия, не находя в праве адекватных способов разрешения, рождали отрицательное отношение к нему. Таким образом, единственная позиция, – правовая, – которая могла сообщить социальной критике нравственную безукоризненность, отождествив ее с убедительностью юридической аргументации, в самой себе содержала правовой скептицизм.
Противоречия, перед которыми оказывались и русский либерализм, и русский марксизм не свидетельствовали о слабости их правовой позиции и уж никак не выражали пресловутую «отсталость» России. Наоборот, они указывали на философско-правовую глубину проникновения в проблему провозглашения прав и свобод индивида в либеральном понимании и их отрицания в юридических формах распорядительного права власти. В России выработался особый тип этой проблематики в силу конкретных исторических обстоятельств. Они представляют собой столкновение интересов имперского управления и собственно России, правовой системы и экономических требований классов, социальных слоев, не получавших часто логически-четкого политического значения вследствие структурной неразвитости общественных отношений.
В этих условиях либеральное правопонимание испытывает немалые трудности в поиске форм выражения, возможных способов своего осуществления. Три основных субъекта политического развития – «власть», «народ» и «образованное общество» исторически оказались настолько разъединены, что либерально-правовое опосредование их отношений оказалось невозможным. Освоение либерализма происходит в традиционно неадекватных политических формах, но и западноевропейские образцы его воплощения вызывали критическое неприятие.
Поэтому, когда начали рушиться крепостные отношения и развиваться буржуазные, имманентная русскому либерализму революционность стала критерием преобразований власти. В этом свойстве сознания русской интеллигенции явственно сказывалось внутреннее противоречие либерализма, что оказало мощное влияние на рецепцию Маркса в России. Марксизм аккумулировал диссонансы проблемы совместимости западноевропейских и российских форм политики и права. Он же обеспечил действенное воплощение одного из принципиальных требований, активно формировавших практику русского освободительного движения с периода дворянской оппозиции власти до превращения Российской империи в Советскую республику, – тождественного выражения идеи общественной деятельностью и личным поведением ее носителя.
Принцип синтеза нравственности и революционности определял не только типологические черты русского либерализма и русского марксизма. Связывая обе концепции, он позволил либеральным моделям, несмотря на их деформацию социальными утопиями и сектантскими тенденциями, утвердить свою идентичность в формах теорий социализма. Марксистская же оказалась наиболее эффективной с позиции уравновешивания достижений политической и правовой мысли с несоответствующей степенью зрелости социальных отношений. Русско-западноевропейский диалог в форме марксизма означал начало встречного культурно-политического воздействия России на Запад собственно русскими идеями, выработка которых в реалиях русской действительности была катализирована глубоким и систематическим освоением идей европейских.
Сложная картина сопряжения разных смыслов либерального концепта представлена творчеством Г.В.Плеханова и В.И.Ленина (См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. ТТ. 1,4,6,16,25,30,41; Плеханов Г.В. История русской общественной мысли. Т.З. М., 1919). Однако, вследствие прямолинейно-жесткого политического отвержения последним либерализма, разрыв с его традицией в русской политико-правовой культуре «под знаменем марксизма» декларировался как доказательство свершившегося перехода к социализму. Но даже такая тенденциозная схематизация не могла позволить не замечать генетической связи русского марксизма с либерализмом, документированной работами самого Ленина. Другое дело, что на фоне общей девальвации либеральных ценностей пропаганда, в том числе, а затем и преимущественно, принудительными методами, идеологии обновления российского социума посредством резкой ломки традиций в представлениях и мышлении, воспринималась как естественный факт.
Вследствие традиции негативного восстановления прерванных связей и отношений, в дидактической догматике марксизма-ленинизма либеральный и марксистский реагенты становятся извращенными проводниками идеологической апологетики власти. В конце XX века стало более понятно, что очередное взламывание традиций под лозунгами обновления человека и общества оказывается политической ловушкой, в которую всякий раз угождает либеральное правопонимание.
С обозначенных нами методологических позиций теоретический интерес представляют работы А.Менгера. Его идея «юридического социализма» развивалась, в частности, из того взгляда, что право есть результат конфликта интересов, и победители в этой борьбе свои интересы превращают в право, чему, собственно, и служит законодательство. Правовые отношения, таким образом, организованы силой власти, которая предписывает правовой системе находиться в режиме функциональной зависимости от нее.
По Менгеру, развитие социалистического движения в Европе по сути своей было направлено « к коренному изменению наших чисто правовых отношений, хотя оно мало-помалу вытеснило почти окончательно в больших массах населения господствовавшие до того времени радикальные политические стремления» (Менгер А. Гражданское право и неимущие классы населения. С.-Петербург. [Б.г.] с.7) .
Менгер энергично отстаивает необходимость «встречи» в сознании «широких народных масс» права и социализма. Концептуальная ценность этой позиции заключается в том, что либерализм получал возможность обрести необходимую социальную почву, а социализм не отрывался от правовой доминанты либерализма. Из этого вытекали выводы практического свойства, которые могли бы оказать действенное влияние на политическое будущее.
Таким образом, перед правом ставится цель стать преимущественной формой общественного регулирования процессов качественных взаимопревращений экономических, политических и юридических конфликтов. Попытка провозгласить в качестве правового принципа революционные социалистические преобразования в русской науке трансформировалась в проблему сублимации правом групповых и классовых антагонизмов. Следовательно, открывались перспективы исследования реальных возможностей неотчуждаемых прав индивида определять место и границы суверенитета власти.
В свою очередь проблема ограничения юрисдикции власти представляла собой проблему тотальной трансформации общества в пре-дельном обобщении выступавшей как «социалистическая революция». Рассмотрение права как всего лишь автоматического следствия экономики и политики уступало место рассмотрению права, как действенного фактора институционализации социалистических общественных отношений. Таким образом, «социалистическая революция» создавала «социалистическое право», а оно помогало развитию революции созданием юридического инструментария. Право становилось политическим инструментом.
В менгеровской концепции «юридического социализма» подразумевается, что право следует понимать как определенное истолкование нравственно ориентированного поведения человека и соответствующей этому критерию деятельности государства. Когда Россия реально столкнулась с собственной революционностью, наиболее важной отличительной характеристикой философско-правовой мысли становится сосредоточение на идее права как организаторе социальной жизни.
Россия и Запад вновь смотрели на политико-правовые проблемы через разные методологические «очки». Запад стремился объяснять «тоталитаризм» XX века принятием Россией «марксистской догмы». Россия же в официальной идеологии представляла марксизм результатом победы социалистической революции, как бы отделяя его от Запада.
Позиции русского либерализма и марксизма оказывались родственными, поскольку и тот и другой обостренно сознавали отношения власти и права ахиллесовой пятой российской государственно-сти. Поэтому совершенно оправданно в России марксизм получил мощную поддержку от либерализма, в то время как на Западе они изначально выступали теоретическими и политическими конкурентами.