Из понятийного аппарата отечественной философии последних десятилетий совершенно исчезла такая категория как практика (praxis). Особенно ощутимо ее отсутствие в гносеологии и эпистемологии при исследовании вопросов генезиса науки, онтологических оснований науки, истинности научного знания, науки как специфической формы познавательной деятельности и других проблем.

Категория практики не нашла своего места и в программе кандидатского экзамена «История и философия науки». Естественно, что ее обошли молчанием и пособия по философии науки, в частности «Философия науки. Общие проблемы» В.С. Степина, являющаяся сегодня основным учебным пособием для сдающих кандидатский экзамен по  истории и философии науки. Исключение, пожалуй, представляет учебное пособие Л.А. Микешиной «Философия науки». Рассматривая проблему истины в философии и эпистемологии, Л.А. Микешина отметила заслуги классического марксизма в разработке  учения о практике как критерии истины. Но при этом автор оговаривается, что сегодня марксистская концепция истины требует конструктивного переосмысления, поскольку «она во многом не соответствует современным научным представлениям»[1]. Микешина Л.А. полагает, что практика ограничена уровнем развития производственно-технических и экспериментальных средств и не всегда возможным завершением процесса проверки. Это означает, что как критерий истины материальная практика должна рассматриваться в процессе движения и развития»[2].

С такой оценкой практики можно согласиться, но при условии, что речь идет о социологическом подходе к ее трактовке. Однако существуют и другие подходы и аспекты рассмотрения практики: гносеологический, антропологический, аксиологический… Взятые в своем единстве они и делают практику универсально – философской категорией. Практика как философская категория по отношению к Науке в ее Тотальности действительно является не только критерием истины, а включена в процесс продуцирования научного знания в полном объеме.

В этой связи интерес представляет одно замечание Ж.-П. Сартра по поводу практики. В своем очерке «Проблемы метода», включенном им позднее в книгу «Критика диалектического разума», которую М.А. Киссель оценил как «крупнейшее произведение творческого марксизма  XX века»[3]. Сартр поясняет: когда речь идет о практике в ее конкретном применении, в конкретном виде, то он пользуется французским словом protigue, но если идет речь о практике в широком, универсальном философском значении он прибегает к помощи греческого слова praxis[4].

Причина забвения философской категории практика кроется не в логике развития отечественной философии. Негативную роль сыграли внешние социально-политические факторы. На них справедливо указал американский философ Т. Рокмор в книге «Маркс после марксизма». Т. Рокмор пишет: «Марксизм различается, вообще говоря, на официальный, который в советский период, закончившийся с распадом Советского Союза, был постоянно связан с политической ортодоксией, а потому не имел склонности к концептуальному обновлению, и на неофициальный, который, поскольку никогда не имел отношения к политической ортодоксии, всегда был гораздо более живым… Неофициальная марксистская теория часто оказывалась намного более живой, поскольку применяла и развивала идеи Маркса – интересно, часто проницательно и временами завораживающе»[5].

Поскольку, как отмечает Т. Рокмор, официальный, «политический марксизм пришел к внезапному, непредвиденному, зачастую горькому концу в большей части мира после развала советского блока»[6], то вместе с ним отказались и от марксовой концепции практики.

Концепция практики активно и успешно разрабатывалась Г.С. Батищевым, Э.В. Ильенковым, С.Л. Рубинштейном, Е.А.Самарской и многими другими. Достигнутые неофициальной советской философией, оговоримся об условности этого понятия, результаты в разработке философской концепции практики помогли создать новую гносеологию и эпистемологию, отличную от позитивистской гносеологии. Мы обращаем на это внимание, т.к. позитивистская традиция сохраняется и сегодня в эпистемологии. И об этом можно судить по программе кандидатского экзамена.

Сущность позитивистской традиции заключается в том, что исследуются не содержание знания и процесс его продуцирования, а формы готового знания, язык науки. При этом не принимается во внимание практическая природа познания. Позитивизм заменяет понятие практики как критерия истины «предпосылочным знанием», «правилами и процедурами», «научной рациональностью». То есть истинность научного знания определяется через его соответствие «канону научности», «канону рациональности», «дисциплинарной матрице». Другими словами, истинность научного знания не в его соответствии действительности, реальности, а в соответствии исторически  изменяющимся правилам и процедурам, устанавливаемым научным сообществом. Маркс был первым, кто заявил: «Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью, – вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность, т.е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть чисто схоластический  вопрос»[7].

Попытка решать проблему истинности научного знания через обращение к помощи таких понятий как «канон научности», «научная рациональность» и т.п. не упрощает, а усложняет путь к истине: приходится объяснять одни понятия через другие, еще более неясные, выстраивать сложные логические конструкции, в которых реальность познаваемого объекта совершенно испаряется. Нельзя не согласиться с Е.А. Мамчур, что «мы все больше погружаемся в атмосферу постмодернизма. На знамени этого интеллектуального течения написано «плюрализм»…По отношению к науке это умонастроение как раз и принимает форму тезисов культурного и  когнитивного релятивизма, отрицающих объективность науки»[8].

Следует отметить, что разработанная «живой», «неофициальной» советской философией гносеология оказала влияние на постпозитивизм, который стал принимать во внимание социокультурную обусловленность научного познания. Тем более досадно, что мы отказываемся от собственного философского наследия. Релятивизм в конечном итоге приводит к выводу, что целью познания является не познание объективного мира, а познание моделей, конструктов, образов, созданных нашим воображением. Марксова концепция практики была направлена, с одной стороны, против сведения ее исключительно к материально-предметной, скажем, производственно-технической деятельности. С другой стороны, против трактовки практической деятельности, как человеческой, исключительно абстрактно-теоретической деятельности. Маркс определяет практику (praxis) как чувственно-предметную деятельность человека. Таким образом, практика является единством двух процессов: изменение предметного мира и самоизменение человека. Как пишет Маркс: «Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъективной человеческойчувственности …»[9].

Для  Маркса познание, в силу участия в нем практики, выступает не как акт автономного сознания, а как модус бытия, существования человека. С этой точки зрения, наука как специфический способ производства знания является процессом и результатом становления сущностных сил человека. Следовательно, мы не должны исключать ее из общих законов практической человеческой деятельности[10].

P.S. Статья была закончена, когда пришел журнал «Вестник РФО» (2014. № 2) с публикацией М.С. Рублева «Э.В. Ильенков и роковая роль профессионального марксизма». В статье М.С. Рублева рассматриваются взгляды Маркса, Э.В. Ильенкова на практику, труд, человека, личность и делается вывод: «Ильенков пробовал вырваться из этих тенет, но паутина обывательского профессионального марксизма оказалась сильнее». Нам трудно согласиться с таким выводом, который стал возможен благодаря крайнему упрощению взглядов как Маркса, так и Э.В. Ильенкова. В связи с этим сошлемся еще раз на Т. Рокмора: «Мы много потеряли бы, если бы после краха политического марксизма идеи Маркса были утрачены»[11].

Цанн-кай-си Ф.В., д.ф.н., проф. ВлГУ,председ. Владимирского отделения РФО (Владимир)