Вторая мировая война привела к массовым перемещениям людей, вероятно в том и заключается одна из имманентных функций войн вообще. Сколько людей оказалось вне границ родины – до сих пор предмет дискуссий и спекуляций. Попробуем опереться на специальные исследования по этому вопросу.

Людей, очутившихся за границей в ходе и вследствие второй мировой войны, можно разделить на четыре категории.[1]

→ На принудительные работы было вывезено около 2,8 млн. советских граждан.

→ Военнопленные, захваченные германскими войсками за годы войны с СССР. Германское командование в официальных данных указывало цифру 5,27 млн. человек. По данным Генштаба Вооруженных сил Российской Федерации потери пленными составили 4 млн. 59 тыс. чел. Из их числа к маю 1945 г. остались в живых 1,15 млн. человек.[2]

→ Собственно беженцы: многие из тех, кто раньше имел нелады с властями или боялся вновь оказаться в руках НКВД, воспользовались немецкой оккупацией для бегства из СССР. С началом советских побед у некоторых групп населения просто не осталось другого выхода, например, у «фольксдойче» – этнических немцев, а также кубанских казаков и кавказских народностей, дольше всех продолжавших сопротивление большевизму в годы становления советской власти. Число таких беженцев оценивают цифрой около миллиона.

→ Противники советской власти, те, кто решил сражаться против Красной армии или помогать немцам в борьбе с нею. Помочь оккупантам своей родины вызвались от 800 тысяч до миллиона человек. Советский Союз стал единственной европейской страной, почти миллион граждан которой записались во вражескую армию.

В итоге, если сложить указанные цифры, то получается от 5 до 6 млн. человек, оказавшихся вне территории СССР (в границах 1939). Как известно, советское правительство настояло, пользуясь союзническими преференциями, на обязательном (силовом) возврате всех своих граждан, не обращая внимание на их волеизъявление. Советских граждан насильно грузили в поезда для отправки в советскую зону оккупации, а оттуда перевозили в СССР, и те, кого не расстреляли сразу по прибытии, пополнили население ГУЛАГа. Ситуация, однако, радикально изменилась с марта 1946 г., когда наступило резкое обострение международной обстановки и началась «холодна война», к тому же после капитуляции Японии надобность в союзе с СССР отпала. Соответственно, США и Великобритания изменили политику в вопросе о репатриации советских граждан, приведя ее в соответствие с преобладающим в западном мире общественным мнением о неотъемлемом праве человека самому определять свое место жительства. Последние выдачи были закончены в середине 1947 г. К тому времени возвращена была подавляющая часть, значительно меньшей удалось остаться. В итоге, по далеко не полным данным, к 1952 г. только в Европе было 452 тысячи перемещенных граждан СССР. 548 тысяч русских эмигрантов прибыло в Америку в период с 1941 по 1950 гг.[3]

Однако, гораздо большее значение для судеб интеллектуальной составляющей эмиграции играло не ее количественное приращение, а качественные показатели этой «прибавки». Первая эмиграция сложилась из двух групп – армии и интеллигенции, сознательно, идеологически сделавшими свой выбор. Оказавшись за границей, они сохраняли прежние фамилии и, за редким исключением, жили и работали вполне легально. Вторая была по составу более плебейская, нежели элитарная. Спасаясь от выдач, от принудительной репатриации в СССР, они были вынуждены менять фамилию, национальность, место проживания и профиль работы. Если в 1917-1922 гг. основу первой (белой) эмиграции составили активные противники Октябрьской революции и Советской власти, то костяк второй эмиграции – советские граждане, в той или иной степени сотрудничавшие с нацистами.[4] Вторая эмиграция, таким образом, еще более подняла «градус» антисоветизма. Вместе с тем, интеллектуалов во второй волне было несоизмеримо меньше, что предопределило доминирование «стариков», общественных деятелей «первой волны» среди авторов наиболее заметных эмигрантских изданий 50-60 гг.

После второй мировой войны существенные изменения произошли и в географии Русского мира. Если до войны вне Европы проживало лишь 30 % эмигрантов, то теперь этот показатель достиг 70 %. Крупными центрами Русского мира стали Нью-Йорк, Сан-Франциско, Буэнос-Айрес, Сан-Паулу, Каракас, Торонто и др. Значительно выросло количество русских и в далекой Австралии, которая в послевоенный период проводила политику привлечения иммигрантов.

В условиях, когда старая, интеллигентская, волна эмиграции постепенно сходила на нет в силу возрастной убыли, новая, – «разночинная» и яро антисоветская – стала определять интеллектуально-мировоззренческий профиль российской диаспоры. Профессиональных философов среди них не было вовсе, однако, склонность к нравственной или же мировоззренческой рефлексии всегда находилась в избытке – как одно из российских ментальных качеств. 

Деятельность «новых» эмигрантов-интеллектуалов носила ангажировано-идеологический характер – в контексте великого противостояния второй половины ХХ в. между СССР и США –  и воплощалась в соответствующих институтах, наиболее известными из которых были издательства («Посев», «Грани» и др.), сеть радиостанций («Свобода, «Голос Америки», «Би-би-си», «Немецкая волна» и др.) и псевдонаучные организации типа Института по изучению истории и культуры СССР (Мюнхен). Их хозяевам требовались, в первую очередь, историки, политологи, социологи и журналисты – наиболее верные бойцы идеологического фронта, и таковых нашлось в избытке.

В качестве яркого примера можно привести судьбу наиболее известного и успешного из них – Абдурахмана Авторханова (1908-1997) советолога-политолога, коллаборациониста. За 34 года своей советской жизни молодой грамотный пробивной чеченец успел побывать на высших должностях и своей республики и потусоваться в престижном институте красной профессуры в Москве, где читали лекции партийные иерархи того времени. Это впоследствии было козырной картой в его построениях – как апелляция к своему опыту прямого очевидца в закулисье кухни московского кремля. Однако его интернационализм, похоже, дал трещину после массовых репрессий против чеченцев и их восстания накануне войны. После этого он стал открытым врагом Советов и коммунистов – всегда подавая, вместе с тем, свою борьбу не в категориях национализма, а как сопротивление тоталитаризму. Во второй половине 1942 г. он перешел линию фронта, сдался нацистам и предложил свои услуги и услуги мятежных чеченцев. Немцы интереса к сотрудничеству не проявляли, но зачислили его на довольствие в штат учреждения, где получали зарплату многие русские эмигранты различных профессий от артистов цирка до журналистов. После войны, избежав репатриации, он отличился циклом лекций о Советском Союзе в военной академии, которая впоследствии стала называться «Русским институтом армии США» в Гармише (Германия) и был зачислен в ее штат. Американцы оказались хорошими хозяевами и великодушно продержали его вплоть до выхода на пенсию в 1979 г., где он преподавал политическую историю страны и партии, идеологию и доктрину советского коммунизма. За многолетнюю работу в американской армии награждён медалью и стал одним из самых активных и продуктивных советологов. Суть его простенькой, но идеологически боевитой концепции: в СССР функционировала уникальная система – «партократия», инструмент личной власти диктатора.