Понятие «символ» можно сопоставить с целым рядом слов-»заместителей». Мы уже назвали понятия «образ», «знак», «метафора», «архетип», «аллегория». Отношение к реальности, разумеется, может считаться исходной при рассмотрении этой темы. Однако самодостаточность имеет свои пределы. Трудно представить себе какой-нибудь образ или тем более символ, которые вообще не имеют хотя бы зыбкой или опосредованной связи с предметом, вещью, действительностью. Говоря о символе, мы неизменно ставим нужное разъяснение – «символ чего?». Но степень отвлеченности от реальности, судя по всему, может быть различной. В некоторых случаях образ предельно связан с предметом, указывает на конкретность вещи или картины: есенинское «Мелколесье. Степь и дали». В других вариантах фантазия покидает материальную зримость. Тем не менее изначальным толчком к воображению всегда оказывается нечто увиденное или услышанное. Это особенно заметно в поэзии М.Ю. Лермонтова. «У врат обители святой стоял просящий подаяния…». Но разве это стихотворение о нищем? Нет. Оно скорее об отвергнутой любви.
Стихотворение Лермонтова «Утес», можно полагать, навеяно картиной одинокого утеса, на котором остался след тучки. Но разве это произведение об утесе? Разве тучка способна играть на лазури? А утёс, он что может плакать? Понятное дело, это рассказ о чувствах человека, который познал радость близости и остался в одиночестве.
Мы называем метафорой изменение значения слова на основании сходства. Так, звезды похожи на жемчуг: «жемчужные звезды», или «жемчужины звезд», или звезды – «жемчужины неба» представляют различные примеры поэтической метафоры. Небо напоминает купол или своды – «небесный свод», или «небосвод», или «небесный купол» принадлежат к числу метафорических выражений. Метафоры встречаются нередко и в разговорном языке: так, «тяжелое горе», «горькое разочарование», «яркое чувство», «подошва горы», «горлышко бутылки» и т.п. Эти вопросы глубоко рассмотрены в статье В.М. Жирмунского «Метафора в поэтике русских символистов» .
Но символ тем не менее несводим к метафоре. С психологической точки зрения, символ мало тем отличается от образа. Действительно, всякий символ есть образ. Крест, несомненно, обладает собственной художественной выразительностью. Но он также символически выражает муки Христа, психологическое содержание данного символа, выраженное в страданиях Богочеловека, не ухватывается полностью данным образом, но лишь отсылает к нему. Глубина смысла задается не только выразительностью распятия. Крест лишь воскрешает в нашем внутреннем психологическом мире воспоминания об этом событии и только через это оказывается символом веры и предметом культа.
Художественный образ далеко не всегда связан с трансценденцией, с глубинными метафизическими мотивами. Простое обращение к звездам, к космосу может не взывать к трансценденции, к запредельным мирам. Когда М. Ломоносов пишет об открывшейся бездне, которая полна звезд, он во многом остается в рамках обычной поэтической выразительности. Данный образ претендует на символическое обозначение, но в своих истоках остается сильным земным представлением. Поэт видит небо, но оно остается для него астрономическим феноменом. Сакральный смысл образа не выявлен, не представлен. Почему звезды нельзя сосчитать, а в бездне не разглядеть дно? Кроме того, данный образ не является единственным знаком таинственной связи человека с небом. Обобщающий смысл в нем неполный, недостаточно глубокий. Лермонтовский образ «И звезда с звездою говорит» по своей художественной мощи предельно значим. Но в нем скорее обозначение вселенского диалога, нежели контакта человека с космическим зрелищем. Это образ самого общения, выраженного через метафору. Звезды не разговаривают и даже не перемигиваются. Но в поэтической фантазии поэта это произошло. Мы не можем сказать, что этот образ фокусирует некий смысл, намекающий на связь человека с высшими силами вселенной.
Парус у М. Лермонтова одушевлён. Он наделён всеми человеческими качествами. Он ищет, страдает, переживает изгнание и сам к нему стремится, жаждет бури и сомневается в том, что в ней он найдет покой. Сильный художественный образ. Разумеется, в нем есть и символическое содержание. Для нас это выражение гордого одиночества. Стоит вспомнить лермонтовский парус, и сразу проступают некие архетипные основания. Глубинный смысл выступает не в виде морской картины, а в форме беспредельного отчаяния, невозможности обрести утешение.
Образ всегда имеет автора. Базовые символы носят анонимный характер, они являются продуктами коллективного бессознатель-ного. В этом смысле можно говорить о символах как кристаллиза-ции опыта всех поколений, прошедших по земле. Такой глубиной образ, как правило, не обладает. У него есть создатель. Между тем со стороны органической цельности образ принадлежит сам себе, он объективирован – отторгнут, как отмечают исследователи, от психологически произвольного источника, каким является область внеэстетических соображений и намерений автора. С одной стороны, художник сам создает произведение искусства. Но сотворенный им образ убегает от творца и начинает самостоятельную жизнь в сознании читателя, зрителя или слушате-ля. Поэтому Флобер удивился тому, что мадам Бовари отравилась. Пушкин не ожидал, что его Татьяна откажет Онегину, а Тургенев не думал, что его роман будет воспринят как выражение дум нового поколения, хотя сам он выстраивал некую консервативную позицию по отношению к новейшим переменам. Толстой в большей степени симпатизировал Каренину, но многие актеры изображали его чуть ли не в гротесковом варианте.
Символ более конкретен в своем значении, нежели образ. Можно, разумеется, прослеживать исторические судьбы того или иного символа. Но его содержание, как правило, фиксировано и не поддается постоянным преображениям. Иное дело – образ. Он обладает автономной жизнью и нередко отправляется в самостоятельное плаванье, далекое от замысла творца.
Понятие «символ» можно сопоставить с целым рядом слов-»заместителей». Мы уже назвали понятия «образ», «знак», «метафора», «архетип», «аллегория». Отношение к реальности, разумеется, может считаться исходной при рассмотрении этой темы. Однако самодостаточность имеет свои пределы. Трудно представить себе какой-нибудь образ или тем более символ, которые вообще не имеют хотя бы зыбкой или опосредованной связи с предметом, вещью, действительностью. Говоря о символе, мы неизменно ставим нужное разъяснение – «символ чего?». Но степень отвлеченности от реальности, судя по всему, может быть различной. В некоторых случаях образ предельно связан с предметом, указывает на конкретность вещи или картины: есенинское «Мелколесье. Степь и дали». В других вариантах фантазия покидает материальную зримость. Тем не менее изначальным толчком к воображению всегда оказывается нечто увиденное или услышанное. Это особенно заметно в поэзии М.Ю. Лермонтова. «У врат обители святой стоял просящий подаяния…». Но разве это стихотворение о нищем? Нет. Оно скорее об отвергнутой любви.
Образ всегда имеет шанс стать символом. В этом случае в нем проступает некая всечеловеческая содержательность, метафизическая глубина, глубинный запрос на диалог и общение. Символы сохраняют свою приверженность эпохе. За пределами своего времени они способны получить новый смысл и новое звучание. Так произошло в средневековье с античными символами. Они были перетолкованы, переосмыслены. Что касается образа, то он сохраняет свой первоначальный облик, а в последующие времена получает другую аранжировку, в нем вычитывается новое содержание.