Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Южное Сияние » №3, 2020

Игорь Поступальский
Из воспоминаний о Эдуарде Багрицком

Помнится, Эдуарда Багрицкого я впервые увидел в какой-то погожий весенний день 1927 года. Шёл он по Мясницкой улице (позже – Кировская) по направлению к Лубянской площади (позже – пл. Дзержинского) об руку с поэтом Николаем Дементьевым, тогда мне лично ещё не знакомым, но известным по его выступлениям в университетском клубе и т. д. Собственно, я попросту угадал, что Дементьев идёт об руку именно с Багрицким, – об их дружбе, дружбе старшего с младшим, тогда уже ходили слухи в кругах литературного молодняка.

Багрицкий показался мне человеком высоким и скорее грузным, не по возрасту седоватым, хотя и кудлатым, одетым несколько странно – в какую-то домашнюю куртку, домашние же, как будто, брюки и почему-то обутым в высоченные охотничьи сапоги.

Вскоре, примерно в конце того же года, у меня сложились товарищеские отношения с Колей Дементьевым, который, как и я, был в ту пору студентом ЛИТО тогдашнего этнологического факультета I МГУ (на ул. Моховой, позже – Маркса). Думаю, что Коля в то время посещал лекции столь же «аккуратно», как и я, кроме того, он был студентом 3-го курса, а я – 2-го. Более-менее функционировал тогда в университете литературный кружок, где мне приходилось встречаться с тем же Дементьевым, Артёмом Весёлым, Д. Алтаузеном и др<угими>.

Тогда я, помнится, уже готовил в «Печати и революции» за 1928 статью о Багрицком, появившуюся в № 5 (несколько лет спустя перепечатанную в ленинградском сборнике «Молодая поэзия»).

Как-то, весной 1928 года, после очередного собрания нашего кружка, вечером, Дементьев сказал мне:

– Я хочу познакомить тебя с Багрицким. Поедем сейчас во ВХУТЕМАС, там он сегодня выступает в студенческом кругу.

Тут же на Моховой мы взяли извозчика и поехали на Мясницкую, в знаменитое с начала 20-х годов художественное училище.

Очутились мы в каком-то сравнительно небольшом помещении, переполненном студентами и студентками. Одни из слушателей сидели на стульях или скамьях, другие, совсем демократически, на полу. Перед собравшимися была или какая-то маленькая эстрада, или попросту стоял столик, <…> уже исходил великолепный голос Багрицкого, как раз начавшего читку своих произведений. Читал он вещи, в то время уже довольно известные по журнальным публикациям, – «Ночь», «Арбуз», «Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым» и пр<очее>. Позже я пришёл к убеждению, что читать стихи так выразительно, как читал Багрицкий, умели разве только Маяковский (вообще непревзойдённый чтец своей поэзии) да ещё, пожалуй, Луговской. Это было преискуснейшее использование всех голосовых данных поэта и материи самого стиха. Багрицкий своей читкой как бы дружески доводил до слушателей каждое выразительное слово, каждый смелый образ, всё богатство рифмы и ритма. С великолепным упоением Багрицкий читал, <…>:

 

На плацу, открытом

С четырёх сторон,

Бубном и копытом

Дрогнул эскадрон.

 

Казалось, что слышатся и этот бубен, и это копыто!

Меня поразило, что Багрицкий не только читал всё это наизусть, без малейших запинок, но и то, что читал он с закрытыми глазами…

Наблюдая эту манеру декламации Багрицкого, я, позднее, как-то спросил его о причинах именно такой <…> читки. Помню, он ответил, что некогда, в ранней молодости, стеснялся выступать перед слушателями, терялся при виде множества лиц и принял поэтому решение публично читать стихи только с закрытыми глазами – особенно после того, как однажды кто-то из слушателей показал ему язык. Кроме того, добавил Багрицкий, давая мне это объяснение, так лучше слышишь поэтическое слово, видишь образ.

По окончании чтения Дементьев познакомил меня с Эдуардом Георгиевичем. Тот как-то по-дружески похлопал меня по плечу, буркнул – «благодарю вас за доброе мнение обо мне» и добавил, что был бы рад видеть меня у себя в Кунцево (где он тогда жил с женой и сыном).

– Приезжайте сами, с Колей или с Зенкевичем – вы ведь хороши с ним?

Так началось моё знакомство с Багрицким, если и не перешедшее в дружбу (может статься, лишь по разнице возраста), то, во всяком случае, довольно тесное и продолжавшееся примерно вплоть до смерти поэта (в 1934 году). Встречи мои с Багрицким, собеседования с ним происходили иногда в кругу общих знакомых (например, Зенкевича, Мандельштама, А. Пестюхина – позднее – А. Ольхона) и других, но было ещё больше встреч и разговоров с глазу на глаз. Поныне я склонен думать, что в отношении Багрицкого ко мне было немало доброжелательной доверительности, чему, вероятно, способствовала некоторая общность литературных вкусов, приверженности к определённым поэтам, наконец, и мои писания о нём самом.

На экземпляре хранящегося у меня «Юго-Запада», в своё время подаренном мне Эдуардом Георгиевичем, есть дарственная надпись, в сущности, при всей её краткости, очень значительная:

 

«Т<овари>щу Поступальскому

в память того, что

акмеизм не погиб.

20/III 1928. Э. Багрицкий».

 

С надписью этой, на мой взгляд, следовало бы считаться критикам и исследователям, пишущим о корнях творчества Багрицкого, – особенно тем, кто, лукаво мудрствуя, иной раз пытаются внушать читателям, что Багрицкий-де был мало чем обязан в своём развитии русскому акмеизму. Единственное, что я сам хотел бы здесь подчеркнуть, так это то, что Багрицкий считал себя обязанным в своём поэтическом развитии не столько Гумилёву (ранние увлечения), сколько двум «младшим» акмеистам – Михаилу Зенкевичу и Владимиру Нарбуту. Тут, разумеется, дело не только в том, что с первым из них Багрицкого связывали отношения дружеские, а второй был для него свояком. В творчестве Зенкевича и Нарбута Багрицкому, несомненно, импонировали элементы определённой политической левизны, формального своеобразия и, если уточнять, даже реализма, иногда переходившего в натурализм, наконец, и признаки того, что необходимо прямо называть склонностью обоих поэтов, особенно первого, к научной поэзии.

Мне приходилось неоднократно слышать, как Багрицкий читал, всегда наизусть, стихи Зенкевича периода его «Дикой порфиры», и наблюдать интерес Э<дуарда> Г<еоргиевича> к попыткам позднего Нарбута создать свою научную поэзию.

Возникает, конечно, вопрос о том, при каких обстоятельствах возникла эта дарственная надпись Багрицкого и почему она обращена именно ко мне.

На исходе 20-х – в начале 30-х годов вопрос об акмеизме волновал многих критиков и поэтов. В Ленинграде, например, об акмеизме писали Саянов, В. Друзин, Инн. Оксёнов, Н. Тихонов, в Москве же (а потом в том же Ленинграде) акмеистами занимался прежде всего я. Правильно ли, спорно ли, но я не раз писал о Зенкевиче (ряд статей и заметок), бегло о Гумилёве, Нарбуте, Мандельштаме, затем об элементах акмеизма у Тихонова, Светлова, Саянова, Ушакова, ну и самого Багрицкого. Отсюда понятно, почему Эдуард Георгиевич и сделал подобную надпись на подаренном им мне экземпляре «Юго-Запада».

Помню как сейчас. Упомянутая выше дата – 20.III 1928 года. Маленькая комната в редакции «Нового мира», тогда располагавшегося на ул. Тверской (теперь – ул. Горького), по правую руку, если идти от Кремля к Моссовету, против Центрального телеграфа, повыше. В комнате, после окончания рабочего дня, сидят и беседуют о поэзии – Д. Петровский, П. Орешин, критик А. Лежнев и я. Беседа идёт о Пастернаке, Тихонове, Брюсове. Петровский на чём свет ругает всю поэзию <…> и выделяет только Тихонова:

– У него есть прекрасные строки:

 

О шашку храбрость греется,

Как о волну – волна.

 

А. Лежнев хвалит Пастернака, Орешин о чём-то спорит с Петровским. Я что-то говорю о Брюсове и Багрицком.

Тут он, кстати, и входит, в своём обычном домашнем одеянии и сапогах. В руках у него 25 авторских экземпляров только что вышедшего «Юго-Запада». Мы все оживляемся, поздравляем поэта, восхищаемся оригинальным оформлением книги, изданной В. Нарбутом в «ЗИФе». Поэт надписывает присутствующим «Юго-Запад», в том числе и мне (в настоящее время автограф этот передан мною известному московскому библиофилу и собирателю В.В. Лаврову, а в мой экземпляр вклеена ксерокопия).

Затем каким-то образом зашёл разговор о том, что, понаслышке, Багрицкий издавна настолько усвоил различные формы стиха, что шутя способен при желании без труда за несколько минут написать даже сонет на любую тему. Я поинтересовался:

– Так ли это? А ну, напишите тут же сонет, на любую свободную тему!

– Пожалуйста, – заявил Багрицкий.

Он сосредоточился буквально на шесть – восемь минут (кто-то, кажется Лежнев, смотрел на часы) и затем невозмутимо протянул мне листок с сонетом, написанным почти без помарок и обращённым к сидевшей в комнате компании, – «Пел телефон, Орешин восклицал» и т.д.

(Автограф этот, пролежавший в моём архиве примерно 52 года, теперь передан мною на дальнейшее хранение тому же В.В. Лаврову.)

24 января 1982

 

_____

1 Первая публикация: Арион (М.). 2015. № 4 (88). – С. 74–77. Публикуется по машинописи с рукописной авторской правкой (архив Сергея Зенкевича, М.).

 

Тексты М.А. Зенкевича, Э.Г. Багрицкого, В.И. Нарбута, И.С. Поступальского подготовлены к печати и снабжены примечаниями Сергеем Зенкевичем.



Другие статьи автора: Поступальский Игорь

Архив журнала
№3, 2020№4, 2020№1, 2021№2, 2021№3, 2021юж№4, 2021№2, 2020№4, 2019№1, 2020№3, 2019№2, 2019№1, 2019
Поддержите нас
Журналы клуба