(Надя Делаланд, Мой папа был стекольщик. – М., Стеклограф, 2019)

 

Поэзия Нади Делаланд – это яркие, жаркие, наполненные светом внутренние монологи неэгоистичного и сопричастного всему на свете человека. Надя – поэт-мистик. Её речь –высокохудожественна. Читаю ли я её стихи или слушаю их со сцены, у меня нет сомнения: поэзия! Даже в тех случаях, когда мне чего-то в её стихах не хватает. У героини новой книги Делаланд – два alter ego: прозрачность и хрупкость. Наверное, в посыле «считайте меня хрупкой» есть некая нарочитость: ведь стекло бывает не только хрупким, но и сверхпрочным. Скорее, Надя просто не хочет выходить из сложившегося годами образа. У неё ведь есть свой не убиваемый козырь: детский взгляд на окружающий мир. Нюансы восприятия мира, особенности личности делают поэзию Делаланд непохожей на других и потому – неповторимой. Раньше было так: исследователи занимались наукой, а лирики – писали стихи. Но вдруг выяснилось, что при остроте постижения мира, ранимости, тонкости чувств из «матёрых» лингвистов получаются прекрасные поэты! Даже и не скажешь, глядя на их стихи, что этот человек занимается ещё и наукой. Причём это относится как к авангардистам – Александру Бубнову, Сергею Бирюкову, Константину Кедрову, так и к неавангардным поэтам-лингвистам – таким, как Елены Зейферт и Надя Делаланд. Когда Надя читает свои стихи – при полной тишине в зале – можно услышать, как в насыщенном поэзией воздухе пролетают стрекозы.

 

Тело моё, состоящее из стрекоз,

вспыхивает и гаснет тебе навстречу,

трепет и свет всё праздничнее и крепче,

медленнее поднимаются в полный рост.

 

Не прикасайся – всё это улетит

в сонную синеву и оставит тяжесть

бедного остова, грусть, ощущенье кражи,

старость и смерть, и всякий такой

     утиль.

 

Эту музейную редкость – прикосновенье

и фотовспышка испортят и повредят.

Можно использовать только печальный

     взгляд

долгий и откровенный.

 

Стихотворение эротично, однако эротика здесь ненавязчива. Откровенность – такая, что её ещё нужно разглядеть. Я бы, пожалуй, поспорил с утверждением героини о том, что она «видна насквозь». Скорее, наоборот – страх быть видимой диктует необходимость стать немного закрытой. И поэзия – возможно, лучший способ быть откровенным, не сообщая всего. У чувственности, которая сквозит в этом стихотворении – чисто женская природа. Возможно, мужская аудитория даже не поймёт состояние героини, если мужчине не расскажет об этом его женщина. Делаланд нередко предпочитает рифмовку abba. Часто не заканчивает мысль на рифме, а переносит её в следующую строку, а то и строфу. Это делает традиционную силлабо-тонику у неё нелинейной и размытой. А рифмы – пожалуй, не играют существенной роли в её поэтике. Делаланд настолько естественна и свободна в своей глубинной сути, что просто не заморачивается рифмами, сложностью или простотой стихотворения, «проявленностью» или непроявленностью образов. Она живёт и творит по завету Бориса Пастернака, не отличая пораженье от победы. Приоритет – естественности. Возможно – есть ещё и страх править «надиктованные» строки. Ведь легко можно порушить гармонию.

 

Ребёнок с возрастом перестает нудить,

требовать, чтобы ему уступили место в маршрутке,

понимает, что мамы нету, что он один,

что она умерла, что какие шутки.

Вот он едет растерянный и седой,

в старом тёртом пальто, с незастегнутой сумкой,

совершенно такой же уже, как до

обретения им рассудка.

 

Это стихотворение помогает понять, что все мы – вечные дети. Хотя бы потому, что у всех есть (или были) родители. Надя Делаланд словно бы сшивает время «симпатической» нитью. Один и тот же человек, в одной и той же маршрутке. Сел в маршрутку ребёнком, провалился во времени, очнулся – он уже седой. Только что не просит, чтобы место ему уступили. Когда уходят наши родители – это момент вселенского одиночества. Невозможно уже побыть ведомым за широкими спинами предков. В другом стихотворении даже сам Господь у Нади – младенец.

 

Бог не старик, он – лялечка, малыш,

он так старался, сочиняя пчёлок.

Смотри, как хвойный ёжик непричёсан,

как черноглаза крошечная мышь…

 

Но взрослые скучны, нетерпеливы,

рассеяны и злы, им невдомёк,

какое счастье этот мотылёк,

кружащийся над зреющею сливой.

 

И почему он должен слушать их,

когда его за облако не хвалят?

…Ну что же ты? Как мне тебя обнять-то?

всех вас троих…

 

Бога хочется не объять – мысленно, а именно обнять (руками)! Безусловно, героиня обращается к Господу несколько по-свойски, по-панибратски. Вместе с тем, это стихи искренне верующего православного человека. А вот изумительное пасхальное стихотворение:

 

Пока Ты воскресаешь, я пеку

куличики. Пока под плащаницей

свет фотовспышки печатлеет лик,

зрачки сужаются, теплеют сухожилья,

приметы жизни проступают сквозь

заботливую бледность, я всыпаю

по горсточке пшеничную муку,

размешиваю с нежностью пшеничной.

Тем временем ожившее болит,

и голова, как будто бы кружился

на карусели, замечая вскользь

цветное и тенистое, вскипает,

а я взбиваю высоко белки

и погружаю в праздничное тесто,

Ты растираешь пальцами виски,

приподнимаешься и сходишь с места.

И плащаница, за ногу схватив,

проделывает ровно полпути

по полу осветившейся пещеры.

Свершившееся входит в область веры.

И только что, как отодвинул смерть,

сдвигаешь камень и выходишь в свет.

 

Вечность – это когда всё на свете происходит синхронно. Надя Делаланд соотносит воскресение Христа с нашими действиями на Пасху. И получается, что это мы – своими куличиками и крашеными яйцами помогаем Господу воскресать. И, конечно, здесь «ты» по отношению к Богу вполне оправданно. Стихотворение прекрасно иллюстрирует эзотерическое мышление автора. Иногда в стихах Нади Делаланд появляется мистическая герметичность, и я перестаю понимать, о чём она говорит. Но, мне кажется, читательское непонимание заранее закладывается в такие стихи. Понимаешь – сердцем, понимаешь – ситуационно. А вот частности, вроде «шевеления всеми своими буквами» – не понимаешь.

 

Всеми своими буквами шевеля,

ломко тянусь потрогать тебя за сердце.

Слышишь меня? Как слышишь меня, Земля?

Маленький лагерь смерти, большой освенцим

(аушвиц-биркенау – стреляй, ложись…).

Можно ли убежать из слепого ада,

только наощупь зная, что значит «жизнь» –

там, за оградой.

 

Тем не менее, стихи производят на меня сильное впечатление. Что это? Монолог космонавта? Заточение в больницу/сумасшедший дом? Стремление вырваться – во что бы то ни стало? То ли космос, то ли подземелье. Космос подземелья. Взгляд сверху. Выход за пределы. Ещё раз перечитав эти стихи, понимаю: это всё-таки монолог узника, стремящегося вырваться из заточения.

Французское звучание имени поэта (de Lalande) отлично запоминается на слух и вполне соответствует «необарочному» духу её поэзии. «Всякая вещь тщится проговориться» – признаётся Надя Делаланд. Порой «проговаривается» и хозяйка этих вещей. Владение словом у Нади на очень высоком уровне, и это позволяет ей как скрывать мотивы своих поступков, так и самообнажаться. Она умеет изъясняться и сложно, и совсем просто. И – с юмором.

 

Сдаю тело в приличном состоянии,

слегка поношенное,

но его ещё можно

было использовать

так и так,

и даже вот так.

Примите его по описи,

заверните и спрячьте,

а я побежала

жить дальше.

 

Очень остроумные стихи. Делаланд здесь идёт по тонкой грани, ведь можно, чего доброго, подумать, что сдающееся в аренду тело принадлежит девушке лёгкого поведения. Но нет! Героиня «избавляется» от тела, чтобы жить дальше – уже чисто духовной жизнью. Тема бессмертия – подразумевается. Обратил внимание вот на что: героиня всё время помнит про смерть, даже когда о ней не думает. Она всё время помнит про «големную» сущность человека. Жизнь и смерть пребывают у неё в динамическом равновесии. «Живи себе куда жил, откуда себя живёшь, сквозь изгородь и холмы, по-над-через жизнь». Вот так она свободно говорит, творя поэзию «высоким косноязычьем». Делаланд – поэт чуткой души. Она умеет вслушиваться, всматриваться, вживаться. Ей незачем хвататься за громкие темы; она вполне может проявить себя и «на носовом платке». Тихая, подспудная речь, «всеми буквами шевеля». Она уже сама стала языком, словно бы действительно избавившись от своего тела, – и способна говорить от имени языка. Мне интересны эксперименты, которые проводит Надя. Например, слова ставятся в «неправильный» падеж, число или род, но мы прекрасно понимаем, что писатель делает это нарочно, в поисках большей выразительности. Например, «и никто никогда и никем никогда не любима». В книге много целомудренной эротики (оксюморон?), вроде строчки «моё тело состоит из стрекоз». Наверное, мужчина так никогда не скажет. Либо, сказав, будет немедленно высмеян. А в устах женщины это звучит естественно и правдиво. А вот стихотворение, которое начинается одними наречиями:

 

мне холодно светло и далеко

весенне и объёмно светло-жёлто,

воздушно и на взлёте напряжённо

потом легко

 

Оказывается, вполне можно выразить своё состояние одними наречиями. Наречия продолжаются глаголами – и «жгут сердца людей». Поэты очень любят игру слов. Надя Делаланд с удовольствием играет не только словами, но и смыслами. И начинает делать это буквально с названия книги. «Мой папа был стекольщик». Честно говоря, я сразу заподозрил в названии книги какой-то подвох, но долго не мог понять, в чём тут дело. И только когда вспомнил поговорку «твой папа не стекольщик», сообразил, что речь там, в книге, точно идёт не о родном отце поэтессы. А тут ещё – весёлый и находчивый художник книги нарисовал Бога-Отца, выдувающего из стекла… Еву. Адама папа-стекольщик уже выдул, неизменно осеняя свои творения крестным знамением. Конечно, современные стекольщики занимаются уже не выдувкой стекла, а его нарезкой. Вот такие смысловые игры предлагает нам Надя Делаланд. Есть в книге и другие «ловушки». У Нади – свой особый звук. И, когда слышишь её стихи со сцены, замечаний к звуку не возникает. А, когда читаешь стихи глазами, возникают вопросы к рифмам. Иногда я просто не понимаю, что это – белый стих или просто такие неточные рифмы. Вот, например:  утро – куртку, кружке – воркует, горизонту – узоры, воображая – ужасно, смерти - крестик. Но потом Надя снова читает стихи в Доме Поэтов, и я этих неточностей не слышу. Примерещилось, что ли? Обращаюсь за разъяснением к автору. «Мой звук вполне меня устраивает», – говорит Надя. Я и не сомневался в глубине души. Ну не может человек с высоким уровнем поэтического мастерства «забить» на такую «мелочёвку», как рифмы. И, поскольку, сама Надя рифмами своими довольна («доволен ты ль, взыскательный художник?»), снимаю свои вопросы и я. Смешивание очень хороших рифм (облако – обморок, ветрено – ветками, милая – мимо всё) в одном и том же стихотворении с абсолютно неточными – это своего рода «ноу хау» Нади Делаланд. Скажу больше: успешность экспериментов Делаланд с языком позволяет ей «свысока» смотреть на свои рифмы. Чем дольше я читаю стихи Нади, тем больше интересного в них вычитываю. Порой она «примеряет на себя» древние мифы. Вот, например, «золотой» дождь, оплодотворяющий Данаю:

 

Дождь, любивший меня по дороге к метро

(говорила ему: если любишь – женись!),

расплескал под ногами прозрачную кровь,

серебрящуюся детородную слизь.

Был и голубь под аркой, и ангел в окне

с немигающим нимбом сырых фонарей,

вот и я понесла, вот и зреют во мне

подорожник, чабрец, зверобой и кипрей.

Водяные от мужа скрываю глаза,

засыпаю под утро и вижу во сне:

стебельки и листочки ползут прорезать

трафареты для жизни сквозь смерть.

 

Книге Нади Делаланд «Мой папа был стекольщик» предшествует великолепное предисловие Владимира Гандельсмана. «Мир этой книги – преображённый, потому что находится в непрерывном соприкосновении с миром иным, и непредсказуемая явь, порождённая этим родством, выражена не декларативно, но словом, трепетно настигающим и удерживающим её мимолётные отблески – словом, которое свободно во имя точности». Витиеватость во имя точности – тут я, пожалуй, соглашусь с Гандельсманом. Поэт «опыт из лепета лепит и лепет из опыта пьёт». И это уже – давно традиция.