Уважаемые господа, товарищи и все мнящие себя гражданами  русского мира!

Для начала позвольте мне сказать несколько слов о жанре этого  выступления. Только что прозвучало много приветственных слов, было развернуто несколько крупных космических и исторических панорам. Я же,  в свою очередь, остановлюсь всего лишь на трех темах федоровской мысли – общем деле, проектности и психократии, соотнеся их с контекстом современной русской мысли.

Жанр моего выступления – опыт понимающего размышления. Я почти не буду цитировать тексты и текстологически интерпретировать их. Мне важно показать, как, читая эти тексты, мы понимаем то, о чем в них идет речь, как устремленности нашей мысли в будущее  предопределяют наше понимание сегодня.

Ибо оправданность понимания - вещь совсем не очевидная, и не однозначная. Каким бы пафосом гордости за страну, человечество (и за нас самих) мы не сопровождали свою речь, он  ровным счетом ничего не гарантирует в доброкачественности понимания  и мышления. Правда, Чтения будут продолжаться еще четыре дня, и возможно будут предъявлены какие-то иные горизонты понимания, но я уж свой долг перед вами выполню, говоря сейчас, и позволю себе сделать это хотя бы по праву преданного сторонника философии общего дела и давнего участника Федоровских чтений.

Мышление и понимание

Понимание, господа хорошие, – это постижение целей мышления, открывающее путь к новому состоянию мысли (в частности, посредством полагания чего-то реально сущим и жизненно значимым для нас).

Мышление же, осуществляя понятое в событийном движении мысли, позволяет достичь большей внятности понимания (сути бытия этого сущего и значимости его для нас).

Тем самым понимание обеспечивает естественность мысли, тогда как мышление -  свободу понимания.

И свобода, и естественность самоценны в событиях наших встреч, в поиске нами сообщительности и согласия. Без естественности мысль сама собой вырождается в произвол мнений, в которой «дерзость не по разуму» путается со стыдливым смущением. Без свободы понимания общение превращается в ничего не обязывающий обмен мнениями, которые остается только «уважать». Плодотворна, в конце концов, только свободно и естественно текущая сообщительность, хотя держаться ее, ой как не просто!

Тем самым, в понимании цели мышления еще только приоткрываются, но не достигнуты; мы видим состояния мысли, к которым мы еще только должны прийти, для того чтобы внято понимать, о чем собственно идет речь. Было бы сверхдерзостью считать, что этот путь - в отношении философского творчества Н.Ф.Федорова -  уже пройден.  Да и о каком конце могла бы идти речь, если, как мы знаем,  мало кто читал в достаточном объеме, перечитывал и  перепродумывал эти замечательные произведения не только русской мысли, но и русской словесности.

Я говорю здесь о мышлении и понимании лишь потому, что только на основе  постоянно возобновляюшегося коловращения способностей мыслить  и понимать, понимать и мыслить  вяжется и свершается общее дело. Нет для него путей обходных, минующих стремление к внятному пониманию и прицельному движению мысли и дела,  нет и быть не может.

Сегодня наша публичная жизнь наполнена хаосом «безбашенных» мнений, борьбой и враждой, за которые все мы, - внимательно или рассеянно, с разной мерой сочувствия, - наблюдаем. Какое уж тут общее дело: скорее общая беда и раздор, среди которого стремление к пониманию и взаимопониманию начинает казаться благодушной утопией.

Признаемся, однако, что на пути понимающего и размышляющего отношения, нас ждет встреча с вещами не только не вполне очевидными,  вызывающими сомнения, тревогу  и настороженность, разочарование … но также чувства  возмущения, неприятия и даже отвращения.  Всегда ли эти эмоционально-ценностные аффекты говорят нам именно о том, что должно быть понято? Или же часть из них относится к нашему опыту непонимания и внутренней неуверенности, сопутствующему любым  попыткам понять что-либо? К чему-то не проясненному внутри нас самих?

Общее дело

Хорошо известны православно-литургические корни федоровской идеи общего дела.

Но известно и то, что в Древней Греции литургия была гражданским установлением, в раках которого городское сообщество, -  в лице своих состоятельных граждан, - устраивало и обеспечивало свершение общего для всех граждан мистериально-литургического действа под открытым небом. Это ли не исторический прообраз внехрамовой литургии по Федорову?

Но ведь и подневная храмовая литургия заканчивается исходом за храмовую ограду, в мир. На Пасху, в двунадесятые праздники, и в воскресные  это исход - торжественно праздничный, благословляющий. В иное время его литургический статус символически отмечен фреской «Сошествия во ад», помещаемой, как водится, над западными вратами. Но всегда мы за ограду выносим с собой те дары благодати Божьей, которыми сподобились запечатлеться в тайнодействиях Евхаристии,  усвоить их живой тайноведческой  памятью.

Сказав это, позволю себе маленькое отступление. Пришел я как-то к своему тогдашнему наставнику в литургической премудрости, и он  меня спрашивает:

- Ну что, опять лжесвидетельствовал?

- Переспрашиваю: Что ты имеешь в виду?».

- Ты пел на отступе «видихом Свет Истины?».

- Отвечаю: «Ну, пел!»

- «А сам-то лично видихом?

- Но там же поется  не «я видел», а «мы видели» (т.е. «мы» все вместе, соборно присутствовавшие в Храме, а может и все вообще когда–либо бывшие за Литургией, - продолжил я, - чувствуя, что недалек от лукавства: лучше  уж прямо бы ответить «не видихом»).

И все же, рассказав эту крохотную историю, смею утверждать: внехрамовая литургия – это все то, чем мы,  -  видевшие, слышавшие, принявшие в себя хоть толику благодати Духа Святого, -  располагаем в строе унаследованных от Предания умных чувств, которые стали умными, по слову св. Григория Паламы, благодаря вразумлению души от Света Истины.

И в этом смысле, замысел Н. Ф. Федорова о внехрамовой литургии, как нашем общем деле, захватывающе великолепен. Он, конечно же, не сводится ни к тому, что сегодня,  - с оглядкой  на католическую историю, - называется социальным служением Церкви, ни к гражданскому участию верующих людей в делах местных сообществ . Потому как, в меру вразумленности чувств, реальность мира, представляемая внехрамовой литургией в душах и умах наших, -  реальность открытая, настоятельно стучащаяся в сердца наши  и ждущая  усилия понимать и мыслить ее.

Да, когда Николай Федорович говорил о троичном символизме, как о прообразе братственных, всемирно-родственных отношений, он опирался на замысел, - по силе своей, по своей праведности, - далеко выходящий  за привычные представления о гражданском обществе (национальном или всемирном), о цивилизациях и культурах, или о строении космоса. Конечно, следуя экологической максиме «мыслить  глобально, а действовать локально»,  мы привержены заботе о больных, о стариках и детях,  о народосбережении, состоянии окружающей среде, о соблюдению принципов социальной справедливости. Да этим ли все в мире человечьем ограничивается?

Взгляд из пространства литургических таинств и литургического благочестия, согласно мысли  Н. Ф. Федорова, предоставляет куда более широкие жизнеустроительные возможности. Они шаг за шагом открываются нам в меру нашей готовности идти им навстречу.

Поэтому можно сказать: Церковь  не только справляет свое социальное служение (в наличном состоянии общества), но еще и обладает, выражаясь социологически, социогеннным потенциалом, одной ей присущими возможностями порождать новые, ранее не ведомые виды общего дела и братотворения. Из нее растут  иные,  - внятно еще не распознанные в настоящем, но уже предощущаемые,  - формы человеческой сообщительности, разумности, умного чувствования.

Понятное дело, благочестие – не бессознательная ритуальная практика, оно не дается методом проб и ошибок, а  прорастает в опыте возобновляющегося  храмового присутствия, освоения символических обрядов «храмового действа». Мы немало знаем о них из литургики, иконографии, литургического музыковедения,  но куда больше благодаря смиренному усвоению максим  литургического благочестия – этой превышающей любую повседневную нравственность формы этического самосознания.

Если  отсюда посмотреть на  расхожие ныне попытки понять своеобразие православной и/или русской цивилизации, нельзя не заметить смутительную странность практики начальственного экуменизма:  когда  лидеры разных конфессий собираются на саммиты и призывают к тому, чтобы сначала выявить этический ценности всех религий, а затем, не известным пока способом совместив их,  создать  некую этику добрососедства. И, заметьте, проделать все это вне  конфессионально-литургического  контекста, где собственно возникает, живет и развивается благочестная мысль. Если это и не безумие, то, по меньшей мере, - недобросовестное отношение к духовному наследию, к богатствам, которыми мы действительно обладаем.

Мне так куда более правдоподобным показалась предложение митр. Климента, мельком высказанное им на совещании в Министерстве  культуры РФ: включить литургические последования в состав культурного наследия России. Не что-нибудь из того, о чем сейчас пишут в учебниках православной культуры, а в чистом виде литургические последования! Не думаю, что это предложение было высказано как ближайшая культурно-политическая задача, но как данность оно для воцерквленного человека очевидно. Потому, может быть, и высказано как бы походя.

И это предложение, стоящее  вровень с тем, о чем, как мне кажется, грезил Николай Федорович, выращивая понимание внехрамовой литургии непосредственно из своего восприятия литургического благочестия.

Проектность

Мы живем во время массовой проектной культуры. Сейчас за что не возьмись, все называется проектом. Певица Земфира издает новый компакт-диск – это проект. Создается двухпартийная система – это политический проект. Проект  стало одним из самых разхожих слов нашей современности. Студенты не только технических, но и гуманитарных ВУЗов, изучая  менеджмент, осваивают инструменты проектного управления, построения корпоративных стратегий и т.д. Понятно, что в такой профессиональной  и медийной среде велик интерес к философию проектности, к проектной аналитике и проектно-стратегическим коммуникациям.

Тут самое время вспомнить, что именно Н. Ф. Федоров  был одним из первых в мире, а в России так уж точно первый, философ проектности и проектной культуры жизнестроительства.

У него проектом является чуть ли не все. Вот только вдумайтесь, так, черным по белому и написано: пространство – это проект. Спрашивается, как это понимать, какие возможности мысли открываются с признанием проектности пространствопонимания (а это термин о. Павла Флоренского)?  Уже зная, что проектность, которую имел ввиду Николай Федорович - это онтологическая и аксиологическая категория всей проектной культуры, профессиональной и массовой.

Не стану сейчас буквально отвечать на подобные вопросы, это потребовало бы совсем другого доклада и куда большего времени. Тем более, что ответам на них был посвящен ряд моих опубликованных работ . Но на повестки дня по-прежнему стоит вопрос об анализе всех упоминаний, всего корпуса воззрений Н. Ф. Федорова, связанных с проектностью.

В сегодняшнем раскладе общественно значимых типов деятельности  проекты, как и программы, – это составляющие повсеместно разрабатываемых стратегий. А стратегизм – одна из черт современной цивилизации. В этом смысле к федоровской философии проектности стоит отнестись, если не как к вратам, то, по крайней мере, как к оконцу в XXI век. Что ни говори, Федоров не Уэллс и не Замятин,  не утопист-литератор, а мыслитель, с четко отстроенной, образцово выполненной мыслью. Нужно лишь почуствовать как она делала свое умное делание - и сделала его, избегая шаблонов школьной натасканности.

Образы будущего, спрос на который сегодня столь велик, тоже дело проектного творчества. Николай Федорович был весьма чуток к малейшим проблескам тех будущностей,  что появлялись на отдаленных рубежах его времени. Сколь ярко, к примеру, это проявилось в 1903 году, во время прославления во свяхых преп. Серафима Саровского! Мало кто тогда, отложив все прочие заботы, сконцентрировался на этом чудесном, выдающемся и  очень много в нашей будущности определяющем событии. Его последние заметки и тексты говорят преимущественно об этом событии.

Прозорливость, невероятная для библиотечного, книжного человека. Но для «чистого сердцем» что тут удивительного: чистота на чистоту, обыкновение большого сердце – быть чутким к большему!

Психократия

И последнее. Еще одно такое же и крайне важное для современности провидение Н. Ф. Федорова - его идея психократии. Кратко названная суть его состоит в том, что человечеству, ну и России, о сбережении которой  в веках он старался, предстоит большая пересборка души,  всех ее психических реальностей, способностей и установок - на основе выявления мельчайших элементов у всех линий духовно-культурного наследования (у всего человечества). То, что мы сейчас знаем под именем всевозможных психопрактик и психотерапий, целительной работы с душевными  состояниями и событиями, все, о чем грезят сейчас идеология развития человеческого потенциала,  было уже сформулировано в рамках проекта психократии.

Он думал об этом как о посильном для нас, людей того и нашего времени, деле. На его плоды  в нынешней антропологической ситуации с большой спрос, но и не меньший соблазн. Потому что большинство ставок в этой области делается на залучение необычайных способностей и энергий:  чтобы спортсменам выше прыгать, подводникам дольше в подлодке просидеть, сексуально озабоченным членам общества достигать олимпийских рекордов в этой области  и т. п.  А стремление к осуществлению в себе самих таких образов человека и фигур человечности, которые делали бы возможной самоценную внехрамовую литургию, встречается исключительно редко. 

Вот как сам Федоров формулирует свое культурно-проектное видение основной задачи психократии:

"Человек не обладает в настоящее время ни полнотой собственного самооткровения, ни способностью проникать во внутреннюю глубину другого существа. Для того, чтоб раскрыться, показать и вполне понять себя, человечество должно воспроизвести себя из простейших элементов, и не в подобном только, или сокращенном порядке, но в действительном, через все индивидуальности, через кои проходили эти элементы (исследования сынами самих себя в отцах, отцами — в сынах, узнавание братьями себя в близких и дальних своих братьях), иначе не будет полного взаимопознания, как без палеонтологии не может быть и полной зоологической классификации, то есть без внесения в классификацию посредствующих исчезнувших видов. Вопрос психократический есть вопрос о всеобщем воскрешении...".

Повторим еще раз: "человечество должно воспроизвести себя из простейших элементов" (простейших психических образований), когда-либо реализованных "всеми индивидуальностями (представляющими разные психологические традиции и культуры — О.Г.), через кои проходили эти элементы, и на основе этого воспроизведения создать новую область психологического знания и психопрактики — психопалеоонтологию, которая объясняла бы системную целостность и преемственность психологического развития человечества".

В радикальной культурно-проектной и практико-литургической формулировке автора "вопрос психократический есть вопрос о всеобщем воскрешении".

В научно посильном виде, связанном, однако, по идейному и проектному смыслу с психологическими интуициями Федорова, замысел о психократии предполагает работу, с одной стороны, по выделению простейших элементов каждой психологической традиции (их исследование и систематизация), а с другой, по пересозданию психологической оснастки культуры на основе психопрактического освоения элементов не только из состава своей, но и прочих традиций.

Я  хотел напомнить об этом культурно-проектном замысле Н.Ф.Федорова, поскольку он имеет прямейшее отношение к евразийской перспективе русского исторического бытия. Важно увидеть цель и предмет психокультурной коммуникации в пространстве Евразии,  и сказать, что конверсия психологических традиций, взаимная переплавка составляющих их "простейших элементов", которую мы наблюдаем сегодня, требуют исследовательского внимания и осторожности в оценках.

За сим, благодарю Вас за внимание. И еще раз хочу напомнить, что речь шла лишь о некоторых ключевых идеях Н. Ф. Федорова и их значении для нашей нынешней мысли.

Им было завещано выходить в мир на дело братотворения с открытой душой, открытым сердцем, с умными чувствами. И на таких началах собираться в сообщества и духовные  движения, чтобы вместе творить общее дело. Ибо высшей формой  антроподицеи, оправдания человека, - по мысли о. Павла Флоренского, - является оправдание деятельностью.