Суд над Адольфом Эйхманом длится уже две недели, подходит к концу апрель 1961-го. Поэт Хаим Гури, освещающий процесс для местной израиль­ской газеты, пишет в своей колонке: «Страна живет своей жизнью, день сме­няет ночь, и длится процесс. Ничто не свидетельствует о нем за преде­лами зала суда, но будто бы изменились вода и воздух, будто бы на листьях пыль». В своих заметках из Бейт-ха-Ама, иерусалимского Дома народов, ставшего залом судебных заседаний, Гури отмечает постоянное присутствие чего-то странного и призрачного, разлитого в происходящем. Но из хроник поэта остается неясным, что именно придавало процессу столь необычную ауру. Известно, что участники исторических событий, как правило, не при­дают значения роли медиа в происходящем, хотя это и может искажать по­нимание тех или иных ключевых эпизодов. По нашему убеждению, одним из таких эпизодов стал процесс Эйхмана — событие принципиальным образом неотделимое от работы основного медиа Израиля тех времен — радио