Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №3, 2007

Бертольд Корк. Расщепление разума

altСхожу с поезда — вспоминаю: «Как я себя чувствую? Как бы не сойти с ума...» Так писал зэка Мирошниченко в 1942 году. Куда как крутое место: Тайшетлаг, Южлаг, Озерлаг. Здесь заключенные начинали строить БАМ, к 45-му году уложили 58 километров рельсов, здесь отбывали срок Юрий Домбровский, Лидия Русланова, Анна Баркова, Анатолий Жигулин, после смерти Пастернака — Ольга Ивинская с дочерью. Вокзальные киоски в Тайшете снабжены лаконичными вывесками: «Марина», «Марина-2»... «Елена», «Круглосуточно». Мне не сюда, чуть подальше, — я приехал посмотреть на дом, где Н. провела последние дни.
«Как бы не сойти с ума». Наверное, можно рассказывать эту историю так: Н. сошла с ума, потому что ее разлюбили. Она работала главным бухгалтером на крупном производстве в Ангарске, муж в городской администрации, сын студент, дом полная чаша. А потом — до изжоги обыденно: муж завел роман на стороне и решил уйти. С Н. случилось то, что называют дебютом шизофрении. Муж страдал, врачи выдавали самые безнадежные прогнозы. Болезнь Н. быстро приняла необратимый характер, приступы следовали один за другим, поэтому ее очень быстро оформили сюда, в интернат для психохроников в деревне Сергино Тайшетского района. Решили, что так будет лучше для всех.
В туалете она разговаривала с Путиным, потом рвалась встречать сына. Ее заперли в изолятор и прислушивались: всю ночь она вела громкие беседы с кем-то невидимым, а к утру повесилась на собственных трусах. Лакомый сюжет для бульварных заголовков. Но разве жизнь не бульварна? Разве смерть когда-либо соответствует требованиям хорошего вкуса?

Встреча с кентавром
Сорок минут от Тайшета по магистральной дороге. С трассы машина сворачивает у села Шелехово, несколько минут пути — и Сергино. По сравнению с обширной территорией интерната, огороженной сплошным забо­ром, село кажется маленьким: две улочки — Верхняя и Нижняя, чуть больше шестидесяти дворов. Магазина нет. Даже хлеб выпекают в интернате.
Меня встречают медсестра Элеонора Иванова и странный кентавр — маленькая пожилая женщина с изуродованными ногами, которую несет огромная старуха с ничего не выражающим лицом. Несет перед собой, под мышки.
— Вика Леонова. У нее парапарез нижних конечностей, — объясняет Элеонора Николаевна. — А в остальном она очень умная по нашим меркам, строгая, смотрит за порядком в корпусе: больные сами видите какие, могут не убрать за собой, намусорить. Она не этого позволяет.
Вика здесь уже 27 лет. Попала сюда из интерната в Тулюшке, где живут самые молодые выпускники детских домов и интернатов для умственно отсталых детей. В интернате ее слушаются.
— Это Вера, Чебурашка моя, — добродушно говорит Вика про свою носильщицу, — смолоду меня носит.
У Вики есть подруги в других корпусах. Они приходят к ней в гости. Вика с подругами смотрят ТВ и DVD. Очень любят боевики и ужастики, а по телевизору — сериал «Солдаты» и индийские фильмы.
Уши у Веры и вправду как у Чебурашки.
В интернате Сергино 443 инвалида: 56 больных с ДЦП, 98 «людей-растений» с глубокой умственной отсталостью, 16 шизофреников, 14 стариков семидесятилетнего возраста. Остальные — пациенты с умеренной умственной отсталостью, которые могут совершать простые действия и обслуживать себя под присмотром. 118 девушек и женщин живут в самом большом, молодежном корпусе. Только они как-то участвуют в общественных работах: убирают территорию интерната, помогают медсестрам в других корпусах, ухаживают за больными, моют полы и даже получают за это девять ставок нянечек — эти зарплаты делят на тех, кто работал «инвалидные смены», по четыре часа в сутки. Около тридцати девушек могут обеспечивать себя полностью: сами готовят, убираются, сами себе стирают. 186 человек постоянно занимаются трудотерапией, мелкими хозяйственными работами на территории интерната.
— Старушки, переведенные к нам из городских интернатов, не могут адаптироваться к сельской жизни и умирают через две-три недели, — рассказывает директор Алексей Сапелкин. — В два интерната, расположенные в Водопадном и Тулюшке, из детских домов переводят обучаемых инвалидов. У нас — самые тяжелые.

Даждь нам днесь
В Иркутской области подавляющее большинство деревень выглядят грустно. Агропромышленные предприятия остались в немногих крупных селах. Там, где раньше были колхозы-миллионеры, сейчас мелкие ОАО и ЗАО, производящие немного молока, мяса, картошки и пшеницы под хлеб. Основной вид дохода в деревне — ежемесячные детские пособия. Пропиваются они быстро, сельпо отпускает в долг, гроссбухи исписаны до обложек.
А в отдаленных селах можно увидеть одну и ту же картину: средь нищеты и разрухи — улица с двух-трехэтажными особняками из кирпича и камня; иногда ее называют Потемкинской. Это дома администрации и бывшего руководства колхозов, которые совместно обанкротили свои агропредприятия, и теперь бывшая колхозная техника стоит во дворах их усадеб — сам видел комбайны во дворах и сеялки рядом с воротами. Деревенских нуворишей ненавидят лютой ненавистью и от безысходности идут к ним батрачить. Так и говорят: «Пойду к этому кровососу в батраки». Расплачиваются с батраками чаще всего дрянной водкой.
Лучше всех на селе живут бюджетники — сотрудники ЦРБ (центральных районных больниц), начальных школ, почты и поселковой администрации: настоящий средний класс. Потому что регулярно получают зарплату. Живыми деньгами!
В селе Сергино нет ни почты, ни администрации, ни даже автобусной остановки. Вся деревня — две улочки, которые при въезде даже не видно из-за интернатского забора. Но жителям Сергино повезло: они работают в интернате поголовно, исключая стариков и почти отсутствующих алкашей.
Условия приема на работу жесткие до жестокости. Из-за огромного конкурса на вакансию увольняют при первом же случае выхода на работу в пьяном виде, за прогул, штрафуют за похмелье. Жители Сергино находятся в привилегированном положении. А в Шелехово, где добирают часть штатных рабочих, за места в ПНИ натурально дерутся, интригуют, подсиживают, ссорятся с лучшими друзьями. При таком накале кадровых битв, рассказывали мне, случается и любовный треугольник по-шелеховски: жены бросают безработных мужей и сходятся с перспективными и обеспеченными интернатскими кадрами.
В интернате питаются всем своим. Мясо, молоко, хлеб, непритязательные овощи — картошка, морковь, капуста, еще какая-то зелень. Хозяйство настолько хорошо поставлено нынешним директором, а место настолько теплое, что Сапелкина не раз пытались убрать и посадить своего человека. Одно время терзали проверками, но компромата не нарыли. Злые комиссии уезжали в благодушном настроении: специально для них восстановили один из домиков в черте деревни, представляющий собой мини-гостиницу на три пяти-семиместных номера, в одном из которых есть телевизор, в гостиной стоит холодильник, а в кухне, за простынчатой занавеской, оборудован теплый сортир — для деревни роскошь неслыханная (остальные посещают «белые домики» — фанерные строения на улице, выбеленные известью, с «очком» в полу). У директора своя баня — по слухам, очень хорошая. И рыбалка здесь, говорят, замечательная.
Скорбное учреждение кормит оба села — Сергино и находящееся в восьми километрах от него большое Шелехово: из почти двухсот человек, работающих в ПНИ, почти половина приезжает оттуда. Количество умственно отсталых почти вдвое превосходит численность сергинского населения.
День начинается в 8.30 с короткой планерки: директор и его заместители раздают задания рабочим. Интернат Алексей Иванович называет «мое хозяйство»: пилорама, пекарня, угольная котельная, огромный скотный двор — около пятидесяти коров, сотня свиней, четыре коня, — 130 гектаров посевных площадей под пшеницу и овес. Огород и небольшая пасека.
Все довольны. Безумие — единственный источник пропитания в этих местах.

Ее Новодевичье
Из «телевизионки» (так называют в корпусе комнату отдыха) слышится музыка. Девушка в красном заводит иностранную попсу и танцует. Остальные, до того безучастно сидевшие на диванах вдоль стен, начинают раскачиваться из стороны в сторону. Это дискотека.
Девушку в красном зовут Анжела. Она пришла из детского дома с диагнозом «дебильность». Ее неофициальная должность — «растанцовывать» инвалидов, обычно они малоподвижны. «Активная, понятливая, всем помогает», — говорят про Анжелу.
Есть отделение «ничейных бабушек», годами живущих при больницах. Валентина Смирнова всю жизнь проработала на иркутском мясокомбинате, маялась в общежитии, ни семьи, ни особенного скарба не нажила. До 76 лет она ютилась в своей комнатушке — директор распорядился не выселять бывшую работницу — и, более того, бесплатно кормилась в комбинатовской столовке, получала еще какие-то рабочие пайки. До последнего времени за ней ухаживали социальные работники, но в конце концов отступились: одевание растягивалось на два часа, мытье в ванной — на все четыре. Пришлось перевести в ПНИ.
И последний корпус — первый, «слабый», «дурка». Здесь была Н.
Тяжелый, плотный запах при входе. Вдоль стен стоят они — бормочущие, жестикулирующие, крестящие воздух перед собой. Или просто бьющие полупоклоны всем телом — бесконечно, мерно, час за часом. Они успокаиваются лишь когда спят. Из 86 пациентов корпуса только десять помнят собственные имена.
Те, кто способен на немногие осмысленные действия — поесть, дойти до палаты, — носят все свое с собой, подпоясавшись и засовывая за пазуху платки, полотенца, куски еды, ложки из столовой. Ложки — фундаментальная ценность. Схватив ложку за обедом, больные считают ее личным имуществом, не отдают, прячут за пазуху, из-за ложки могут подраться. «Сейчас вытрясу!» — говорит медсестра, и это самая страшная угроза. Очень дисциплинирует.
— У них может быть за пазухой пять-семь ложек. Утром вытряхнешь, а к обеду они опять барахла туда набьют, — рассказывает Алексей Иванович. — Мы недавно перестилали пол, нашли под досками почти триста ложек. Они же так вполне здоровые, едят без меры. Могут ночью разорвать матрас и жевать вату. Половина страдают энурезом, так что у нас памперсы — стратегический продукт.
За прошлый год в интернат поступили всего восемнадцать человек — свободные места тут образуются со смертью пациентов (в год умирает до сорока). Восемь старушек пришли по направлениям районных больниц, где долго лежали, забытые своими родственниками; еще пара — из геронтологического центра, с диагнозом «сенильная деменция». И еще шестеро «детей» переведены по достижении восемнадцати лет из районных детдомов Саянска и Марково.
Последний приют населения интерната — собственное кладбище, которое с мрачной иронией называют Новодевичьим: новым, потому что не старое сельское, а девичьим — из-за женского контингента. В 1986 году неподалеку от интерната отвели гектар земли, расчистили бульдозерами. Теперь там лежат уже больше полутысячи женщин. «Частников», то есть жителей деревни и даже обслугу интерната, хоронят на сельском кладбище, отдельно.
Теперь Н. тоже лежит на Новодевичьем кладбище, — как это звучит, ах, как звучит... Уезжая, я думаю о тихо вымирающих окрестностях и бьющей ключом жизни в ПНИ. Что это за реальность, в которой больные дают работу здоровым, больничное хозяйство кормит село? Кто из нас беспомощнее — и кто кому больше нужен? Все угаснет, а это останется, выстоит при любых формациях, всех примет этот ковчег, где смешаются пациенты и санитары, журналисты и скотники, танцующие безумицы и бесхозные бабушки; между нами, в сущности, так мало разницы, мы все ближе и ближе друг к другу.
И все же — как бы нам не сойти с ума, Господи?

Иркутск-Тайшет
Архив журнала
№13, 2009№11, 2009№10, 2009№9, 2009№8, 2009№7, 2009№6, 2009№4-5, 2009№2-3, 2009№24, 2008№23, 2008№22, 2008№21, 2008№20, 2008№19, 2008№18, 2008№17, 2008№16, 2008№15, 2008№14, 2008№13, 2008№12, 2008№11, 2008№10, 2008№9, 2008№8, 2008№7, 2008№6, 2008№5, 2008№4, 2008№3, 2008№2, 2008№1, 2008№17, 2007№16, 2007№15, 2007№14, 2007№13, 2007№12, 2007№11, 2007№10, 2007№9, 2007№8, 2007№6, 2007№5, 2007№4, 2007№3, 2007№2, 2007№1, 2007
Поддержите нас
Журналы клуба