Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №5, 2007
Русская колония в Черногории представляет собой яркий пример эмиграции нового типа: не политической, а экономической. Впрочем, сами поселенцы— по крайней мере те, с кем мне приходилось разговаривать, — финансовую подоплеку бегства признавать отказываются. Они приводят замечательные причины, по которым только Черногория — и она одна — может стать вторым домом для русского человека. Это, во-первых, языковой фактор: здесь якобы все говорят или хотя бы понимают по-русски. Во-вторых, Монтенегро — трамплин в Евросоюз, а значит, и прямой путь к жизни без шенгенских виз, мечте каждого человека разумного. В-третьих... тут начинается пересказ своими словами лорда Байрона, действительно написавшего сгоряча: «В момент рождения нашей планеты самая прекрасная из встреч земли и моря произошла в Черногории. Когда сеялись жемчужины природы, на эту землю пришлась целая пригоршня».
Собственно, история новейшего русского нашествия на Черногорию еще не написана. Черногорская пресса старательно собирает факты для будущего фолианта, время от времени разражаясь странными памфлетами. Вот Ю. М. Лужков якобы строит виллу на полуострове Луштица, вот Роман Абрамович был замечен у побережья под парусами одной из своих бесчисленных яхт, вот русские купили кусок земли без электричества, воды, газа и дорог и собираются строить там коттеджный поселок. Черногорская пресса недовольна: ужасно неприятно, когда у кого-то много денег. Страна, нуждающаяся в инвестициях так, что стынут зубы, бесконечно пытается оградить нищих черногорских продавцов от состоятельных российских покупателей: черногорские парламентарии уже не раз предлагали ввести законодательные ограничения на покупку недвижимости российскими гражданами. По образцу Швейцарии. Это все равно что продавать билеты на «Иоланту» в Воронежском областном по цене «Травиаты» в Венской опере.
Суровая правда такова: Черногория не стала исключением из магического правила — дешево хорошо не бывает. Уже, конечно, прошли времена, когда можно было купить дом с участком в десять соток, сплошь засаженным гранатами, лимонами и апельсинами, за 20 тысяч евро, но по сравнению с Францией, Италией, соседней Хорватией и особенно Россией Черногория баснословно дешева. Уже не двадцать, но, конечно, еще далеко не пятьсот.
Русская диаспора в Черногории ужасно любит обсуждать, во сколько раз за последние годы подорожало их имущество, — за сколько его можно продать, сдать, заложить.
Это и моя любимая тема «по жизни», как любят говорить приобретатели однокомнатных квартир в приморском городе Бар, выглядящем, как Анапа после фашистской бомбежки. Получается так: за три года цена домов увеличилась минимум в три раза. Остался маленький, но важный шажок — найти покупателя. Это похлеще, чем «Щелкунчик» по госцене на 31-е декабря, вечер. Пока черногорские дачки стоили... собственно, они ничего не стоили, 7 тысяч, 10 тысяч, — спрос был велик. Но теперь, когда дачки превратились в коттеджи, к ним пристроились флигели и бассейны, желающих приобрести это добро днем с огнем не сыщешь. Сообщения о деловых предложениях, поступающих к ним, русские колонисты никогда не формулируют в настоящем времени. Обычно это выглядит так: «Три месяца назад мне предлагали...» Отчего ж не взять, если предлагали? Молчу. Не даю ответа.
Как ни странно, самое симпатичное русское поселение образовалось совсем не в западной части Черногории, там, где фантастически красивый след оставили венецианцы, и не в центре, ближе к аэропорту Тивата, а в самом спорном со всех точек зрения районе— городе Ульцинь. Что такое Ульцинь? Благодаря щедрому гостеприимству местных русских землевладельцев я могу дать довольно подробный отчет.
Ульцинь, находящийся километрах в двадцати от черногорско-албанской границы, — типичный ближневосточный город. Примерно так выглядят города в Сирии, например. На улицах широко жарят вкусный кебаб. Это плюс. На тебя смотрят, как на пришельца, с которого хорошо бы содрать побольше бабла. Это ни так, ни сяк, особенность любого курорта. Город задыхается от клубов пыли: асфальт здесь класть еще не научились. Это уже минус.
В июне—июле—августе ульциньский пляж становится черным: многочисленные семейства албанцев осуществляют право на отпуск. Здесь же, на пляже, воздвигается палатка, вокруг которой затевается дом-полная-чаша — режется гигантский арбуз (корки — в море, оно все стерпит), жарится кебаб, дается по шеям детям. Звучит музыка.
В агентстве по прокату автомобилей, ошалев от увиденного, спрашиваю кабриолет — прочь отсюда, в Котор, в Херцег Нови, на Запад, в общем. «У нас их не бывает». — «А что у вас есть?» —
«У нас два Ford Ka, но один в ремонте, а другой занят». Интересная вырисовывается перспектива.
Русский поселок находится, конечно, в стороне от всего этого гама, за старым городом, на так называемом Четвертом лимане. Место действительно живописное: море, скалы, оливковые рощи. Вечерами, когда уже совсем темно, с террасы видны огни города, звезды и лунная дорожка в море.
И больше ничего. А в сущности, ничего больше — ну, кроме кебаба, разумеется, и бокала отличного черногорского вина Vranac Pro Corde — и не надо. В первые три дня. На четвертый уже хочется общения. Такова натура человека, имевшего несчастье вырасти в мегаполисе.
И вот тут выясняется самая забавная подробность: русские колонисты, создавшие Черногории славу эксклюзивного уголка, в своих прекрасных домах не бывают. Контингент поселка — стар и млад. Няни и малолетние дети. От одиночества звереешь так, что к концу пребывания, уже совсем как в настоящей деревне, с нетерпением высматриваешь, не выходит ли из дома няня Дины Ким— кстати, весьма приветливая и милая женщина, очень нам помогавшая. Помню, как напряженно я вглядывался в даль, высматривая, нет ли какого движения на участке у Наташи Барбье. Может, хоть Клавихо приехал, собирался же вроде... Уже думал проситься в гости к дальним родственникам Любы Шакс, но забоялся строгости и так только, любезно кивнул. Звонок Карины Добротворской из Москвы, весть о том, что Алексей Тарханов намеревается в следующий уик-энд навестить родных рейсом «Красноярских авиалиний», — все эти милые признаки жизни обретают в Черногории вселенский масштаб. Там, на горе, отдыхая на прекрасной вилле, в полном довольстве и безделье я наконец понял, почему все дачные эмигранты — и самый талантливый из них, Бунин — так тщательно зазывали к себе гостей, иногда довольно помоечного рода. Конечно, чудовищно жить под одной крышей с любовницей, ее любовницей, женой и любовником жены, но подыхать от тоски еще менее авантажно. С любой точки зрения.
В свое время у меня состоялся забавный разговор с одним из наиболее именитых черногорских дачников. Тогда никакая Черногория в актуальном сознании еще не значилась, и все усилия были направлены на приобретение подмосковных латифундий. «Отчего вы не купите в “Коннике”?» — спросил я, имея в виду новый поселок, примыкающий к старой Николиной Горе. «Оттого, что даже если купить и построиться там, вы все равно будете смотреть на Николину и думать: вот у людей дачи, а у меня — что?»
Я, кстати, не буду. Однако для многих Черногория стала отличным, действительно спасительным выходом из этой тяжелой духовно-финансовой ситуации. Хочется к Капице, Михалковым и Башмету, но нет денег? Другие бы сидели сложа руки. Но с легкой руки Наташи Барбье подвернулась первозданная Черногория — как первым поселенцам Николиной Горы попался когда-то сосновый бор на берегу Москвы-реки. Дальше дело за мифотворчеством, которым сопровождается любое приращение капитала. А уж по этой части в Черногории собрались сплошь победители социалистического соревнования.