Север
Поезд не очень быстро ехал где-то между Вологдой и Череповцом. За окном бесконечной лентой тянулась северная природа.
Северная природа, которую было видно из окна поезда, состояла в основном из трех слоев. Внизу — блеклая трава. Посередине — лес, скромный такой, тоже довольно блеклый, как и трава, о таком лесе не скажешь «величественный» или даже просто «красивый» и не скажешь, что он «стоит сплошной стеной», нет, он не стоит стеной, а, скорее, проплывает мимо бесконечной вяловатой зеленоватой массой, это, кажется, называется «смешанный лес», не березовый, не сосновый, не дубрава какая-нибудь, а просто лес, состоящий из просто деревьев, иногда мелькнет береза, или сосна, или верхушки елей, но в основном он состоит из просто деревьев, даже трудно сказать, как называются такие «просто деревья», может, это осины, или вязы, или какие-нибудь липы, или тополя, трудно сказать, чем отличается, допустим, липа от осины, в общем, масса просто деревьев с вкраплениями сосен, берез и елей.
Сверху — небо. Как некоторые говорят, «низкое северное небо», хотя никакое оно не низкое, вообще не понятно, как небо может быть низким, это облака могут быть низкими, но облака — это ведь не небо, небо не может быть низким, так что оно не низкое, а просто серое, равномерного серого цвета. Можно даже сказать — стального. Серое стальное северное небо.
Иногда мелькали озера, речки, небольшие железнодорожные платформы, мельчайшие населенные пункты. А потом опять — трава, лес, серое небо.
Как же это прекрасно.
Захотелось воспеть северную природу, спеть ей небольшой тихий гимн.
О северная природа. Ты, северная природа, самая прекрасная из всех природ. Потому что другие природы стремятся показать себя, бесцеремонно бросаются в глаза, поражают воображение или буйством красок, или величественными скалами и льдами, или падением великих вод с огромной высоты, или еще чем-нибудь вызывающим и нарочитым. А ты, русская северная природа, не бросаешься в глаза и не стремишься выставить себя в лучшем свете, ты скромна и однообразна, если долго смотреть на тебя, северная природа, из окна поезда, то роение мыслей в голове постепенно сходит на нет, наступает прекрасная пустотная ясность, и ты, северная природа, своим неприметным мельканием не отвлекаешь от отсутствия мыслей, и можно вот так ехать, вперив остановившийся взгляд в окно, часами, сутками, годами, ехать и ехать, и смотреть на проплывающую мимо тебя, скромная, однообразная, в лучшем смысле этого слова никакая северная природа. Слава тебе, блеклая трава. Спасибо тебе, смешанный лес. Приветствую тебя, уныло-строгое серое северное стальное небо.
Поезд остановился на небольшой промежуточной станции. Привокзальная площадь представляла собой бесформенный не заасфальтированный участок земли. На площади стояли два грязноватых автомобиля «жигули». За привокзальной площадью — ряд двухэтажных дощатых домов, таких домов много на Севере. На соседнем пути, чуть в стороне, — состав из нескольких грузовых вагонов с надписью «Северсталь» на бортах. По пешеходному мостику над путями медленно шло небольшое количество лю­дей. Через несколько минут поезд тронулся, переехал по мосту довольно широкую реку, и за окном опять установилось монотонное мелькание се­верной природы.
Путешествие начиналось хорошо.

Сталь
Поезд остановился у высоченной и бесконечно длинной бетонной стены, покрашенной в противный ядовито-зеленый цвет. Станция Череповец.  Приехали.
Таксист, подвозивший меня до гостиницы «Сталепрокатчик», оказался из словоохотливых. Быстренько выяснил цель приезда и род занятий. Написать о городе? Наверное, что-нибудь про Северсталь? Скандальчик, наверное, какой-то очередной? К нам тут часто ездят, выведывают что-то, журналистские расследования там, то-се. Да нет, скандалы меня не интересуют, просто написать про город, а чего про него писать, город у нас серый, обычный, ничего особенного. Ну как же, в каждом городе есть что-то особенное, вон, к примеру, какой дом симпатичный, да ну, обычный дом, нет, городок ничего, конечно, вот это улица Горького, а сейчас мы сворачиваем на улицу Ленина. У нас тут самое главное — Северсталь. Ну да, Северсталь, металлургический комбинат, крупнейший вроде бы в России, градообразующее предприятие, понятно. Да оно не градообразующее, оно... (таксист некоторое время подбирал подходящее слово) оно областеобразующее, с него вся Вологодская область кормится. Вон, видите — дым? Вот, это Северсталь. Этот дым, как подъезжаешь к городу, километров за двадцать видно. Или за десять. Ну, вот ваша гостиница.
А дальше город кончается, дальше всё.
Дальше — всё.
Гостиница «Сталепрокатчик», снаружи выглядящая достаточно зловеще (обычная серая кирпичная пятиэтажка, на которой написано «Гостиница»), внутри оказалась оазисом комфорта и уюта, практически гостиничным совершенством (насколько оно возможно в провинциальном русском городе).

Север
Череповчанка Элина, моя знакомая по Живому Журналу, любезно согласилась устроить мне небольшую экскурсию. Встретились у здоровенного торгового центра «Интерсити» и пошли в сторону старого города.
Череповец возник на слиянии двух рек: Шексны (большой, на глазок — несколько шире Невы) и Ягорбы (поменьше). Вернее, сначала возник не Череповец, а Воскресенский монастырь. Это было в середине XIV века. Со временем монастырь оброс большой слободой, которая в XVIII веке получила статус уездного города Череповца. Правда, к тому времени монастыря уже не было — его своим указом упразднила Екатерина II (такое в те годы случалось). К началу XX века сложилась нынешняя старая часть города — довольно компактная территория вокруг бывшего Воскресенского, ныне Советского проспекта, типичный старый русский купеческий город. В 40-х годах XX века начали строить металлургический комбинат, срочно понадобилось жилье для строителей и рабочих, и очень скоро на огромных присоединенных к старому Череповцу территориях возник новый Череповец.
И вот мы шли из центра нового города по направлению к центру старого города, по улице Металлургов.
Сразу стало понятно: это город не районного масштаба, а областного. Нормальный такой областной центр. Каждый, кто основательно поездил по российской провинции, с ходу на глаз отличит районный центр от областного. Райцентр — это все маленькое, низенькое, приземистое, а если и есть что-то высокое, большое, то оно все равно маленькое и приземистое, если не по реальным размерам, то по духу, по настроению. А центр области — это все побольше, пошире, поосновательнее. Другой масштаб, другой дух. Вот Череповец как раз областной, а не районный. Широкие проспекты, продуманные архитектурные решения площадей, трамваи, оживленное движение, высокие и часто красивые дома. Нет, по своей стати это никак не райцентр.
Однако по официальному статусу — именно райцентр. И по населению, и по площади, не говоря уже о промышленном потенциале, — гораздо больше Вологды, областного центра. Правда, в 1918 году Череповец и стал центром новообразованной Череповецкой гу­бернии, но период величия длился недолго: в 1927 году все вернулось на круги своя, и даже последующее строительство металлургического комбината не помогло Череповцу избавиться от своего скромного районного статуса.
Говорят, между Череповцом и Вологдой существует некоторая взаимная неприязнь. Вернее, не то что бы неприязнь, а нечто подобное отношениям, сложившимся между Москвой и Петербургом, Сыктывкаром и Воркутой или Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу. Некая ревность друг к другу, что ли. Череповчане считают Вологду городом недостаточно привлекательным и комфортным. Проще говоря — невзрачным и даже убогим, несмотря на имеющиеся там исторические памятники. Приходилось даже слышать, что жители Вологды весной и осенью повально ходят в резиновых сапогах, потому что в другой обуви ходить по тамошним непролазным улицам невозможно. Че­реповчане отчасти ревниво относятся к областному статусу Вологды, считая, что его в гораздо большей степени заслуживает Череповец.
Интересно было бы послушать вы­сказывания жителей Вологды на эту тему.
Вспомнились слова утреннего таксиста: а ведь город-то действительно серый. Может быть, это из-за серого неба. Но не только. Дома тоже в основном серые. Не потому что так задумано и их покрасили в серый цвет. А просто краска на большинстве домов поблекла, местами облезла, и они производят впечатление серых. Элина говорит, что их периодически подкрашивают, но делают это небрежно, не соблюдая технологий, и краска быстро блекнет.
Подумалось, что дело тут не только и даже не столько в нарушениях технологий и небрежности. Кажется, городу нравится быть серым. Серый цвет ему к лицу. Потому что это не убогая, жалкая серость. Нет, это серость строгая, сдержанная, суровая, северная. Не люблю это слово, но — стильная. Да, именно стильная. Серость северной стали.

Сталь
Между новой и старой частями города — довольно большой парк. Раньше здесь было кладбище, а теперь парк. Современные череповчане прогуливаются по парку, а у них под ногами лежат другие череповчане. Это жизнь. Ничто не стоит на месте. Все течет, все изменяется. Старое отмирает, ему на смену приходит новое. «Младая будет жизнь играть», и уже играет.
Посреди парка высится монумент: огромный вертикально стоящий неровный кривоватый параллелепипед, несколько расширяющийся кверху. То есть, строго говоря, это не параллелепипед, а скорее усеченная и перевернутая пирамида. Естественно, металлическая. Памятник металлу. Усеченная пирамида стоит на одном краю длинного мраморного основания. На другом краю — так сказать, скульптурная группа. По мраморному основанию бодро шагает бодрый паренек примерно пяти лет. На пареньке рабочий комбинезон, тяжелые рабочие ботинки и металлургическая каска, слегка великоватая. Рядом, на том же мраморном основании, сидит взрослый металлический мужчина и смотрит на шагающего паренька. Автор скульптурной композиции, наверное, хотел придать лицу мужчины выражение умиления и гордости, но получилось не очень, выражение получилось довольно-таки каменное, вернее, металлическое, и если это лицо что-то и выражает, то разве что туповатое довольство своей жизнью и положением в обществе.
Наверное, имеется в виду, что это отец и сын. Хотя никаких явных указаний на это нет. Вполне возможно, это дядя и племянник или моложавый де­душка и внук. Или вообще это может быть какой-то совершенно посторонний дядька. Присел на парапет, смотрит на паренька и думает: во малец дает, каску напялил и расхаживает, ну чудной, блин, юный металлург. Но скорее всего, это все-таки какие-то близкие родственники, наверное, это все-таки отец и сын, и имеет место нечто вроде передачи трудовой эстафеты, отец всю жизнь горбатился на металлургическом комбинате, теперь вот сын подрастет маленько и тоже горбатиться будет, хорошо, трудовая династия, на тебе, сынок, каску, носи, привыкай, я отмучаюсь, потом ты будешь мучиться, а потом и у тебя дети будут, и они тоже это самое, потому что такая наша жизнь, такая, сынок, наша с тобой жизнь.

Север
По мере приближения к старому центру стильная северная серость постепенно улетучивалась. Бывший Воскресенский, ныне Советский проспект, осевая магистраль старого Череповца, — симпатичная, но в целом обыкновенная улица. Подобные есть во многих русских провинциальных городах. Небольшие старые домики разной степени отреставрированности и ухоженности. Множество небольших магазинчиков. Людей мало, тишь и провинциальность. Здесь Череповец своим видом вполне соответствует своему районному статусу. Проспект упирается в бело-зеленый Воскресенский собор постройки середины XVIII века. Это все, что осталось от когда-то стоявшего на этом месте древнего монастыря, упраздненного Екатериной. В облике собора есть что-то странно деловитое и даже немного суетливое. Возможно, такое впечатление сложилось из-за суетившегося около собора свадебного кортежа.
От высокой Соборной горки спустились к Шексне. Широченная река, на противоположном берегу ведется интенсивное жилищное строительство, тут и там торчат башенные краны. Рядом — речной вокзал, располагающийся в огромном старом деревянном двухэтажном дебаркадере, выкрашенном зеленой краской, с многочисленными белыми колоннами. На дебаркадере написано «Череповец». Дебаркадер навевает ассоциации с фильмом «Жестокий романс». Чуть подальше, впритык к дебаркадеру, пришвартован другой дебаркадер, точно такой же, как первый, только совсем старый, готовый развалиться, заколоченный и не действующий. На нем тоже написано «Череповец». Странное, чарующее и вместе с тем болезненное зрелище. В этом месте, как и на Воскресенском проспекте, совсем не чувствовалась северная прекрасная се­рость, разлитая в атмосфере новых городских кварталов. Нечто подобное вполне можно увидеть где-нибудь на Верхней Волге или Оке. Красиво, трогательно, даже гротескно — но... ничего особенного. А там, на улице Металлургов, среди серых облупленных домов, было особенное.
С Соборной горки к берегу осторожно спускается жених, несущий на руках невесту.
По небольшому переулочку вышли к берегу Ягорбы, второй череповецкой реки. Серая северность постепенно стала возвращаться. Слева — огромный массив высоких грязно-бело-серых жилых домов брежневской эпохи. На фоне массива — одинокая, потерянная часовенка, не старая, а, кажется, недавно построенная. Сразу видно: часовенка не действующая, она какая-то заброшенная и покинутая, маленькая, желтая и беззащитная. Справа, на противоположном берегу Ягорбы, — величественные портовые краны и бесконечные серые корпуса судоремонтного завода. Эту картину можно было бы назвать убогой и безрадостной, но нет, это что-то другое, все это как-то соразмерно, спокойно и — опять на языке вертится неприятное слово «стильно», но действительно стильно, опять в строениях и объектах стала сквозить северная стальная се­рость, а ведь всего в полукилометре, около пристани и на Воскресенском, ничего такого не ощущалось.
Спрашиваю у Элины, как в Череповце с так называемой культурной жизнью. Имеется ли какая-нибудь литературная активность. Есть ли какие-нибудь интересные группы.
Нет. После Башлачева не было и нет ничего интересного.
Да, ведь в Череповце родился и долгое время жил Александр Башлачев, автор и исполнитель песен, культовая фигура советской подпольной музыки 80-х. Работал, кажется, на местном телевидении. Вроде как нельзя говорить о Череповце и не сказать о Башлачеве.
Нет, нет, не буду ничего говорить о Башлачеве. Не буду выяснять и описывать, в каком доме или домах он жил, какие объекты Череповца с ним связаны. Я совершенно равнодушен к творчеству Башлачева, немногочисленные его песни, которые я слышал, не оставили в моей душе ни малейшего следа, и было бы лицемерием сейчас что-то о нем писать, так что пусть тема Башлачева закроется, не успев открыться, пусть кто-нибудь другой приедет в Череповец и напишет что-нибудь о Башлачеве.
Кстати о культуре и, в частности, литературе: в Череповце есть улица Мамлеева.

Сталь
Объясняю таксисту задачу: надо посмотреть Северсталь. Не заезжать на территорию, а посмотреть из-за забора. Просто посмотреть. Полюбоваться индустриальностью. Нельзя ведь побывать в Череповце и не увидеть Северсталь.
Выяснив цель моего приезда, таксист произнес: город у нас серый.
Я не стал отрицать: да, серый, но вообще-то красивый. Ну, не знаю, что тут красивого. Город и город. Заводской, обычный. На комбинате сорок тысяч человек работают. Вон, впереди, видите — дым?
Впереди вдалеке действительно было довольно дымно.
Вот, это Северсталь дымит. Когда к городу подъезжаешь, этот дым видно километров за пятнадцать. Или двадцать.
Приехали на небольшую площадь перед въездом на территорию комбината. Дальше — только по спецпропускам.
Как выяснилось, лучшего места для того, чтобы насладиться комбинатскими видами, нет. Сплошной забор, никаких возвышенностей, мостов, башен и т. п. вокруг, так что посмотреть с высоты нет никакой возможности.
Видно, что за забором — нечто колоссальное. Заводские корпуса, трубы. Много труб. Практически над го­ловой извивается исполинского диаметра трубопровод. Ощутимо пахнет гарью с металлическим привкусом. От проходной к площади ведет тропинка среди травы, и по ней группками и по одному идут рабочие. Усталые рабочие, вид которых навевает воспоминания о романе Горького «Мать». Зарплаты у рабочих на Северстали маленькие. Рабочий мало получает, и через это он страдает, как сказал народный поэт. Восемь тысяч рублей в месяц считаются неплохой зарплатой для рабочего Северстали.
С интервалом примерно в минуту из-за забора доносится оглушительный протяжный металлический грохот, примерно такой, как если в здоровенный пустой железный контейнер медленно высыпать тонну гаек или болтов, только раз в сто громче. Спросил у таксиста, что это так грохочет. Хрен его знает, ответил таксист.
Подъехали к зданию заводоуправления. На здании заводоуправления надпись «ОАО Северсталь». На заднем плане возвышаются шесть одинаковых черных заводских труб. Из одной из них валит густой черный дым. Сделал несколько снимков и поехал в центр.

Север и сталь
Улица Мамлеева — небольшая, ма­лозаметная улочка, спускающаяся от здания мэрии города к Шексне. Справедливости ради надо отметить, что она названа не в честь Юрия Витальевича, а в честь Диниахмеда Набиулевича. Диниахмед Набиулевич Мамлеев был начальником треста «Череповец-металлург-
строй», под его ру­ко­водством строился Череповецкий ­металлургический ком­бинат (ныне Се­версталь) и застраивалась современная часть города. Череповчане, будучи не в силах выговорить словосочетание «Диниахмед Набиулевич», называли Диниахмеда Набиулевича просто Дмитрием Николаевичем.
Несмотря на то что улица названа в честь Диниахмеда Набиулевича, над ней довольно ощутимо витает дух Юрия Витальевича. Многие его ранние рассказы начинаются практически с описания этой улицы, например: «Среди ровненько-тупых домов-коробочек, в трехсемейной квартирке жил-затерялся холостяк, молодой человек лет двадцати восьми, Сережа Иков». Или «На асфальтно-зеленой улочке расположились веселые, полные людей домишки». Или «За гулом фабрик, за туманом пыли и бензина — приютилась... улица. Четырех­этажные коробки, слепые окна-глаза, зелень, детвора, старушки на скамейках, торопливые мужчины». С одной стороны улицы — сквер и огромное здание Дворца культуры, тоже имени Мамлеева. С другой — ряд сереньких кирпичных пятиэтажечек. В этих пятиэтажечках вполне могли бы жить герои Мамлеева — Вася Жуткин, Человек С Лошадиным Бегом или парень Витя из рассказа «Серые дни». На домиках висят таблички «улица Мамлеева, дом такой-то», без уточнения имени-отчества. Заглянул в один из дворов. Обычный двор. Земля, трава. Качели, песочница. За деревьями в глубине двора виднелась желтая блочная пятиэтажка. На бортиках песочницы сидели несколько персонажей Мамлеева. Кажется, они выпивали. Один из них неодобрительно посмотрел в мою сторону.
Улица Мамлеева оказалась в прямом смысле этого слова дорогой к храму — в конце улицы, за Т-образным перекрестком, обнаружилась симпатичная, недавно отреставрированная белая церковь Рождества Христова. От церкви открывался, что называется, Вид. Вид на широкую Шексну, на огромный вантовый мост через реку, на многоэтажные кварталы ново­строек на другом берегу, на речной вокзал и величественные портовые краны. Этот вид можно было бы назвать открыточным, если бы он не был выполнен в таких подчеркнуто серых, стальных тонах.
Вышел на середину моста. Примерно час или полтора стоял неподвижно на мосту и смотрел туда, где почти у горизонта Шексна впадает в Рыбинское водохранилище. Правее внизу белела церковь Рождества Христова, еще правее скромно громоздились пятиэтажные домики улицы Мамлеева. Постепенно темнело. Образ Череповца как северного серого стального города обрел здесь завершенность. Серое мрачноватое небо, такое принято называть свинцовым, но в Череповце ведь делают не свинец, а сталь, значит, и небо здесь не свинцовое, а стальное, холодная серая стальная река, невозможно красивый вантовый мост, висящий на стальных канатах толщиной с руку, прикрепленных к 85-метровой стальной опоре, вдали — серые дымы Северстали... Если бы это был июнь и белые ночи, можно было бы простоять здесь всю ночь, трудно оторваться, хочется бесконечно стоять на этом высоченном мосту и смотреть на небо, реку, церковь и мамлеевские пятиэтажки, но белые ночи уже кончились, темнеет, на горизонте показалась черная точка, она приближается, это какое-то судно, долго-долго это судно приближалось к мосту и приблизилось, оно оказалось черно-белой самоходной баржей, баржа проплыла под мостом, два матроса (или как там называются служители речфлота) что-то прокричали и помахали мне, я тоже помахал им и пошел в сторону гостиницы.
А на следующий день была, что называется, хорошая погода, солнце, голубое небо. Пошел прогуляться по центру. В солнечную погоду город выглядел со­всем другим. Куда-то исчезла северность, стильная северная серость. Дома теперь были не серыми, а блекло-цветными. Река, вчера еще строго-стальная, теперь призывно сверкала на солнце, словно бы приглашая к примитивным пляжным развлечениям.
Скучно, пустовато. Обычный город, ничего особенного. И ничего общего с тем городом, который я видел накануне. Солнце и «хорошая погода» сделали свое дело.
Незадолго до отправления поезда погода вдруг испортилась. Снова стало пасмурно, серо. Поезд тронулся, замелькали за окном унылые железнодорожные построечки. Въехали на мост через Ягорбу. Впереди виднеются серые многоэтажки Заречного района, справа — бесконечные корпуса судоремонтного завода, величественные портовые кра­ны, слияние Ягорбы и Шексны, серая вода и небо, опять ставшее стальным. На прощанье Череповец снова принял свой истинный облик — облик серого стального строгого северного города, прекрасного в своей сдержанной серости, и именно таким я его и запомню.