I.
Пресс-релизы — это, конечно, особый литературный жанр. «04.09.07 на Перелешинском сахарном комбинате при предпусковой проверке в коллекторе пара была сорвана заглушка 20-летней давности, в результате чего погибли 3 человека. Произошло трагическое стечение обстоятельств — никто из людей не должен был находиться рядом с коллектором в это время. Материальный ущерб производству незначителен. Завод продолжает принимать свеклу от сельхозпроизводителей и будет запущен в ближайшее время».

Завод действительно продолжает принимать свеклу от сельхозпроизводителей. Грузовики с сахарной свеклой въезжают в заводские ворота днем и ночью. Взвешиваются, отгружают свеклу и едут в поля за новой. Номера не только воронежские: здесь работают грузовики со всего Черноземья и Юга России.

Станция, на которой взвешивают свеклу, находится на той же улице Мира (в Перелешине всего четыре улицы: Заводская, Солнечная, Мира и еще какая-то, без табличек; наверное, Ленина), где в маленьком доме (четырехкомнатном на две семьи) в кухне нечем дышать, потому что подгорели блинчики с капустой. Блинчики подгорели потому, что Валентине Пыховой, женщине лет пятидесяти в черном платке и черном платье, стало плохо, и она отошла от плиты. А черный платок и платье — потому что «погибли 3 человека» в пресс-релизе ОАО «Перелешинский сахарный комбинат». Это в том числе и про ее мужа Валеру. Блинчики она пекла к поминкам.

II.
Валентина работает на перелешинской водокачке. Юра, Валентинин сын от первого брака, говорит: «Раньше называлась слесарем, теперь должность переименовали, как-то по-новому называется». Подсказываю: «Менеджером?» Юра морщит лоб. «По-моему, нет. Нет, стопудос не менеджером. Короче, воду качает». Когда «в коллекторе пара была сорвана заглушка 20-летней давности», Валентина находилась на работе и качала воду. Слышит, что-то бабахнуло. Ну, бабахнуло и бабахнуло. А потом сменщица прибегает: «На заводе взрыв. Говорят, Коростылева убило». Иван Коростылев работал с Валерием Пыховым в одной бригаде. Валентина вскочила и побежала на завод. Это в километре от водокачки. Бегом. Пятидесятилетняя толстая женщина.

III.
Но на завод ее не пустили. Директор запретил бойцам службы безопасности (или браткам, кому как нравится) пускать родственников членов погибшей бригады. Не потому, что тайна там какая-то или еще что. Просто директор и сам побоялся смотреть на то, что сделалось с людьми. Трехсоткилограммовый железный верстак взрывной волной отбросило в цех — вот и представьте, во что превратились находившиеся там люди. А то, во что они превратились, еще и сварилось, потому что пар.

Валерий Пыхов пострадал меньше других, он стоял чуть в стороне, за выпарной станцией. «А у Сереги, — говорит слесарь Николай Жигулин о Сергее Прибыткове, самом молодом (27-летнем) слесаре в бригаде, — у Сереги мозгов нет с макушкой и одного глаза». Слесарь Жигулин рассказывает о том, что у Сереги нет мозгов, как будто пересказывает какой-то фильм, но его можно понять, потому что он с утра сильно пьян. И то, что пьян, понять можно: Жигулин был в бригаде ремонтников четвертым. И тем вечером отпросился у начальства домой пораньше, копать картошку. Взрыв услышал, когда был у проходной. «Еще подумал: вовремя ушел, там громыхает что-то», — смеется Жигулин. Смеется, а глаза заплаканные.

IV.
Восемь вечера — это не рабочий день, и в пресс-релизе справедливо сказано, что «никто из людей не должен был находиться рядом с коллектором в это время». То есть получается, что Пыхов, Прибытков и Коростылев сами, от нечего делать, собрались в коллекторе и давай устраивать предпусковую проверку пара. На самом деле утром пятого числа должны были пускать завод. Потому что грузовики со свеклой едут, а хранилище не резиновое.

Перелешинский завод, как и все сахарные заводы Черноземья (в Воронежской области таких заводов девять), работает не круглый год: график естественным образом привязан к сезону. В начале осени собирают сахарную свеклу. Собирают и везут на завод, который к этому времени должен быть запущен. Свеклу на заводе перерабатывают месяца два, до начала ноября. Потом свекла заканчивается, и завод останавливают до следующей осени. И каждый раз в конце августа директор спохватывается, что скоро надо опять пускать предприятие. Так и возникают сверхурочные работы и предпусковые проверки пара.

Хотя, конечно, рабочие сами кровно заинтересованы в том, чтобы завод заработал как можно скорее. Когда завод работает, им платят зарплату: от двух до четырех тысяч рублей в месяц. Когда не работает, получают они по десять процентов. У Валерия Пыхова десять месяцев в году выходило по четыреста рублей в месяц. Зарплата Валентины на водокачке — полторы тысячи. «Но вы не думайте, что мы бедно жили, — пугается непонятно чего Валентина. — У нас огород есть, картошка, тыква, помидоры. Ну и у мамы пенсия хорошая». Мама Валентины, теща покойного, тоже в черном. Сидит на грядке, на сваленных горкой тыквах и плачет. Внук Юра приносит ей кружку воды и включается в разговор о деньгах. «Я в Воронеже работаю, я электрик. Работа — две лампочки в месяц вкручиваю. И выходит у меня за это девять тысяч. А у дяди Валеры было четыре, ну как так можно?»

Надеюсь, я больше никогда не побываю в Перелешине, потому что Юра очень боялся, что его «Ну как так можно?» будет процитировано в печати, и просил меня его не цитировать. Юра очень боится, что семья его родителей из-за его неосторожного слова подвергнется репрессиям со стороны заводского руководства и его службы безопасности. Но я все-таки его процитирую, потому что в самом деле: ну как так можно, а?

V.
У Пыховых мы были на следующий после взрыва день. Гроб с телом Валерия Пыхова в дом привезли только наутро — в день похорон. А накануне в Перелешине гастролировала похоронная контора из райцентра Панино, по такому случаю устроившая в поселке антираспродажу, предлагая 250-рублевые венки по 400. Народ брал, целый КамАЗ венков раскупили.

Отпевали погибших на улице, через дорогу от заводской проходной, возле круглой бетонной клумбы между заводом и заводоуправлением. От администрации присутствовала секретарша, брюнетка в брючном костюме и на шпильках. Директор уехал в Панино, дела. Рабочих, продолжающих ускоренно готовить завод к пуску (свеклу-то завозят), выпустили попрощаться на полчаса. Школьникам тоже разрешили не ходить на занятия (школа в райцентре), тем более что желтый школьный автобус задействовали для перевозки родственников на кладбище.

Час дня, жара, над улицей кружатся стаи ворон: они любят оставшуюся от производства сахара патоку. Ворон здесь вообще много, и очень красиво получается, когда ворона садится на гору известнякового булыжника (знаете же, почему сахар получается белым? Его известью отбеливают), — как на картине Верещагина «Апофеоз войны».

По одну сторону улицы Заводской у магазина «Кедр» сотни две хмурых мужчин в поношенных грязных спецовках; через дорогу, у магазина «Березка», сотни четыре женщин и детей в чем-то турецком или китайском, но, в общем, неотличимом от рабочих костюмов мужей и отцов. Стоят, ждут. Кто-то горячо доказывает, что надо было открывать два вентиля: один на атмосферу, второй на две. Кто-то вспоминает такое же ЧП в 1981 году, когда погибли пять человек; рассказчик утверждает, что, как и Жигулин теперь, он должен был быть в той бригаде, но ему, конечно, никто не верит. Еще кто-то даже рассказывает анекдот. Слушатели, впрочем, не смеются.

Гробы несут со стороны дома Пыховых (Коростылев жил там же, а Прибытков был холостяк, поэтому его тоже привезли на Мира; о том, что Прибытков — самый молодой, много говорили в толпе, но не в смысле «жалко, ему бы еще жить и жить», а — «слава Богу, что жениться не успел, плакать по нему некому». Где живут родители Коростылева, неизвестно, главное — не местные). Но не выносят сразу на Заводскую, а проносят через все Перелешино — по Солнечной и по той улице, на которой нет табличек. Принесли. Ставят на табуретки у клумбы. Рабочие кучей переходят дорогу, становятся вокруг гробов. Крышки и деревянные кресты дожидаются своего часа в сторонке.

Участковый-капитан хоть и местный, но почему-то мнется поодаль от остальных. Так же, как и докторша в белом халате с бутылкой минеральной воды в руках. Духовой оркестр, мужички в пыльных спортивных костюмах, время от времени заводят Шопена, но обрывают на половине, для другой половины нет нот. Рабочие без особых эмоций обсуждают, что у кого оторвало и кому теперь придется чинить пароконтактный сборник.

Пароконтактный сборник — это горизонтальный цилиндрический сосуд на двух опорах с патрубками (собственно, он и взорвался). Через один патрубок от котла поступает пар, через остальные пар распределяется по трубам между цехами. Аварийных клапанов на пароконтактном сборнике не было. Ну и заглушки, как справедливо написано в пресс-релизе, поставлены двадцать лет назад, и вообще странно, почему они выдержали так долго. Впрочем, про старые заглушки в пресс-релизе написали сгоряча. Созданная на заводе комиссия (директор, начальник ТЭЦ и инженер по технике безопасности) уже сделала предварительный вывод: котел взорвался из-за того, что бригада слесарей в составе Прибыткова, Пыхова и Коростылева нарушила правила техники безопасности. Этот факт комиссия оценила как вдвойне ужасный, поскольку все трое расписывались в журнале инструктажа, то есть знали, что правила нарушать нельзя (кстати, накануне в доме Пыховых Юра рассказывал мне, как он после армии пришел работать на сахарный завод, отметив с утра трудоустройство — разумеется, свекловичным самогоном, — и ничего, прошел инструктаж и расписался в журнале, все нормально).

О предварительном выводе комиссии рабочим уже объявили, и рабочие в ответ на мое «Кто виноват?» равнодушно показывают на гробы. «Вот те, что там лежат, они и виноваты». Рабочие так говорят не потому, что им не жалко погибших товарищей или, допустим, они верят комиссии, а просто — ну а что тут сделаешь или скажешь? По-другому не бывает.

Мы с фотографом единственные журналисты на отпевании. Воронежская пресса готовится к Дню города, да и вообще — это только по официальной версии директор уехал в Панино, а на самом деле вроде бы в Воронеж, договариваться с кем-то. Может, и с телевидением заодно договорился, черт его знает.

VI.
Из Панина приехал батюшка, крепкий дяденька лет сорока. Речь его была выдержана скорее в светской манере. «Молитесь за них, пожалуйста. Я понимаю, что молиться будут только родные, но вы тоже молитесь. Время придет, когда мы все встретимся там, а пока пусть наши молитвы будут им милостыней».

Больше никаких речей. Батюшку перебивает тоненький, жалобный, но все равно какой-то мерзкий заводской гудок — и в память о погибших, и в том смысле, что пора работать, потому что свеклу завозят и завод надо пускать. Толпа редеет, рабочие уходят за проходную. Те, у кого смена не сейчас, тоже уходят — к «Березке». Остаются женщины, дети и представители службы безопасности.

Гробы поднимают с табуреток, и на ту, на которой только что стоял гроб с телом Ивана Коростылева, сажают его жену Катю. Когда подняли гроб, она потеряла сознание. Служба безопасности суетится, кто-то зовет врача, подбегает докторша со своей минералкой, набирает полный рот воды и брызгает в лицо Кате. Катя не реагирует, докторша лупит ее по щекам, охранники берут Катю под руки и тащат к медпункту.

Гробы заносят за здание заводоуправления, процессия топчется: куда нести дальше, непонятно, весь транспорт остался на Мира у дома Пыховых. Кто-то предлагает донести до конца улицы: «Туда еще не носили». Несут. В середине улицы процессия теснится на обочину: школьный автобус и два грузовика догнали людей.

Гробы поднимают в кузова грузовиков, родные и близкие садятся в автобус. Кабину первого грузовика открывает какая-то бабушка: «Не занято?» Сажает рядом с водителем икону Богородицы, обернутую в белое полотенце, сама карабкается в кузов.

VII.
Пыхова похоронили рядом с родителями на Петровском кладбище у федеральной трассы «Дон». Коростылева и Прибыткова — в Панине. На въезде в Панино стоит бетонный знак в виде могильного креста, в основание которого бетонными же буквами вписано название села, добро пожаловать.

Образец чернозема, в качестве эталона хранящийся в Палате мер и весов в Париже, — он как раз из Панинского района Воронежской области. То есть три слесаря, которых сначала разорвало на куски, а потом еще сварило, легли в самый лучший в мире чернозем.

Но это какое-то слабое утешение.