Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №11, 2007

Михаил Харитонов
Хозяйничающий субъект

I.

Это было где-то в середине 90-х, ближе к дефолту. Погоды стояли демисезонные, доллар стоил шесть рублей с какими-то копейками, а меня занесло на праздник к знакомым. Делали свадьбу. В гнездышке новобрачных бушевал ремонт, с рестораном что-то не срослось, так что пили у родителей невесты, в старорежимных советских хоромах на Соколе. Багровели шторы, кровоточил палас. Стол украшали тазы салатиков, рыбная нарезка, итальянское вино и крымское шампанское. В серванте, среди кустящихся хрусталин, сидел каменный Дзержинский с отрешенным лицом тибетского святого.

Гости делились на старых знакомых и новых, с работы. Старые шли «так», в чем и с чем придется. Новые были в костюмах и хрустели дорогими букетами. Новобрачному подарили дартс и газовый пистолет, невесте принесли какие-то «пробники». Я тогда не знал этого слова, оказалось, духи в масенькой скляночке, невеста нюхала и ахала. Потом пили водку под звонки мобильных. Когда очередной знакомец жениха пил за родителей, у него зазвенело под мышкой, и тост закруглился в трубку словами: «Але-але? Ты че это, Сереженька? Может, подъехать и звизды дать?» Рядом ела икру рыжеволосая дева аж с двумя трубками: в одну она время от времени говорила по-английски, в другую устало материлась.

Постепенно мобильники стихали, а водка действовала. Между старыми и новыми людьми завязывались разговоры. Мужик, обещавший Сереженьке звизды, рассказал анекдот про «новых русских». Анекдот понравился: «новых русских» не любил никто. Потом кто-то стал вспоминать, как он ездил в Армению, и там его поили настоящим шустовским коньяком. Рассказ понравился: коньяк любили все. Лед тронулся. Даже рыжая с трубками включилась — и оказалась вполне ничего.

Под конец вечера я не удержался и спросил у Сереженькиного собеседника, чем он, собственно, занимается. То есть чем они все занимаются.

— Воруем, — охотно объяснил товарищ. — Ну, бюджетные всякие дела.

В этом не было рисовки, вызова или, упаси Бог, надрыва. Простой ответ на простой вопрос.

Я кивнул и больше ни о чем не спрашивал.

II.

Происхождение российского бизнеса напоминает историю мидян: оно темно и непонятно, и это лучшее, что о нем можно сказать. Но все же копнем на полштыка, аккуратненько, чтоб червяки не полезли.

Бизнес (то есть деятельность, имеющая целью получение прибыли) имел место всегда и везде, даже в Советском Союзе. В самые глухие года гражданам нужно было покушать, выпить, обуться-обшиться и все такое, и всегда находились другие граждане, готовые посодействовать в этом за небольшое вознаграждение.

Нижним уровнем бизнеса, его дном, можно было считать торговлю продуктами питания начиная с южной плодоовощи, находившейся в руках кавказцев, и кончая самогоноварением, запрещенным, но повсеместным. Выше слоился сектор полулегальной услуги: портные-надомники, парикмахеры по знакомству, репетиторы, книжные спекулянты, доставалы театральных билетов и прочее в том же роде. Где-то рядом обитала фарца, то есть нелегальный внешторг, «джинсы и пластинки». Были цеховики — подпольные производители. Существовали также всякие маргинальные занятия, имеющие отношение к деланию денег, черный рынок услуг и товаров — нумизматика, сутенерство, колдовство, аборты, каратэ, иконопись, много чего еще. Люди, жившие такими занятиями, — иногда обаятельные, чаще неприятные, но всегда знающие, почем фунт лиха и умеющие работать без разрешения, «плюя на паучьи права» — были плоть от плоти советской системы и исчезли вместе с ней. Сейчас уже не осталось того человеческого типа, он вымер, как мамонт.

Настоящие дела начались в Москве и Петербурге где-то в середине перестройки. Кооператоры делали майки с Лениным и пирожки с опарышем, печатали Фрейда и Толкиена, а также обслуживали граждан в мочеполовой сфере: расцвели по всей Руси платные сортиры и видеосалоны с «Эммануэлью» и «Греческой смоковницей». На эти работы шел опять же совершенно определенный тип, проживший недолго: «человек, поверивший в перестройку», прохиндей по мелочи, лох в главном. Травя клиентов порнухой и пирожками с падалью, он, дурилка картонная, питал ведь надежды на будущее, в котором ему грезились книгоиздательские империи, свободные университеты и небоскребы, как в Америке. Такие люди охотно давали интервью перестроечным газетам, трясли миллионами «заработанного» и просили «дать им работать еще».

Под прикрытием этой прослойки шла иная жизнь, где торговали краденой «гуманитарной помощью», вывозили в загранку ценности, а также пытали и убивали за прайс. Этим занимались всякие «общественные организации» — те самые «спортсмены и ветераны», которые в дальнейшем сыграли немалую роль в обустройстве рынка криминальных услуг. Следующий слой составляли те, кому коммерсы были вынуждены платить за инфраструктурные и организационные услуги: официальные хозяева площадей, сдаваемых под нелегальные склады, руководители производств, принимающих цветмет, и прочая вполне официальная публика, ставшая частью новой экономики. Эти интервью не давали, а имели больше, чем карнавальные кооперативщики. Отдельной строкой шел рэкет, но тогда это была именно отдельная строка, а не определяющий фактор.

Настоящие же деньги образовывались от незаметных постороннему глазу операций — скажем, по обналу, то бишь превращению советских «безналичных рублей» в товары (например, в компьютеры) или сразу в нал. Эта деятельность подтачивала систему почище всякой «гласности». По стране стоял хруст: невидимые короеды грызли сухое дерево советской системы, превращая ее в труху.

Бурлило и клокотало до начала 90-х, когда «совок», подточенный короедами, рухнул. Наивных кооператоров задушили налогами и рэкетом, мелкое жулье повымерло или влилось во всенародное челночно-мелкооптовое движение. Тут-то стало ясно, что все предыдущее было не воротами в светлое рыночное будущее, а разминкой перед тараканьими бегами. Таракашки побежали, таща на себе баулы с китайскими тряпками и польской косметикой и проклиная все на свете. Выгодополучателями же оказались другие люди, те, кто умел обращаться с активами. Именно это умение на сей раз оказалось критически важным, так что сливки кооператоров, директора институтов и, скажем, бывшие минфиновские работники оказались равно востребованными в этом качестве и дружно потрусили в одной упряжке. Приватизация влила в те же ряды старые советские кадры — «директоров», ставших легальными владельцами собственности, но, как правило, уже имевших опыт использования таковой в разных целях: наблатыкались за перестройку.

Нарисовался новый типаж: человек с ворохом бумажек в кармане. Бумажки довольно часто рисовались от руки или печатались на лазерном принтере. Главным стало умение оформить все как надо и договориться с кем надо, и надо было еще знать, как оформить и с кем на самом деле договариваться. При этом никто (включая госчиновников) не знал точно, что можно присваивать, а что нельзя, но всем хотелось успеть чего-нибудь урвать. В результате сверхсекретные военные объекты сдавались под складские площади, вертолеты продавались на вес по цене лома и так далее. Сейчас тертые люди вспоминают те былинные времена с кривой усмешкой: сколько ж тогда было возможностей, упустили, прощелкали, эх-ох. Зато как погудели.

Но веселье-то шло не просто так. Во-первых, чиновники всех уровней, включая самый верх, имели со всех процессов свою долю, а то и непосредственно участвовали в качестве хозяйничающих субъектов. Во-вторых, идеологически: был взят курс на уничтожение «совка», и раздербанивание его материальной составляющей приветствовалось — как разрушение вражеской территории. Ценилось именно производимое бизнесом разрушение, в нем-то и была идеальная составляющая процесса.

И, конечно, разноцветная вакханалия была лишь внешним слоем, веселой пеной над подводными финансовыми потоками. Система попила и раздербана родилась вместе с самой российской бюджетно-финансовой системой, в одном флаконе. Разные люди сели на разные ее места, начиная с низового уровня, где разворовывались тощие рубли социалки, и кончая самым верхом, где с золотой вилочки вкушали кредиты Международного валютного фонда и Всемирного банка. Хозяева дорогих московских кабаков внимательно читали газеты: сразу после очередного транша выручка обычно возрастала в разы. Еще больше имели заграничные кабаки: пильщики предпочитали профукивать добытое в России бабло за бугром. Кстати, профукивание бабла за бугром считалось признаком лояльности к существующему политическому порядку, так что «где надо» смотрели на это с одобрительным прищуром. Оно и сейчас осталось: отсюда и бесконечный куршевель, уже обрыдший, но почему-то нужный.

Как относились тогдашние деловые люди к тому, что они делают? Ожидаемый ответ — «со здоровым цинизмом». «Да, ворую, и что? Мне нравится, денег много, какие проблемы?» Такие были — более того, задавали тон. Однако большинства они не составляли. Цинизм в активной позиции, идеология сверхбестии, право имеющей, — вообще довольно редкая штука. Куда больше было циников пассивных, голубеньких глазом. «Да, все воруют, мне лично это не нравится, но таковы правила игры, а у меня мама больная, нужно зарабатывать». Это, кстати, не ирония: про больную маму как причину обращения к торговому делу я слышал несколько раз от ушлых и тертых дядек, профессиональных пильщиков (один так даже в прямом смысле занимался пиломатериалами). Другие ссылались на детей: «Для них стараемся». Это было почти правдой: детишек в этих кругах принято любить, в отличие от работы. Иные же просто старались загнать нехорошие вопросы о сути своей деятельности поглубже в подсознанку. Пособлял им в этом единственный продукт, который тогда производился в России в товарных количествах. Поднявшиеся переходили с нее, родимой, на вискарь или сразу на коньяк. Непьющие бизнесмены в 90-е, впрочем, встречались — те, которые успели зашиться. Кое-кому от болей в душе помогало умеренное воцерковление. И наконец, суровые души бизнес-дядей согревала мысль о перспективе уезда на хрен. В ту пору высшей и последней стадией обогащения стала считаться финансовая эмиграция, то есть срыв крупного куша и последующее бегство на Запад. В нормальную страну, под защиту закона, где не нужно будет воровать, а можно честно проживать наворованное.

В этом смысле интересна функция так называемого криминала. Братва играла в тогдашнем бизнес-мире очень своеобразную роль, сравнимую, пожалуй, с ролью заградотрядов при военных действиях. Если б не братва, коммерсы, утолив первый денежный голод и немного очухавшись, могли, пожалуй, заняться чем-нибудь душеполезным: например, вложить деньги в долгоиграющее, но не прибыльное на первом этапе дело, попытаться начать производство чего-нибудь. Но сверхвысокий криминальный налог, то есть необходимость платить «крыше» (и периодически «попадать») делал любую конструктивную деятельность невыгодной по определению.

С другой стороны, за бизнесом присматривало государство. С теми же целями — не дать ему стать общественно полезным явлением. Налоговый пресс и безумное законодательство плющили всех, кто пытался заняться хоть чем-то помимо мародерства и проедания выручки. При этом самым высоким был налог неофициальный — тот, что должен был заносить коммерс госчиновникам как выкуп права на жизнь и дальнейшее мародерство. И самым страшным было не законодательство как таковое, а система правоприменения. Поэтому, в частности, строгой границы между собственно бизнесом, криминалом и государственным участием во всем этом безобразии не было даже в проекте. Милиции фактически запрещали трогать бандюков (а разрешили бы — тогдашняя милиция свернула бы им шеи за месяц), можно было только завидовать и учиться искусству крышевания и разборок. Хотя самой лучшей школой этого дела стала Чечня, постоянно действовавший источник пополнения кадров криминалитета — в основном кавказского, но и славянского тоже.

Система в химически чистом виде существовала до 1998 года, когда грянул дефолт. Каковой стал не столько крахом системы, сколько ее логическим завершением вроде отделения первой ступени ракеты. От конструкции что-то отваливается с шумом и вонью, но это не потому, что конструкция плоха: так запланировано. Разумеется, кое-кого зашибло, но и это входило в программу.

После дефолта включился иной режим функционирования. Во-первых, стало экономически целесообразно что-то производить — простое и незатейливое, но уже и это было удивительно. Простаивавшие заводы потихоньку прочухивались, и оказалось, что деньги можно делать не только на водке, но и, скажем, на дешевом пиве или даже на макаронах. Ну и не забудем самое главное: подорожала нефть. Отчего в стране завелось кое-какое благосостояние.

Что дальше? Да ожидаемые, в общем-то, вещи. Чиновники присвоили себе самые выгодные бизнесы либо заставили их номинальных владельцев делиться по полной. Государство поглотило криминал, милиция и органы научились у бандитов техникам крышевания и прочей премудрости и взяли на себя их труды. Бандиты не исчезли совсем, но сильно сдулись. Зато надулся класс людей, на которых в лихие 90-е не обращали особого внимания, — обслуга коммерсов, превратившаяся в «менеджеров» разного уровня, включая топ-. Не имея доли и работая на дядю, эти люди научились устраиваться не хуже дяди. И так далее; описывать сложное внутреннее устройство этой сферы было бы долго.

III.

Но все это прошлое. Сколько бы мы ни накопали червяков, всегда можно сказать, что это было, да сплыло. Кто помянет, тому глаз вон.

В таком случае что собой представляет нынешний российский бизнес? В смысле — чем занимается современный российский бизнесовый чел на своем рабочем месте и как он понимает смысл своей деятельности?

Начнем с того, как в бизнес приходят. Не с улицы: времена, когда любой нахал мог открыть частную лавочку, прошли безвозвратно. То есть лавочку-то открыть можно, оформляй ПБОЮЛ в «едином окошке» и вперед. Просто на этом нельзя ничего заработать. Это не бизнес, а самозанятость, клевание зернышек, которыми нельзя накушаться досыта. В тех же сферах, где водятся реальные деньги, за ними строго присматривают. Самозахват тут невозможен, должны пустить. Казалось бы, самое простое — пристроиться на работу к крупняку и там карабкаться по служебной лестнице, а потом заняться делами самому, ну или вырастать в топа. Но на работу в настоящее доходное место — ой, непросто. Образование и способности тут играют роль, но не определяющую. Значима семья: папа возьмет сына к себе в офис и будет учить. Иногда помогает старая дружба семьями: самого друга на работу не возьмут (опыт тут накоплен огромный, нельзя брать друзей на работу), а вот сына друга или тем более дочку могут и пригреть.

Но не будем драматизировать, не все двери закрыты, ищущие иногда обретают. Сейчас какой-нибудь ученый специалист по тому-сему с опытом и дипломом бизнес-скула может стоить очень дорого и даже стать главной расходной статьей своей конторы. Повысилась цена хорошего образования: востребованы сложные западные технологии ведения дел. Правда, вjobывать придется по-черному, десять-пятнадцать часов в сутки плюс какие-нибудь командировки к черту на рога. Но все-таки.

Теперь — зачем люди идут в бизнес? Банально: это единственное занятие, приносящее деньги. Подчеркиваем, единственное. В России. В других странах человек может жить хорошо, работая пожарным, врачом, сочинителем скрипичных квартетов или даже преподавателем эстетики в университете. Здесь все эти люди обречены либо нищенствовать, либо заниматься тем же самым бизнесом, только в извращенной форме. Пожарник — это не тот, кто тушит пожары, а тот, кто вымогает деньги у магазинщика, угрожая закрыть его лавочку под предлогом несоблюдения правил пожарной безопасности. Учитель — не тот, кто учит, а тот, кто сидит в приемной комиссии или принимает выпускной экзамен за мзду. Врач приторговывает «биологически активными добавками» и прочим шарлатанством. А сочинитель скрипичных квартетов подхалтуривает для эстрады, сочиняя мелодийки к гнусным песенкам, от которых тошнит. Чем так, лучше уж бизнес, то же самое, но хотя бы честно. Заниматься гадостью — так за хорошие деньги и без кривляний.

Почему гадостью, спросите вы. Ведь можно же получать удовольствие от сложной напряженной жизни делового человека. Радость от решения сложных, нетривиальных задач, коими изобилует бизнес. Счастье быть нужным: в конце концов, бизнесмены двигают мир, меняют его лицо.

Да, меняют. Но как?

IV.

Вот он едет на своем «ламборгини», «бугатти», «мазерати», феллини-антониони, да хоть на летающей тарелке — ну, в общем, на чем теперь у них там принято передвигаться. Хозяйничающий субъект или помощник хозяйничающего субъекта, он едет хозяйничать.

Он едет по центру Москвы. Где каждая вторая машина — тоже вся из себя летающая тарелка, и все они черные и серебристые, и звенят и гудят от натуги, ожидая в бесконечной всетверской-всеарбатской пробке. И он ждет тоже. Хорошо, если пробка плановая, тогда хотя бы примерно известно, когда попустит. Но может быть и внеплановая — скажем, «начальник» погулять выехал, или глава национальной республики заехал в Кремль за данью, или там шествие какого-нибудь молодежного движения. А он будет стоять и звонить по платиновой virtuшке контрагентам: «Извините, задерживаюсь, стою в пробке, это же Москва». Африканские нравы дикой страны, да. Отчего не другие, не африканские? Он-то знает отчего, но с нами не поделится.

Он застрял около пивного ларька, где торгуют дрянным пивом, выпускаемым на российском заводе иностранцами. Такое пиво нельзя пить людям, но можно пить русским. Из чего делается это пиво и что в нем содержится? Он кое-что слышал, но сам он пьет другое пиво, для людей, а нам он портить настроение не будет.

От не фиг делать он разглядывает унылый ряд офисных стекляшек, воткнутых на месте старых, хороших, человеческих домов. Стекляшки уродуют город, но город не жалко, он и без того резаный, уродливый, чего уж теперь-то. К тому же новоделы долго не простоят, потому как ставили их с нарушением законов божеских, человеческих и сопромата. Что там с фундаментами и скоро ль пойдут трещины по фасаду? Он-то может узнать, скоро ль, но ему это не интересно: у него есть недвижимость в маленькой европейской стране, где строят на совесть.

Еще можно включить радио. Там гнусные песенки и такие же новости в промежутках. Его контору собираются подписать на финансирование медийной программы для электората, ох, это хорошие деньги, которых жалко, но придется их отдать, ничего не поделаешь, требование идет с самого верха. Сколько придется отдать? Он знает сколько, и его тошнит при одной мысли об этом.

Но вот попустило, он снова едет. Рессоры у его летающей тарелки мягкие, но все же на паршивом московском асфальте его качает. Московский асфальт, он такой, да, — сколько ни клади, все горбатый. Почему он такой? Он знает почему, но нам не скажет.

Наконец он добирается до родного офиса, где люди и бумаги. Там он подпишет кое-какие документики по строительству очередного жилкомплекса, поинтересуется акциями пивзавода, перетрет вопрос с мэрскими насчет дорожного покрытия, побеседует с представителем главной партии страны на тему финансового участия в проведении некого важного мероприятия, курируемого этой партией. От всего этого у него образуется какое-то количество денег. Часть он переведет на счета в европейскую страну, где у него недвижимость, часть потратит в очередной поездке в другую страну, неевропейскую, но вольнонравную, где он снимает напряжение, кое-что спустит сегодня вечером за коньяком.

Впрочем, рассеянно думает он, листая бумажки, коньяк уже не тот, не берет больше, не радует; хотя, конечно, дело не в коньяке, дело во мне, я устал и теряю темп, слишком много всего было, хватит, хотя нет, не хватит, сын учится в Оксфорде, у него такие расходы, мне надо как-то снимать напряжение. Может быть, попробовать кокс.

Архив журнала
№13, 2009№11, 2009№10, 2009№9, 2009№8, 2009№7, 2009№6, 2009№4-5, 2009№2-3, 2009№24, 2008№23, 2008№22, 2008№21, 2008№20, 2008№19, 2008№18, 2008№17, 2008№16, 2008№15, 2008№14, 2008№13, 2008№12, 2008№11, 2008№10, 2008№9, 2008№8, 2008№7, 2008№6, 2008№5, 2008№4, 2008№3, 2008№2, 2008№1, 2008№17, 2007№16, 2007№15, 2007№14, 2007№13, 2007№12, 2007№11, 2007№10, 2007№9, 2007№8, 2007№6, 2007№5, 2007№4, 2007№3, 2007№2, 2007№1, 2007
Поддержите нас
Журналы клуба