Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №14, 2007

Дмитрий Ольшанский
Упрям в вере своей

На утро архимарит с братьею пришли и вывели меня; журят мне, что патриарху не покорился, а я от писания ево браню да лаю.. У церкви за волосы дерут, и под бока толкают, и за чепь торгают, и в глаза плюют.. Побранил их, колко мог, и последнее слово рекл: «Чист есмь аз, и прах прилепший от ног своих отрясаю пред вами..». Так на меня и пуще закричали: «Возьми, возьми его! Всех нас обезчестил!» Да толкать и бить меня стали; и патриархи сами на меня бросились, человек их с сорок, чаю, было, — велико антихристово войско собралося! Ухватил меня Иван Уаров да потащил.
Житие протопопа Аввакума

 

В стенограмме не указано также, что с трибуны Президиума мне систематически мешали говорить. Не указано, что с этой трибуны брошен был в меня стакан (говорят, что тов. Кубяком). В стенограммах пленума окажется незаписанным тот факт, что член Президиума ЦКК, тов. Ярославский, во время моей речи бросил в меня томом контрольных цифр. Во время речи тов. Бухарина, в ответ на реплику с моей стороны, тов. Шверник также бросил в меня книгу. В стенограмме не указано, что один из участников Объединенного пленума пытался за руку стащить меня с трибуны.
Из письма Троцкого

 

 

Л.Д. Троцкий. Художник Игорь МеглицкийПредседатель Реввоенсовета Республики, нарком по военным и морским делам, вождь Красной Армии и организатор ее победы, профессиональный революционер, родившийся 7 ноября, ближайший сотрудник и наследник Ленина, член Политбюро ЦК ВКП(б) Лев Давидович Троцкий никогда не станет для русской истории разрешенным и уважаемым лицом. Сперва проклятый, а затем и забытый советским каноном большевик номер два так и пребудет для идеологов всех партий воплощенным злодейством, крупным бесом, политическим Мефистофелем. Троцкому не поставят памятник на Арбатской площади, у созданного им Минобороны, его не перезахоронят на Красной площади в рамках лицемерного «примирения и согласия», а имя его если и помянут какие сановники в своих бесконечных речах, то лишь в ругательном смысле. И даже в школьном учебнике, изданном в какие угодно, прошлые и будущие времена, он не будет никем, кроме как палачом, агентом заграничных клик, авантюристом, врагом СССР, России, Свободных Северных Территорий, или как они там еще будут себя называть.

Но вся эта протяжная, на столетия, брань и хула не способна оскорбить его беспокойный и в то же время величественный дух — даже если в тех местах, где он пребывает ныне, земные новости имеют хоть какое-то значение. «Нет существа более отвратительного, чем накопляющий мелкий буржуа», — Лев Давидович более всего не любил торжествующее, победительное мещанство и не ждал от него никаких почестей, тем более посмертных. Почетный караул у его праха, когда бы его выстроили товарищи зюгановы, был бы ему вполне омерзителен. Это запрещенное имя — Троцкий: какое счастье думать, что уж оно-то никогда не сделается казенным, никогда не покроется слоем той официальной кондитерской пошлости, что сопровождала весь двадцатый век его учителя и единственного начальника. Так не вовремя ушедшего покровителя, на похороны которого он так и не успел из своего больничного Сухуми, тем самым безнадежно исключив себя из череды всех грядущих советских царьков — потому что царьки те являлись из похоронных комиссий, в то время как Троцкому из всех ритуалов суждены были только исключение, изгнание и приговор.

Каким его стоило бы помнить теперь, когда все проклятия по троцкистскому поводу потеряли смертельную силу? Какие сцены из мемуарных свидетельств точнее всего передают образ наркомвоенмора во всем великолепии его эпохи, трагически сгинувших двадцатых годов? Например, исключительно красочной кажется мне зарисовка Шаламова:

Седьмого ноября 1924 года я увидел впервые Троцкого на военном параде к 7-летию Октября. Низкорослый, широколобый Троцкий стоял в красноармейской форме, в самом углу, невысоко, блестел только что отлакированный деревянный мавзолей. Я прошел в одной из колонн, пристроившись прямо на тротуаре где-то на Тверской, близ Иверской. Иверская действовала вовсю, восковые свечи горели, старухи в черном, мужчины в монашеских одеждах отбивали бесконечные поклоны.

А где-то рядом, в те же волшебные годы — эпизод, переданный профессором-богословом Волковым:

По людной московской улице марширует комсомольский отряд. Движение экипажей приостановилось. В открытом автомобиле, тоже остановившемся, сидят Троцкий и Флоренский — по своему обыкновению, в рясе, скуфье и с наперсным крестом; они беседуют, не обращая внимания на окружающих. Комсомольцы, поглядывая на них, угрюмо ворчат: «Видно, нами скоро попы командовать будут».

Треск свечей и земные поклоны в рифму с парадами и сиянием красных звезд, мальчики и девочки, со всей отчаянностью возраста уверовавшие в марксизм, мученики полуподпольной тихоновской Церкви, обновленческие проповедники и ортодоксальные политработники — едва ли в истории отечества нашего было время, превосходившее 1920-е в концентрации подлинного религиозного пыла. Всех этих людей, без разбора взглядов и классов, впоследствии уничтожит Лубянка, книги их, ветхие, плохо склеенные, будут разорваны и сожжены, диспуты запрещены, фракции разогнаны, соборы снесены, кружки пересажены в изоляторы, да и сама их уязвимая, романтическая вера в немедленное переустройство мира и человека будет подавлена голодом и медленным умиранием на рабовладельческих «общих работах». Комиссары исчезнут, и каждый, кто существовал неправильно, пропадет. Прошлого не было, и прадед мой, голосовавший за платформу оппозиции в 1923 году, никогда не приходил на собрание, которое тоже не проводилось, потому что вели его люди, заведомо не бывшие на свете, так что и помнить о них невозможно. В Большой Советской Энциклопедии есть «трохофора» и есть «Трошкунай», а между ними никого нет и быть не может, окститесь.

Но верховным, так и не сдавшимся главнокомандующим этой быстро погибшей раннесоветской вселенной так и останется Троцкий. Из всех многочисленных его регалий — что сохранится неприкосновенным во времени, в памяти и на Высшем Суде?

Собственные, исторически достоверные воззрения Троцкого на идеологию, революцию, жизнь и борьбу, к сожалению, практически не пережили их автора. Наивный механический материализм, упования на триумф рабочего класса и «пролетарской демократии», надежда на возрождение партии после «бюрократического засилья», практический марксизм и классовые сражения — все эти громокипящие, торжественные схемы оказались несостоятельными еще до того, как коммунизм как таковой обернулся трухой и пеплом. Мировая революция не состоялась, потому что колониальные державы нашли достаточно средств для замирения своего трудящегося. Революции на окраинах произошли, но двигателем их стал вовсе не мифический «пролетариат», а вполне реальный общинный крестьянин, китайский и латиноамериканский мужик марей. Материализм и научный атеизм провалились, потому что воспитанный без идеальной, божественной перспективы гражданин не хочет всеобщего счастья, а хочет только виллу, «Бриони» и кредитную карточку — и если революционеры происходили из аристократов и поповичей, то из жертв государственной пропаганды безбожия выходят только хищные буржуа, отменные господа средней руки и миноритарные акционеры. «Сталинская бюрократия» была вовсе не «временным вывихом термидора», но единственно возможной формой воцарения освобожденных классов, торжеством плебея, умеющего подчиняться, подворовывать и даже повелевать, но органически лишенного господского чувства социальной справедливости. «Рабочая демократия», за которую погиб Лев Давидович, а вместе с ним и тысячи примкнувших к оппозиции героев советской истории, вывела на сцену какого-нибудь «Николая Ивановича Ежова», этого бутовского маньяка, спасение которого от ига царизма и гнета поповщины и было смыслом самоубийственной работы всех русских революционеров. Наконец, капитализм, на обрушение которого были потрачены жизни, процветает и ныне — просто потому, что дурацкое «обобществление собственности и средств производства» не помогло против алчных и подлых свойств человеческой природы, худшее в людях все равно выжило, и даже умножилось, благодаря тому, что «Бога нет, и никого не жалко, пойду зарежу сторожа и приватизирую цветные металлы с телеграфных столбов». Социализм начинается с того, что душа бессмертна: во времена Троцкого признать это было немыслимо, но погубило эпоху и всех ее трагических протагонистов досадное непризнание этого факта.

Политическая биография наркомвоенмора также ушла в область архивов. Безусловно, теперь уже никто не сможет оспорить того, что именно он возглавлял Октябрьское восстание, именно он выиграл Гражданскую войну — однако революция была торопливо «предана», а классовая война кончилась капитуляцией революционных шашек перед всепобеждающим мебельным гарнитуром. Многолетняя, вначале поддержанная элитой партии, а позже одинокая, горькая борьба Троцкого против Иуды, Каина и Сверх-Борджиа, как он называл своего противника в поздние годы, была обречена с самого начала. Конечно, Николай Иванович Муралов, лучший из троцкистов в армии, мог перестрелять сталинскую шайку еще в декабре 23-го, но ведь ранняя советская история — не политика, а догматика, собор, а не свалка, учение, а не маневр. Троцкисты, вместе с их «Стариком», полагались на «объективные силы общественного развития», а не на пулю, как те, кому эта мрачная русская «объективность» на самом деле была на руку. Собственно, самих троцкистов было в действительности исчезающе мало. Студенты, интеллигенты, едва-едва рабочие — в то время как против них чугунным тараном шла огромная общинная масса, «ленинский призыв» из избы — в райкомовцы, вохровцы и прочие патриотически мордатые корнеплоды. Безусловно, если бы Троцкий считал себя и своих друзей не научными коммунистами, а участниками закрытого ордена вроде иезуитов, им удалось бы не отдать Россию во власть баньки, водки, плетки и балалайки. Но марксисту положено было носиться с «массами» — вот массы и погубили своих не в меру благородных, восторженных благодетелей. Впрочем, намеки на заведомую социальную катастрофу «партийного авангарда» содержались уже в самой теории «перманентной революции», которую Троцкому так и не простили патриоты-корнеплоды. Теория, в частности, гласила: 86%-й русский крестьянин — это тупик, безнадега; прорвав слабое звено в державной цепи, революционеры могут рассчитывать только на помощь восставшего Лондона-Парижа-Берлина. А не будет его — зарастет весь марксизм лопухом и капустой. Так и случилось: заграница не помогла, мировой пожар не зажегся, и, оставленные наедине с лаптями и семечками, все блестящие деятели Коминтерна были буквально прихлопнуты веником, которым приходящие с мороза толстощекие вертухаи обметали свои сапоги. «Давай пристрелим его по-бырому, а, Вась, — так примерно говорили друг другу колымские конвоиры Шаламова, — мы же в кино опоздаем, там „Свинарку и пастуха“ показывают, а эта контра троцкистская еле идет».

Все, что оставалось бывшему вождю в аду тридцатых — заново переживать несбывшееся, мысленно искать защиты у того, кто уже не мог предложить ему «блок против бюрократии». Как-то раз, в норвежской эмиграции, Троцкому приснился Ленин. «Вы устали, вы больны, вам срочно нужно отдохнуть, посоветуйтесь с врачами», — говорил изгнаннику его мертвый наставник. «Я ответил, что уже много советовался, и начал рассказывать о поездке в Берлин, но, глядя на Ленина, вспомнил, что он уже умер, и тут же стал отгонять эту мысль, чтоб довести беседу до конца. Когда закончил рассказ о лечебной поездке в Берлин, в 1926 г., я хотел прибавить: это было уже после вашей смерти, но остановил себя и сказал: после вашего заболевания…» В последние годы жизни только сила воли принуждала Троцкого продолжать борьбу — все его русские спутники умерли или были убиты. «Раковский был, в сущности, моей последней связью со старым революционным поколением. Теперь не осталось никого. Потребность обменяться мыслями, обсудить вопрос сообща давно уж не находит удовлетворения. Приходится вести диалог с газетами, т. е. через газеты с фактами и мнениями», — печально замечал он в дневнике. Итог известен: политика Троцкого погибла с ним. Впрочем, он был готов к этому: перед самой войной он сказал, что если и победа над Гитлером не принесет мировой революции, то значит, Маркс ошибался, и политэкономическая логика всей прожитой жизни будет перечеркнута. Но и это не остановит его: значит, будет какое-то новое, подчиненное иным законам сражение угнетенных против угнетателей, и он, Троцкий, все равно будет на стороне тех, кто слабее, тех, кому хуже.

Что же до личных качеств предводителя двух Интернационалов — они навряд ли смогут придать его образу дополнительные черты, привлекательные для всех равнодушных к истории коммунизма. Троцкий-полководец, с его децимациями и грозными приказами, был демонстративно, с античным оттенком жесток, Троцкий-нарком, окруженный царскими офицерами, насаждал бонапартистскую, аракчеевскую даже дисциплину, Троцкий-публицист, не уступавший Чуковскому и Дорошевичу, был слишком беспощаден к тем, кого считал бесполезным сором исторического процесса. Да и в частном измерении он всегда был скорее нежелательной для окружающих единицей. По точному замечанию Луначарского, «огромная властность и какое-то неумение или нежелание быть сколько-нибудь ласковым и внимательным к людям, отсутствие того очарования, которое всегда окружало Ленина, осуждали Троцкого на некоторое одиночество». Разве что Троцкий-старик, впервые растерянный и беспомощный, невольно показал свою уязвимость, слабость, человечность. В 1930-х у него были поразительные записи в дневнике. Сначала он неожиданно долго и подробно пишет о расстреле царской семьи, о том, как удивил его тогда Свердлов сообщением, что «Николай? Расстрелян. А семья? Тоже». Спустя почти двадцать лет он убеждает себя, что другого выхода не было, что Романовы пали жертвой династического принципа, что в 1918-м нужно было победить или погибнуть любой ценой. А затем идет другое, как будто не связанное с предыдущими рассуждениями:

О Сереже никаких вестей и, может быть, не скоро придут. Долгое ожидание притупило тревогу первых дней.

Сережа — это сын, расстрелянный в России. Другой сын, Лев, тоже погибнет, как и сестра, как и первая жена, как и муж дочери, как и жена сына, как и старший брат, как и один из внуков.

Но даже и этот невозможный ветхозаветный кошмар когда-то забудется. Во всяком случае, помнить Троцкого следовало бы в связи с совершенно иным, важнейшим, на мой взгляд, обстоятельством.

Лев Давидович, сопротивлявшийся судьбе в несчастном двадцатом веке, живший в условиях светского, секулярного общества, считавшийся главой материалистического, безбожного направления в политике, явил собой, тем не менее, пример несгибаемого, упрямого религиозного подвижника. Никакие предательства, никакие ссылки, тюрьмы и казни, наветы, удары и покушения не смогли сломить его и подчинить. Вопреки времени, вопреки всему политическому миру он провозглашал свое: революция возможна только во всемирном масштабе, сталинская клика ответит перед судом международного пролетариата, и не слушал несущегося в ответ — двурушник! вредитель! обер-шпион! Или, другими словами, «последнее слово ко мне рекли: „что-де ты упрям? вся-де наша Палестина, — и серби, и албанасы, и волохи, и римляне, и ляхи, — все-де трема персты крестятся, один-де ты стоишь во своем упорстве и крестишься пятью персты! — так-де не подобает!“»

Надо сказать, что сам Троцкий, подсознательно, быть может, но все-таки догадывался, кем он на самом деле являлся в той драме, которая виделась ему всего лишь классовой коммунистической войной. В 1935-м он удивительным образом замечает:

По поводу ударов, которые выпали на нашу долю, я как-то на днях напоминал Наташе жизнеописание протопопа Аввакума. Брели они вместе по Сибири, мятежный протопоп и его верная протопопица, увязали в снегу, падала бедная измаявшаяся женщина в сугробы. Аввакум рассказывает: «Я пришел, — на меня, бедная, пеняет, говоря: Долго ли муки сия, протопоп, будет? И я говорю: Марковна, до самыя смерти. Она же, вздохня, отвещала: Добро, Петрович, еще побредем».

Архив журнала
№13, 2009№11, 2009№10, 2009№9, 2009№8, 2009№7, 2009№6, 2009№4-5, 2009№2-3, 2009№24, 2008№23, 2008№22, 2008№21, 2008№20, 2008№19, 2008№18, 2008№17, 2008№16, 2008№15, 2008№14, 2008№13, 2008№12, 2008№11, 2008№10, 2008№9, 2008№8, 2008№7, 2008№6, 2008№5, 2008№4, 2008№3, 2008№2, 2008№1, 2008№17, 2007№16, 2007№15, 2007№14, 2007№13, 2007№12, 2007№11, 2007№10, 2007№9, 2007№8, 2007№6, 2007№5, 2007№4, 2007№3, 2007№2, 2007№1, 2007
Поддержите нас
Журналы клуба