В 1980–1990-е годы, в самый разгар «бума памяти» во франко- и англоязычных странах, научная литература об исторической памяти в СССР и России ограничивалась несколькими наименованиями. В то время как бурно развивалась устная история, основанная на интервью с представителями самых разных групп – от крестьян до столичных диссидентов, коммеморативные практики и роль памяти в общественном и частном пространстве становились предметом лишь немногих исследований. В основном это были книги историков – например, работы Нины Тумаркин, посвященные культам Ленина и Великой Отечественной войны (Tumarkin 1983; 1994), книга Тамары Кондратьевой об аналогиях между большевиками и якобинцами (Kondratieva 1989), подробное описание перестроечных споров о прошлом, составленное Марией Ферретти (Ferretti 1993).

Книга финской исследовательницы Мари Ристолайнен представляет собой очередную попытку изучить «советский след» в современных практиках и языке. Ее работа находится в русле междисциплинарной традиции, начатой исследователями языка, литературы и ритуалов советского общества (Lane 1981; Козлова и Сандомирская 1996; Добренко 1997; Hellbeck 2001; Коткин 2001; Кларк 2002). Автора занимает вопрос о том, как в процессе постсоветских политических трансформаций воспроизводится и изменяется роль самодеятельного творчества в создании социальной реальности.

François Furet once remarked that never before had a big country with an epochal role undergone a disintegration—and especially an internal disintegration—as rapid and thorough as the collapse of the Soviet Union (Furet 1990). In her case study Carole Sigman offers us a glimpse into a key aspect—the decay of legitimacy among intellectuals—of this process which remains astonishing in its speed and scope.