Христианская религия, наследующая ветхозаветной, восприняла от последней известное недоверие к разуму, но придавала этому куда большее значение. Христиане, в отличие от иудеев, пытавшихся любой ценой выжить и сохранить свою культуру под гнетом притеснений, исходящих от могущественных, но архаичных государств Востока и Юга, видели перед собой совершенно иного противника, которого требовалось не победить или по мере сил игнорировать, но перетянуть на свою сторону - Римскую империю, а в ее лице - все, что осталось от античного мира. Внешне римляне выглядели очередными завоевателями, но за ними стояла развитая светская культура, берущая начало от греков. За ними стоял другой мир - мир, который, в отличие от царств Ваала и Молоха, трудно было отрицать и клеймить как очевидно порочный, бездуховный, демонический. Это был мир разума, права, норм и установлений, притязавших на всеобщность. Его нужно было обратить к себе на службу. Его верой был разум, и эта вера должна была быть сломлена. Последовательно проводя эту линию, средневековая теология не сумела избежать моральной двусмысленности в истолковании тех положений христианства, которые касались отношений человека и человека, а не человека и Бога.

Чтение средневекового переводного текста предполагает обращение к лингвистической традиции, характерной для данной эпохи, то есть к тому, как устроено слово и что позволяет его переводить. «Рассуждение о славянском языке» Иоанна экзарха Болгарского, предварившее сделанный им перевод «Богословия» Иоанна Дамаскина, было одним из важнейших текстов, повлиявших на формирование переводческой теории Древней Руси . Ключевые термины здесь - «сила» и «разум» слова, и задача переводчика заключается в том, чтобы благодаря «силе» донести «разум», облеченный в «тождемогущий» (тождемощный-равномощный) глагол.

Предложенная тема появилась как ответ М.Хайдеггеру, который писал о конце метафизики, что явилось результатом ее понимания как разворачивания идеи сущего в ущерб вопросу о смысле бытия. Свидетельствами подобной ущербности является для Хайдеггера забвение, начиная со времени Платона – Аристотеля, понимания истины как несокрытости, введения понятия veritas-истины как правильности и определения сущности человека, которое звучит как ζῷον λόγον έχον, и которое есть «от самого себя восходящее сущее, которое восходит так, что в своем восхождении имеет слово и имеет его для восхода».