Телеология традиции

Финализм – это учение о конечном или учение об ограничении. Синонимично ему понятие телеологии, так как телос по-гречески «конец, завершение». Финализм связан с концепцией некоего изначального целеполагания, целесообразности.

Обратившись к истории философии, мы увидим, что эта доктрина не нова. Еще  Аристотель занимался вопросами цели и внутреннего содержания системы, структуры, организма. Он полагал, что организм вообще не может существовать без цели, что цель является тем главным, что образует организм как единую монаду. Пожалуй, наиболее четкое классическое учение о целеполагании, о телеологии в бытии выразилось в учении Гегеля. Можно сослаться и на такие отростки (или зеркала?) этого учения как постгегельянство, неогегельянство, марксизм; но самое главное – практически вся германская классическая философия после Канта соглашается с тем, что телеология пронизывает бытие и является его внутренней сутью, внутренним нервом, внутренним движением. Философы идут от всеобщего к конкретному, от абсолютной идеи, в которой чистое бытие и чистое  ничто совпадают, к конкретному человеку.

Но все эти учения предполагают имманентность цели, предполагают, что цель находится внутри самой структуры реальности, что бытие определяется этой органически присущей ему направленностью. Как будто цель и движение к цели есть движение электрического тока, движение энергетических импульсов, которые перетекают от положительного потенциала к отрицательному. Все это осуществляется в рамках бесконечного провода, которым является реальность.

Очевидно, эта интерпретация цели присуща традиционному мировоззрению, хотя бы даже это мировоззрение выражало свою позицию в терминах рациональной философии, а не метафизики. Ведь Гегель – несомненно – продолжатель и наследник Платона; это Платон, пересказанный современным, тотальным, всеохватным языком. Пришло время предложить доктрину финализма, которая является выражением не традиционного, а радикального сознания. Это учение радикального сознания о самом себе, о том, как оно себя понимает, а также о своих истоках.

Зеркало cogito

В этом контексте финализм предполагает, что существует вынесенность за пределы структуры бытия, что есть нечто, что противостоит всему. Нельзя сказать, что это подход неизвестный. В таком дуализме легко читаются схемы картезианского представления – оппозиция субстанции внешней, протяженности, делимой реальности и субстанции мыслительной, неделимой, которая противостоит протяженности. Этот картезианский схематизм дает инструментарий для того, чтоб попробовать, дальше идя по этому пути, прийти к важным и очень далеко идущим выводам.

Мыслительная субстанция – это неделимая точка cogito, которая противостоит протяженности. Это противостояние абсолютное и безусловное, как противостояние зеркала всем вещам, которые в нем отражаются. Есть объективные вещи, феноменология твердых трехмерных тел, а есть рефлектирующая плоскость, которая дает совершенно другое пространство и другое измерение. Сознание существует как оппозиция всему, в результате чего возникает феномен концентров реальности, реальности, построенной вокруг точки этого сознания. Так сознание оказывается ограничителем бесконечной протяженности.

Мы предполагаем, что бесконечность предшествует всему, потому что она есть целое, а целое предшествует частям. Бесконечность, как не раз говорили разные выдающиеся умы (и последним это подтвердил Хайдеггер), интуитивно ощущается как предшествующая всему. Она есть просто потому, что она есть, потому что в качестве бесконечности она не нуждается ни в причине, ни в обоснованиях. Но возникает проблема: каким образом существует нечто, отличающееся от бесконечности и что это за нечто, отличающееся от бесконечности?

Декартовская протяженность не имеет в себе никаких ограничений. Но есть вторая субстанция – мыслительная, неделимая точка cogito, которая подобна дырке, проделанной в неограниченно большом листе бумаги. Эта дырка сразу создает эффект центра, и вместе с тем является шероховатостью, сбоем, лимитацией, то есть она эту бесконечность уничтожает.

Легко понять, что феномен перцепции, феномен cogitoсуществует именно благодаря этой оппозиции. Если бы мы были феноменами среди феноменов, если бы наше я было чем-то вроде искусственного интеллекта, программы, некоего аппарата, скорее всего, мы ничего бы не воспринимали и были бы подобны камню среди камней. Так же компьютер просто не подозревает, что он работает, поскольку процессы, идущие в компьютере, ничем не отличаются от процессов химической реакции в стакане воды. Но именно за счет того, что есть точка безусловного отличия от всего, существует уникальный феномен перцепции, перцепции, которая неотделима от смысла.

Оборотная сторона ничто

Тема смысла появляется только благодаря ограничению бесконечного. Само по себе бесконечное смысла не имеет. Почему, образно говоря, ложна концепция некоего китайского мудреца, который представлял себе, что он – бабочка, которой снится этот китайский мудрец, то есть работает некая восьмерка, замыкающая его на бабочку? Почему эта концепция фундаментально ложна? Потому что только кто-то один из них – то ли бабочка, то ли китайский мудрец – знает, что он умрет.

Собственно говоря, момент точки остановки бесконечного заключается в том, что факт сознания как оппозиции бесконечному не-я неразрывно связан с феноменом смерти. Смерть, как подоплека и внутреннее содержание сознания, это вовсе не то же самое, что исчезновение феномена, его конец и устранение. Многие феномены, не только неорганические, но и, тем более, органические, подвержены исчезновению, но смертью мы называем только то, что является внутренним, ным, центральным состоянием, присущим каждому акту сознания. В каждой перцепции есть привкус того, что этой перцепции могло бы и не быть, в каждой перцепции есть привкус того, что это сознание рано или поздно схлопнется, что это сознание существует как оборотная сторона своего отсутствия, оборотная сторона ничто. Даже больше того, можно сказать, что сознание существует, как напряженное противостояние ничто, которое является концентрированной точкой оппозиции всему.

Важно отметить, что существует различение между смертью и гибелью. Гибель постигает любой предмет или существо, в котором нет этого священного огня, божественной искры оппозиции. Разбить стакан – и стакан погиб, резко ударили морозы, замерз воробей – тоже погиб (Декарт, кстати, считал, что животные души не имеют и есть просто автоматы, механизмы). А вот человек – умирает, потому что внутри него существует некая лента Мебиуса, в которой смерть смотрит на самое себя, смерть встречается с самой собой и из факта этого смотрения в себя как в свое отрицание возникает сам феномен сознания как света, как противостояния всему окружающему. Это уникальным образом дано только человеку. Впрочем, это выход за пределы философского дискурса в дискурс теологический.

Таким образом, сознание, которое является перцептивным центром, есть ограничитель бесконечной реальности, есть некая оппозиция этой бесконечной реальности. Следующим шагом мы должны признать, что точка оппозиции вынесена, она не только противостоит, но и является чем-то неприсущим, чем-то противоположным и запредельным по отношению к тому, что она центрирует и чему она противостоит. Иными словами, сознание человека, который находится здесь и теперь в гуще этого мира, трансцендентно тому, что оно воспринимает, что оно свидетельствует. Оно трансцендентно не только по своей декларации, по своему проецированию, по своему позиционированию, – оно трансцендентно фундаментально, независимо от нашей воли, потому что оно фактически ограничивает и структурирует все, что нас окружает. Сам факт ограничения бесконечной стихии феноменологии есть выстраивание храма, выстраивание тех концентров, которые располагаются вокруг точки прокола, точки отличия.

Сознание как арбитр

А вместе с тем нам говорят о том, что сознание, возможно, ошибается относительно своей природы. Маркс, например, призывает прекратить процесс отчуждения, проходящий в феномене сознания, призывает ликвидировать эту трансцендентальную внеположность сознания и свести сознание сюда, внутрь, на уровень реальности. Но вопрос ставится ребром: все, что мы можем сказать о природе сознания и бытия, мы говорим изнутри нашего сознания. Наше сознание – это единственная площадка, на базе которой мы формулируем приговоры себе и окружающему нас миру. Как мы можем говорить о том, что наше сознание является следствием некоей причины, и потому оно обусловлено, и мы должны его раскрепостить, что наше сознание – надстройка, наше сознание – следствие, как мы можем говорить это, если мы говорим внутри сознания, через сознание и апеллируя к сознанию?

Наше сознание и есть наш арбитр. Не проще ли признать его той самой последней инстанцией, которая делает саму истину возможной к существованию, которая позиционирует сам факт возможности истинности?

Декарт впервые поставил вопрос об онтологии ошибки. До картезианства философия  стремилась в размышлении о реальности получить безошибочное видение реальности, приблизиться к подлинности. Но – выдвинул тезис Декарт – если наше сознание сформировано обстоятельствами, то, чем периферийнее и маргинальнее эти обстоятельства, тем ошибочнее и беспомощнее наше сознание. Если сознание создано не Богом, а причинно-следственной цепью на выходе некоего химического процесса – то на что оно тогда может претендовать? Это интереснейший вопрос: как может сознание быть создано чем-то второстепенным, если это сознание – точка, которая не является ничем из того, что ее окружает и противостоит всему, то есть является точкой оппозиции всему. Факт того, что это перцепционный субъект, делает сознание, безусловно, центральным и снимает вопросы о его происхождении и о его причине.

В Средние Века бытовало схематичное изображение человека – вписанный в пентаграмму абстрактный образ. Вниз и вверх вдоль его тела направлены стрелки: solveetcoagula, растворяй и сгущай. Сгущение – это нижние миры, вещество. Разряжение – это верхние миры, тонкие планы, то, что связано с душой. А дух – это оппозиция всем состояниям, как сгущенности, так и разреженности. Дух – это абсолютно иное. И это абсолютно иное совпадает с точкой нашего сознания, которое и есть наш истинный внутренний субъект. Если говорить теологически, то это частица духа Божьего, его энергетического поля, вложенная при сотворении в Адама.

Апория разрешима!

Итак, существует некая точка, в которой все отражается. Духовный инстинкт требует полагать, что вначале есть некая нерушимая бесконечность, но тот факт, что внутри этой бесконечности появляется точка, которая эту бесконечность ограничивает, является неким сбоем, ошибкой. Этого не должно быть! Должна быть ровная серая пелена тотального бытия или ничто, как говорит Хайдеггер. Но почему есть нечто, а не ничто? Почему вдруг возникает нечто? Сознание как точка, которая нарушает тотальность всеобъемлющего целого ничто – это сбой, ошибка. И эта ошибка концентрирована в феномене сознания, которое по своей идее требует истины, полагает себя как истину, ищет истину. Эта ошибка, которая возражает против самой себя. Безусловно, это апория в чистом виде. Тут даже Ахилл с черепахой рядом не стоят, потому что динамика этой апории сносит все.

Должно существовать бесконечное целое, ничем не нарушенное, а вместо этого бесконечное целое концентрируется в точке оппозиции, которая это бесконечное проявляет как нечто. Бесконечное целое нарушено и это есть ошибка, но само это нарушение есть критерий истины. И есть, более того, инструмент установления истины. Суть точки оппозиции в том, что она противостоит целому, является антитезой ему. Но в тот момент, когда носитель сознания (в виде существа, тела, монады, живущей в этом мире) умирает, сознание оборачивается тем, чем должно было быть тотальное целое, если бы ошибки не было – то есть смертью, внеположностью, отсутствием, бездонной ночью без единого огонька света. То есть внутренняя перспектива сознания – это смерть. И она есть не что иное, как фотография той реальности, которая могла бы быть, не существуй мы вообще.

Это сложная конструкция, но она интуитивно ухватывается. Очевидно, что сознание теснейшим образом связано с концепцией ошибки, с интуицией ошибки. Само наше существование как перцептивных субъектов, вброшенных в этот мир и свидетельствующих о нем, есть результат нарушения очень важного, фундаментального логического принципа нерушимости бесконечности. Мы есть, и мы своим бытием свидетельствуем о сбое в этой бесконечности.

Но далее. Поскольку сознание есть свет, который противостоит бесконечной тьме вне нас, то это сознание есть инструмент преодоления ошибки, восстановления некоей истины, которая лежит за пределами данной апории. Собственно, здесь мы подходим к новому определению цели, которое фундаментально отличается от гегелевского представления. По Гегелю внутри абсолютной идеи есть некая перспектива от всеобщего к конкретизации, от бытия к его воплощению в виде человеческого существа. А в радикальном сознании существует иная перспектива: нарушение бесконечности в виде индивидуального свидетельствующего сознания есть залог того, что, во-первых, эта бесконечность, раз она нарушена, является обусловленной, и, стало быть, ложной, а, во-вторых, в самом нарушении есть залог той будущей бесконечности, восстановление которой даст нам подлинную, безошибочную полноту и решение, то есть преодоление этой апории. Можно сказать, пользуясь средневековым образом, что будет создан тот камень, который так тяжел, что Господь не может его поднять, но вместе с тем он его создает и поднимает одновременно. И залог этого задан в нашем сознании – фундаментальной искре оппозиции всему остальному.

Интерпретация хаоса

Разум (в смысле логос, нус, сфера архетипов, форм и идей) не есть сознание; это есть первичная организация той среды, которая внеположна нам в форме некоей феноменологии. По отношению к ней мы – как странники.

Окружающий мир состоит из пятен и клякс: это пятна Роршаха, которые мы, родившись, сперва не знаем, как интерпретировать. Можно сказать, что это хаос, ничто, потому что движущиеся пятна равноценны ничто. Но, тем не менее, и кляксы имеют формы, и они каким-то образом структурированы; бывают черными или красными… Феноменологическая структурированность мира Роршаха – это и есть логос или нус, первоначальная стихийная организации бытия, и ей противостоит точка оппозиции, наше сознание. Очевидно, на человеческом уровне этот первичный разум создает феноменологию логоса, мудрость, которая не нуждается в словах, понятиях, дискурсе, нуждается только в символах, постижениях, гармониях. Приведу пример. Музыка – это упорядоченных хаос, логос, движение звуков разной тональности, разного качества. Их можно расшифровывать, объяснять, пытаться понять, что ты при этом чувствуешь. Но все это будет чушью, потому что музыка представляет собой другое измерение, другую организацию бытия. А вот литература – как раз проявление сознания, проявление присутствия оппозиции Я. Контакт сознания с миром необходимо проявляется только при наличии языка.

У каждого из нас задан перцептивный центр при рождении. Это дар Божий. Но если маугли попадает к волкам и проводит там два-три года, он потеряет возможность освоить язык и навек будет погружен (как насильственно плененная муха в янтаре) в мир автоматов Декарта, то есть волков, обезьян, тигра Шер-Хана. Другое дело, когда человек проводит младенчество в человеческом пространстве. Еще в колыбели мать знакомит младенца с языком, и язык помогает ему организовать пятна Роршаха в узнаваемую, постигаемую систему. Но если в какой-то момент из человека щелчком или ударом по голове выбить язык, мир вокруг него тотчас обрушивается в бессмысленную разноголосицу пятен и объемов, которые являются пугающим выходом в космическую пустоту. Каждому, наверное, знакомы моменты, когда он просыпается в своей комнате, еще не вспомнив про язык, и обнаруживает себя в чудовищном пугающем пространстве, в котором все абсолютно перевернуто. Потом – клик! – человек вспоминает язык, и все становится на свои места; потому что язык выступает организатором хаоса. Здесь речь идет не только о языке, но и о других знаковых системах, поскольку они порою дополняют, а порою и заменяют собой язык, как в случаях со слепыми и слепоглухонемыми людьми. Но в основе все равно бывает некая языковая система, от которой отпочковываются редуцированные версии.

Итак, практика подтверждает не тезис Платона, что вещи являются отражением идей, а чистый номинализм. Вещи существуют постольку, поскольку они названы. Если верить Платону, получится, что стол – он и на небе стол; когда на него смотрит ангел из великих миров над нами, он тоже видит стол. Но этого не может быть! Для любого, кто не знает, что это стол – это пятно Роршаха. Номинализм прав.

Мышление – теологический процесс

Язык – это зеркало. Наша перцептивная точка, которая находится в оппозиции к бесконечному, ограничивая его, без языка не может непосредственно соприкоснуться с миром феноменов. Маугли не может противопоставить свою точку перцепции реальному миру, он лишен этого. Почему мы можем? Потому что есть зеркало, в которое смотрит наше сознание – это язык. И этот язык существует как система имен, которая концептуально наделяет, исходя из нашей позиции, условными значениями все пятна Роршаха. Система имен предполагает их движение между собой: имена как словарь, просто список из 50 или 60 тысяч. И они вступают в отношения между собой, потому что есть медиатор – это точка оппозиции всему. Через нее 50 или 60 тысяч слов начинают вступать в отношения между собой, строя миры. Вы скажете – фиктивные, ведь это не более чем творчество писателя, или домыслы интеллектуала, фантазера. Но другого-то нет! Проблема в том, что сознание не может ошибаться, потому что нет ничего, что бы сказало ему: «Я более истинно».

Против сознания может выступить только другое сознание, то есть другая модальность сознания. И они могут доказывать истинность или преимущества одного или другого, не апеллируя чему-то вне сознания (потому что вне сознания нет ничего), а исходя из внутренних достоинств, собственно, процесса комбинаторики имен. Процесс комбинаторики имен и является мышлением. Мышление есть некая тайна оперирования смыслами, и она противостоит той инстинктивной мудрости, что связана с разумом. Инстинктивная мудрость может быть телепатична, основана на передаче импрессии без слов и на обмене психическими полями.

Именно мышление это тот инструмент, в котором и только через который сознание может поставить глобальную теологическую сверхзадачу: будучи следствием ошибки и вместе с тем единственным залогом истины, выйти на ту перспективу, в которой эта ошибка снимается как обновление бытия, как Новая земля и Новое небо, как выход в ту реальность, где вода течет вверх,  а из камней распускаются розы. Это реальность, которую обещает религия, теология. Она осуществляется, как ни странно, не через открытие неких источников мудрости, не через подключение к платоновским субтильным мирам, где живут идеи. Эта реальность осуществляется через мышление, которое является оперативной технологией политики, оперативной технологией власти и вместе с тем теологическим процессом.

Политическая теология финализма

Таким образом, гносеология как феномен сознания (того, что противостоит бесконечной реальности) является вместе с тем и базой совершенно конкретного исторического процесса, который выводит нас к концу и завершению времени и к выходу на Новую землю и Новое небо, то есть к преодолению бытия  в его инертном «глиняном» субстанциональном качестве. И поскольку это теологический процесс, это есть процесс провиденциальный, а не динамика, как у Гегеля, от общего к конкретному; это есть процесс реализации провиденциального замысла, мысли божественного субъекта, который находится вне всего. Сознание, находясь в оппозиции ко всему и вместе с тем внутри всего как ограничитель, есть указание на этого субъекта.

Можно сказать, что сознание внутри нас подобно дырке в двери, которая нарушает ее гомогенность. Но это дырка под ключ, который появится, который будет вставлен. Для того чтоб он был вставлен, необходим процесс, который будет соответствовать качеству этого сознания, природе этого сознания. Задача – создать зеркало, в котором проявится провиденциальный замысел. Это можно уподобить творческой режиссерской работе. Достаточно представить историю как сюжет шекспировской пьесы. «Гамлет» давно написан, и его можно только ставить. Разные режиссеры подбирают актеров, проводят кастинг, поначалу не получается, проводят репетиции, они проваливаются… И так – до тех пор, пока, рано или поздно, не придет правильный режиссер, не прочтет правильно «Гамлета», не подберет правильных актеров. Тогда наконец-то состоится та постановка, которая будет абсолютной победой, абсолютным триумфом, то есть телосом – концом, завершением и катарсисом всей сути реальности, само свидетельствование которой нами свидетельствует о ее ошибочности и о необходимости ее исправить.

Налицо три основных игрока нынешней глобальной реальности – традиционный клуб, либеральный клуб и клуб радикальный. Традиционный клуб, правивший до 1914 года, и ушедший в тень в силу геополитических и социальных моментов, рассматривает этот мир как тень высоких миров. Это высший эшелон клерикальной пирамиды и те, кто стоят за их спинами – старцы и их аналоги во всех конфессиях. Либеральный клуб (а это и левые, и социал-демократия с марксизмом, и правые, вплоть до фашистов) набирал силы последние 200 лет и после 1945 года победил. Платформа либерального сознания – установка на позитив здесь-присутствия. Либералы склонны паразитировать и имитировать, но когда они окончательно захватывают авансцену, то не остается ничего, что можно имитировать, и съедено все, на чем можно было паразитировать.

Нынешняя борьба между тремя клубами ведется за победу, а для победы нужно привлечь на свою сторону молчаливое большинство. Это большинство представляет собой лишенную корней мегаполисную пыль, доминирующее внутреннее настроение которой – тотальное непонимание и вызванный этим непониманием негатив. Для таких людей радикальный клуб предлагает три лозунга – смысл, свобода и справедливость. О смысле было сказано выше. Свобода понимается как неподчинение архетипу, то есть сатане. Справедливость – это когда свобода и смысл соединяются так, что жизнь, проведенная здесь – не жизнь пыли на ветру; она становится тем, что имеет значение для всей истории человечества.

Именно так работает радикальное сознание, именно так оно выглядит. Для традиционного сознания мир есть гармония, в центре его существует критерий блага, управляющий всем, и только движение к этому благу может быть целью. А для радикального сознания Вселенная представляет собой вызов и следствие ошибки. Ведь наше сознание есть ограничитель бесконечности, это дано нам на опыте, но вместе с тем этого не может быть! Эта «ошибка» является той апорией, которая работает и в нас, и в истории, и в механизмах большого социума, как некий «ядерный реактор» Духа.