«И в смехе болит сердце, и конец радости — печаль» (Притч. 14: 13). Так в еврейской Библии, так и в Вульгате. Первая фраза звучит парадоксально. В Синодальном переводе парадокс смягчен с помощью вставки «иногда» — дескать, «иногда болит». А в Септуагинте и вовсе никакого парадокса нет («К радости не примешивается печаль, но...»). Уж не толковники ли решились на свой страх и риск придать непонятной для них фразе противоположный смысл? Неизвестно, ведь каким был оригинал, не знает никто. И сегодня связь смеха с плачем так и остается тайной. В 2000 или 2001 г. я попросил Татьяну Александровну написать что-нибудь для сборника «Смех: истоки и функции». Она обещала подумать, потом отказалась: мой антропологический подход ее отпугивал. Сказала, что работает над темой смеха и плача как единого феномена, но работу, когда напишет, отдаст скорее всего не в мой сборник, а в какой-нибудь другой, ближе ей по духу.

Отношение к приметам в современной культуре можно охарактеризовать как двойственное. Многие из наших современников, по их словам, не верят в приметы, но «на всякий случай» следуют некоторым из них: к приметам у меня двойственное отношение: я вроде бы в них не верю, но некоторых опасаюсь [Agrainel 2005]; никто не верит, но все так делают (ПМА1: ж., ок. 25); хоть я и не верю — но помогает! [Luceel 2006]. Следование приметам часто расценивается как развлечение или как нечто необязательное; к приметам обычно обращаются в тех случаях, когда это не требует больших усилий и временных затрат: А ты веришь в приметы? (соб.) — <небольшая пауза> Ой… наверное, верю больше в вещие сны, а в приметы… наверное, нет. Ну, у меня, может быть, есть какие-то суеверия… то есть, я как бы иногда им следую, да? Но… в то, что они сбываются, я не верю. — А зачем ты?.. (соб.) — То есть, в качестве развлечения, я не знаю.

В книге «Русские заговоры из рукописных источников XVII — первой половины XIX в.» (М., 2010) среди прочих был опубликован Олонецкий сборник (2-я четверть XVII в.), а в его составе — текст 1а «О траве “молчан”, с заговором от недругов». Приведем описание этой травы по тексту Олонецкого сборника: «Есть в поле трава молчан; ростет по перегородам и по межам, во ржи и в жите, а ростет в колено; а листки на ней, а стопица тонка, а цвет син(ь) у ней, а иной бел у ней: белой цвет мужик, а синей женка; а на верху травы тоей как костка, как ч(е)л(ове)чей лоб с полноготка и с наготок; от лобка того груд(ь) и брада; а стоит наклоняс(ь)». Остальная часть текста содержит заговор от недругов, инструкции по применению травы и сокращенный текст заговора от недругов [Русские заговоры 2010: 90–91]. В комментарии к данному тексту составители1 пишут: «Точно определить, какое именно растение имеется здесь в виду, не представляется возможным, однако правомерно отнесение его к той группе трав, которые имеют двойную окраску цветков и именуются иван-да-марья» [Там же: 151]. Попытаемся предложить свою версию идентификации этого растения