Чем дальше от нас день рождения Владимира Ильича Ленина, пожалуй, самого крупного революционера и политика в истории человечества, тем острее идет борьба вокруг его духовного и политического наследия. Сегодня, когда глобальный кризис  заставляет миллионы людей открыто проявлять недовольство системой капитализма, осмысление ленинского наследия приобретает особую актуальность.

Никто не может отрицать, что Ленин сыграл ведущую роль в совершении Великой Октябрьской социалистической революции, изменившей ход истории в ХХ в., открывшей людям труда дорогу к свободе и социальной справедливости. Как создатель и руководитель первого в мире Советского государства, он сумел вывести Россию из хаоса мировой и гражданской войн, основать Союз независимых национальных республик, провести не в пример нынешним реформаторам в сжатые сроки нэповские реформы, давшие народу необходимое благосостояние и стабильность.

Ленин всегда был в центре идейно-политической борьбы своего времени. Сегодня, как и в прошлом, отчетливо видны две крайности в освещении его места и роли в истории. Первая, когда его превращают в икону, больше почитая, чем читая. Вторая связана с очернением его имени, часто идущее от тех, кто еще недавно ему фанатично поклонялся. В этом же русле лежат современные попытки ликвидировать его Мавзолей, не считаясь с тем, что он стал определенным символом своего времени. Однако те, кто пытается таким способом избавиться от памяти великого революционера, на мой взгляд, лишь усиливают тягу людей к его идеям и главному делу его жизни – первому опыту создания социализма в России.

Каким же был Ленин на самом деле?

Творческое начало

Две характерные черты были присущи Ленину: он был ученым в революции и революционером в науке и жизни. Эти качества выгодно его отличали от других лидеров, стоявших во главе Российской социал-демократической рабочей партии. Почти на всех его работах лежит печать неортодоксального, творческого марксизма. Если Георгий Плеханов был ортодоксом, распространителем и охранителем марксизма, то Ленин каждый раз по мере изменения действительности совершенно по-новому ставил и решал известные вопросы, будь то понимание исторической роли русской общины, рынка, империализма или революции.

Уже на заре своей научной и политической деятельности, когда многие социалисты думали о будущем развитии России через общину, Ленин в споре с народниками доказал, что Россия не является исключением из стран, ставших на путь капитализма, отрицавшего общинный уклад. Может быть, наибольшее непонимание и сопротивление вызвали ленинские идеи об особенностях буржуазно-демократической революции в эпоху господства монополистического капитала. Однако справедливость этих идей стала очевидной, когда большевикам пришлось доделывать то, что должна была осуществить буржуазия, находясь у власти после февраля 1917 г., т. е. отдать землю крестьянам, решить национальный вопрос и заключить мир с Германией.

Что же определяло творческую лабораторию ленинской мысли? Думаю, свойственный ему диалектический метод анализа действительности, унаследованный от Маркса и Гегеля. Его известные афоризмы о конкретности истины и о том, что нельзя понять логику «Капитала», не поняв логики Гегеля, можно отнести и к творчеству самого Ленина. Нельзя понять его труды, не зная метода на основе которого они писались. Этот метод, сжато описанный им в работе «К вопросу о диалектике», был прост и сложен одновременно. Прост потому, что во главу угла ставил не схемы и мифы, которыми во многом сегодня грешат некоторые лидеры левой оппозиции, а практику живой жизни. Сложен потому, что Ленин, как никто другой, умел находить и выделять в окружающей обстановке тот единичный элемент, который в будущем становился доминирующим и всеобщим. Так Ленину удалось открыть в первых Советах рабочих депутатов прообраз будущей политической системы. Он увидел новые качества кооперации и госкапитализма в условиях диктатуры пролетариата, а также настоял на использовании буржуазных чиновников и специалистов в интересах рабочего государства.

Ленин обладал мощным творческим потенциалом в умении анализировать действительность, его антидогматизм, порой, поражает. Даже из собственных ошибок, он извлекал научную пользу. Так из ошибочного бойкота царской Думы он сделал вывод о необходимости использования буржуазного парламента как трибуны, связывающей революционную партию с массами, из неудачного наступления Красной Армии на Варшаву он развивает концепцию о невозможности экспорта революции, из тупиковости политики «военного коммунизма» рождает и осуществляет идею нэпа. Вся его работа «Детская болезнь левизны в коммунизме» построена на творческом осмыслении подобных ошибок в стратегии и тактике большевиков.

Современные «критики» Ленина пытаются его представить апологетом насилия, эдаким кровожадным монстром. На самом деле, Ленин видел в насилии далеко не единственное средство политики. Мало того, как в случае с Брестским миром, он считал «страшным и чудовищным» прибегать к насилию в тех случаях, когда мирные средства, в частности переговоры и дипломатия, могут дать действенный результат. Да, Ленин требовал высылки ученых и философов из страны, но это относилось только к тем деятелям, которые вели после 1917 г. активную идейную борьбу с Советской властью. Да, он отдавал приказы о конфискации церковных ценностей, но делал это ради ликвидации голода в Поволжье, ради спасения от смерти миллионов простых людей. Но разве аналогичные действия не предпринимали другие политики. Разве Петр I в свое время не отдавал приказы о снятии церковных колоколов для нужд войны, разве Николай II не ссылал в Сибирь российских социал-демократов только за то, что они отказывались вотировать за военные кредиты и вели пропаганду социализма среди солдат?

Конечно, Ленин не был пацифистом, но не был он и человеком, исповедующим культ силы. Он никогда не считал, что конечная цель оправдывает любые средства ее достижения. По его мнению, в политике цель всегда должна иметь адекватное, а не любое средство достижения.

Не отвлеченные идеологемы, а практика была для Ленина критерием истины. Она подсказала ему, в частности, необходимость создания профессиональной Красной армии в годы гражданской войны, отказ от методов политики «военного коммунизма» в условиях мирного времени, она помогла ему под влиянием Кронштадтского мятежа и личных встреч с крестьянскими ходоками прийти к важнейшему теоретическому выводу о сохранении товарно-денежных отношений в условиях неразвитости страны. В конечном итоге, диалектический разум Ленина сумел разрешить, казалось, неразрешимую историческую загадку: как в отсталой капиталистической стране построить социализм. Если Плеханов, отвечая на этот вопрос, по своему «умывал руки», говоря, что «русская история еще не смолола той муки, из которой будет испечен пшеничный пирог социализма»[1], то Ленин приходит к парадоксальной на первой взгляд идее - победе над капитализмом с помощью капитализма, т. е. «сделать так, чтобы их руками работать на нас»[2]. Новая экономическая политика, разработанная и введенная Лениным в 1921 г., превратила эту идею в реальность.

Можно спорить, кому впервые принадлежала идея нэпа: меньшевикам, Троцкому или Ленину, но ясно одно, Ленину удалось ее не только выдвинуть, не только теоретически обосновать, но и блестяще осуществить на практике. Уже ко второй половине 1920-х гг. был восстановлен довоенный уровень экономического развития страны. Сегодня, как и в двадцатые годы, существует два типа критиков ленинского нэпа. Одни пытаются доказать, что нэп для Ленина был всего лишь временной уступкой буржуазии, политикой «ненадолго». Другие, напротив, педалируют фразу Ленина, что нэп это политика «всерьез и надолго». Думаю, что подобные интерпретаторы слишком упрощенно представляют взгляды Ленина в связи с нэпом. Он прекрасно сознавал, что создание социализма в России происходит в конкретной исторической среде, включая среду мирового рынка. Пока будет существовать мировой рынок и различные уклады, будут сохраняться и рыночные отношения. Нэп для Ленина был, конечно, «всерьез и надолго». Вместе с тем, «надолго, но не навсегда».

В этом же русле лежат и ленинские призывы к большевикам полностью овладеть рыночным отношениями в ходе строительства социализма. Характерно, что его конкретные призывы научиться торговать, беречь золото, перенимать опыт умелого хозяйствования и управления у капиталистов, и т. д. встретили жесточайшую критику слева и справа. Критики слева считали, что нэп противоречит Программе партии, принятой в 1918 г. («рабочая оппозиция», Преображенский и др.), а критики справа увидели в нем либо еще одно подтверждение своих прежних взглядов, отождествляющих Октябрь с буржуазно-демократической революцией (правые меньшевики), либо историческую необходимость буржуазного «перерождения» Советской власти («сменовеховцы»). Полемизируя с подобными взглядами, Ленин считал позицию «левых» проявлением панических настроений отдельных коммунистов, связанных с неумением объективно видеть противоречивую реальность в условиях перехода от капитализма к социализму. Что касается «правых», то он рассматривал их позицию как «предупреждение» классовых противников о тех возможных границах политики нэпа, которые советская власть никогда не должна переходить. К сожалению, многие современные исследователи советской истории не в состоянии понять этой диалектики и вытекающей отсюда тактики и стратегии Ленина, приписывая ему якобы не преодоленную дилемму классической антирыночной трактовки социализма, с одной стороны, и необходимостью введения раночных отношений и нэпа, с другой[3].

Наиболее ярко творческий потенциал Ленина проявился в последние годы его жизни, когда он усиленно работал над своими статьями, названными его «Политическим завещанием». К сожалению, они до сих пор недостаточно осмыслены идеологами левых партий. Главный вопрос, который волновал Ленина в этих статьях, – это вопрос о возможности построения социализма в стране невысокого экономического и культурного уровня развития, каковой и являлась в то время Россия.

Как известно, меньшевики настаивали на такой последовательности событий: сначала буржуазная революция и развитие России по капиталистическому пути и только потом, после «цивилизаторской» миссии капитализма, можно говорить о социалистической революции и построении социализма. Ленин считал иначе: никакого механического порядка в истории нет. Если ситуация в ходе первой мировой войны сложилась так, что созрел необходимый для социалистической революции союз рабочего класса и крестьянства, революционеры не могут и не должны упускать такого момента. Они должны возглавить массы и взять власть в свои руки. Затем, уже на основе этой власти начать «догонять» другие более развитые страны.

Как известно, главный аргумент, выдвигаемый против Ленина, в частности левым меньшевиком Н. Сухановым, состоял в том, что уровень развития производительных сил в России недостаточен для построения социализма, что нужен длительный период культурного развития страны, своеобразный «переворот в средствах производства», чтобы можно было говорить о реальных социалистических преобразованиях. Считается, что Ленин пренебрег этим мнением. На самом деле, ленинские возражения не обходили этого главного сухановского аргумента. Мало того, он его признавал справедливым, но, в отличие от многих меньшевиков, был уверен, что Советская власть является тем необходимым политическим условием, без которого не будет успешного построения социализма в России. И хотя окончательную победу социализма, в отличие от Сталина, он не мыслил вне революционных изменений на Западе и Востоке, переход России к социализму считал вполне возможным. Для этого он считал необходимым соблюсти два основных условия: «культурничество» в широком смысле слова, связанное с подъемом производительных сил и производительности труда в России до высшего мирового уровня, и широкое развитие демократии, связанное с привлечением трудящихся к управлению страной.

О двух моделях советского социализма

Особенности советского социализма начали наглядно проявляться по мере практического осуществления нэпа. Именно с переходом к нэпу, на мой взгляд, проявлялись те основные черты ленинской модели социализма, которая была полной противоположностью того, что позднее осуществил И. Сталин в Советском союзе.

Уже в марте 1922 г. Ленин начинает говорить об «остановке отступления», связанного с уступками капитализму в рамках нэпа[4] и четко формулирует общую стратегию движения к социализму, суть которой означает преодоление «разрыва» «между необъятностью задач и нищетой материальной и нищетой культурной»[5]. В начале 1923 г. он повторит это в статье «О кооперации»: «Нам наши противники не раз говорили, что мы предпринимаем безрассудное дело насаждения социализма в недостаточно культурной стране. Но они ошиблись в том, что мы начали не с того конца, как полагалось по теории (всяких педантов), и что у нас политический и социальный переворот оказался предшественником тому культурному перевороту, той культурной революции, перед лицом которой мы все-таки теперь стоим.

Для нас достаточно теперь этой культурной революции для того, чтобы оказаться вполне социалистической страной»[6].

Что же конкретно нужно было сделать для того, чтобы осуществить культурную революцию и стать «вполне социалистической страной»? Прежде всего, реализовать, говоря современным языком, основные критерии социалистичности, которые принципиально отличают ленинскую модель советского социализма от сталинской модели, утвердившейся после смерти Ленина, и представляющую собой, говоря словами Маркса «казарменный» или «фальшивый» социализм.

Рассмотрим более близко эти критерии и основные черты ленинской модели советского социализма, начиная с ее материально-технологической основы и кончаяидеологией.

Прежде всего, следует отметить, что Ленин всегда считал, что социалистическое общество в конечном счете должно выиграть соревнование с капитализмом, создав более высокий уровень развития производительных сил и производительности труда –  этого общеисторического критерия, дающего возможность перейти к посткапиталистической формации. Он писал: «Производительность труда – это, в последнем счете, самое важное, самое главное для победы нового общественного строя. Капитализм создал производительность труда, невиданную при крепостничестве. Капитализм может быть окончательно побежден… тем, что социализм создает новую, гораздо более высокую производительность труда»[7]. Необходимость достижения этой цели становилась особенно актуальной, если учесть невысокий уровень материально-технического развития России. Исходя из этого, Ленин настаивает на поиске новых ростков и приемов деятельности, ведущих к социализму. В частности, данную задачу следует решать путем решительного соединения лучших технических и организационных достижений западного капитализма с советской властью. В этой связи он писал в материалах к работе «Очередные задачи советской власти»: «Черпать обеими руками хорошее из-за границы: Советская власть + прусский порядок железных дорог + американская техника и организация трестов + американское народное образование… =  социализм»[8]. Эта малоизвестная формула социализма по Ленину принципиально отличается от сталинской идеи «национального» социализма своим сугубо интернациональным содержанием.

Однако, как известно, Ленин на этой формуле не остановился. Она удовлетворяла его, поскольку была связана с конкретизацией его давнишней идеи соединения советской власти с лучшими достижениями западного госкапитализма, но в ней не было главного – указания на новейшую производительную силу – электрическую энергию, использование и распространение которой могло в сжатые сроки вывести России не только «из мглы» исторической отсталости, но и сделать ее передовой технической державой мира. Эта его идея достаточно прозрачна – восстанавливать производительные силы, разрушенные двумя предшествующими войнами «не на старой, нищенской, мелкой основе, а на основе новой, на основе крупной промышленности и электрофикации»[9]. Такая возможность стала реальностью после разработки плана ГОЭЛРО. В этой связи названная выше формула социализма трансформируется у него в новую известную формулу: «Коммунизм = Cоветская власть + электрификация» всей страны[10]. По мнению Ленина, «если Россия покроется густою сетью электрических станций и мощных технических оборудований, то наше коммунистическое хозяйственное строительство станет образцом для грядущей социалистической Европы и Азии»[11].

В своей последней работе «Лучше меньше, да лучше», написанной 2 марта 1923 г.  он показывает, как ее можно и должно осуществить на практике. По его мнению, это можно сделать, если свести «наш госаппарат до максимальной экономии», если из него изгнать «все следы излишеств», оставшихся от аппарата «царской России». Он тут же спрашивает сам себя: «Не будет ли это царством крестьянской ограниченности?». И отвечает: «Нет. Если мы сохраним за рабочим классом руководство над крестьянами, то получим возможность ценой величайшей и величайшей экономии хозяйства в нашем государстве добиться того, чтобы всякое малейшее сбережение сохранить для развития нашей крупной машинной индустрии, для развития электрификации, гидроторфа, для достройки Волховстроя и прочее»[12].

Если к этим словам добавить ленинское отношение к науке, которую он считал важнейшей производительной силой, которой должны овладеть не только специалисты - управленцы, не только инженеры, но и широкие массы трудящихся, тогда становится понятным какой всеобщий план подъема производительных сил и индустриализации готовил Ленин. На основе именно такого плана он стремился не только «догнать передовые страны, но и перегнать их также и экономически»[13].

Что касается методов индустриализации, то Ленин считал, что перенимая у Запада «готовый опыт» передовых стран в области научных систем управления и организации производства (системы Форда и Тейлора), надо перенимать его критически, не допуская буржуазных способов «выжимания пота» из рабочих. Нечто прямо противоположное предлагал Сталин для осуществления индустриализации: его методы были не социалистическими, а добуржуазными, азиатскими методами. Осуществляя индустриализацию на практике он фактически выжимал последние соки из рабочих с помощью прямой интенсификации труда, прикрываемой, в том числе, пропагандой «стахановского движения». Цена сталинской индустриализации по человеческим меркам была очень высокой: ее осуществление было оплачена не только потом и кровью рабочих и крестьян, но и жизнью многих выдающихся ученых, инженеров и экономистов, пытающихся внести разумное начало в создание нового общества. Среди  них были такие выдающиеся имена, как Л. Рамзин, В. Ларичев, А. Чаянов, Н. Кондратьев и др.

Без создания крупной индустрии Ленин не мыслил развития сельского хозяйства в России. Отсюда его мечта о сотнях тысяч тракторов для успешного функционирования коллективных хозяйств, создаваемых на строго добровольных началах. Нельзя забывать, что ленинский план коллективизации был составной частью более широкого плана кооперации в стране. Именно идея кооперации была тем новым, что внес Ленин в теорию социализма на основе осмысления пятилетнего опыта революционных преобразований. По его мнению, кооперация решала главный вопрос, который был «камнем преткновения для многих и многих социалистов»: как соединить в хозяйстве личные и общественные интересы?

Одним из объективных сдерживающих факторов строительства социализма в России была отсталость деревни с ее низким уровнем производительности сельского производства, распыленностью единоличных хозяйств и мелкобуржуазным характером труда, постоянно рождающим из себя капиталистические тенденции. Размышляя над этим противоречием и изучая практический опыт новой экономической политики, Ленин и приходит к своеобразному открытию - прогрессивной роли кооперации, позволяющей создать в СССР полноценное социалистическое общество.По его мнению, если раньше социалисты третировали кооперацию как сугубо торгашеское и частное предприятие весьма далекое от социализма, то теперь в условиях советской власти и государственной собственности на все крупные средства производства, она становится тем звеном, которое может обеспечить, во-первых, союз рабочего класса с крестьянством, во-вторых, создает«все необходимое и достаточное для построения полного социалистического общества.Это еще не построение социалистического общества, но это все необходимое и достаточное для этого построения»[14].

Такую высокую оценку кооперации Ленин дает потому, что увидел в ней наиболее легкий для миллионов людей переход к «новым порядкам», т. е. ту степень соединения частного и общественного интереса, без которого невозможно построить социализм. Полемизируя с идеологами пролеткульта, он пишет: «Одно дело фантазировать насчет всяких рабочих объединений для построения социализма, другое дело научиться практически строить социализм так, чтобы всякий мелкий крестьянин мог участвовать в этом построении. Этой-то ступени мы и достигли теперь»[15].

Открыв для себя «социалистическое значение» кооперации, он тут же стремиться показать, что практически можно и должно сделать, исходя из этого «кооперативного» принципа. По его мнению, кооперация, во-первых, должна быть добровольной, во-вторых, она должна получить соответствующую имущественную льготу со стороны государства, например, в форме более низкого ссудного процента, чем тот процент, который ссужается частным предприятиям, наконец, в-третьих, подвести под кооперацию современный технологический фундамент в виде соответствующих машин и механизмов. Главное, что бы в деле кооперации на деле участвовали массы, а не только отдельные крестьяне, при том участвовали активно, сознательно и цивилизованно. Без европейской цивилизованности социализма, как нового общества, не будет. «Собственно говоря, – писал Ленин, – нам осталось “только” одно: сделать наше население настолько «цивилизованным», чтобы оно поняло все выгоды от поголовного участи в кооперации и наладило это участие. “Только” это. Никакие другие премудрости нам не нужны теперь для того, чтобы перейти к социализму»[16].

Сознавая эпохальный характер такого перехода, Ленин отводил для него десятилетия. За это время он планировал достигнуть поголовной грамотности в стране, снабдить село электричеством, техникой (трактора, комбайны), добиться повышения культуры земледелия, создать необходимый фонд от возможных неурожаев и т. д. Ленин был уверен в том, что каждый новый строй возникает при соответствующей материальной поддержке государства. Более того, он приходит к выводу, что «строй цивилизованных кооператоров» в условиях советской власти и «есть строй социализма»[17]. Именно в этом он видел «коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм»[18].

Но если по Ленину кооперация означала глубокий социальный переворот в деревне, составляющий целую эпоху, то у Сталина коллективзация сельского хозяйства превратилась в оперативную кампанию, проводимую административными и чрезвычайными мерами. Для теоретического оправдания своей левацкой политики по отношению к крестьянству, которую он прежде критиковал, борясь с левой оппозицией, Сталин выдвинул идею недопустимости в период строительства социализма сохранения двух разнородных оснований – социалистической промышленности и индивидуального сельского хозяйства. При этом его совершенно не смущал тот факт, что для преодоления индивидуального хозяйства и эффективного кооперирования на селе нужна соответствующая техническая база, которой в то время просто не существовало.

На мой взгляд, Сталин в отличие от Ленина был весьма далек от подлинно марксистской теории, утверждавший, что без соответствующих материально-технических предпосылок невозможно реальное обобществление производства, а следовательно, и успешное построение социализма. Не имея под собой соответствующей технологической базы, политика коллективизации по Сталину, как правило, вырождалась в формальное обобществление средств производства. Есть все основания думать, что Сталин, вообще, не различал реального и формального обобществления производства. Вот характерный пример этому. 5 декабря 1929 г. он в письме В. Молотову хвастался: «Бурным потоком растет колхозное движение. Машин и тракторов, конечно, не хватает (куда там!); но уже простое объединение крестьянских орудий дает колоссальное увеличение посевных площадей (в некоторых районах до 50%. В Нижне-Волжском крае переведено (уже переведено!) на рельсы колхозов 60% хозяйств»[19]. Подобная политика, конечно, ничего общего с социализмом не имела: мало того, на практике она полностью дискредитировала его идеалы, заменив ленинский принцип добровольности вступления крестьян в колхозы чрезвычайными насильственными методами.

В итоге, проведя коллективизацию с помощью силовой политики раскулачивания не только кулаков, но и середняков, составлявших в то время основную массу производителей товарной продукции, Сталин ввергает сельское хозяйство на долгие годы в глубокий кризис, порождая голод и трагедию миллионов крестьянских семей. Потребовались долгие годы, чтобы под колхозы был подведен реальный технический фундамент, связанный с современной с/х техникой: тракторами, комбайнами и пр. Лишь тогда коллективная форма собственности в деревне наполнилась реальным содержанием и колхозы стали кормить страну. Правда, и здесь не обошлось без ошибок, проявившихся в стремлении форсировать развитие села путем приказного сокращения приусадебных участков и превращения колхозов в совхозы, что порождало новые трудности и проблемы в деревне.

С падением «реального социализма» в 1990-е гг. Россия столкнулась вновь со своеобразным возрождением «сталинизма», но уже основанное на противоположной идее – «деколлективизации деревни». Ее реализаторами стали радикаллибералы, выступившие за немедленное введение частной собственности, как панацеи от всех «социалистических» бед. Начав деколлективизацию сельского хозяйства в России, они, по сути дела, воспроизвели сталинизм с обратным знаком: Если Сталин «молился» на святую государственную собственность и проклинал частную, то Гайдар с Чубайсом молились на святую частную собственность и проклинали общественную и государственную. В результате подобная «либеральная» политика привела к развалу высокопроизводительных колхозов-миллионеров, резкому сокращению пахотной земли, сжатию внутреннего рынка и исчезновению с карты России тысяч деревень. В то время, когда фермеры всего мира ищут и находят новые и новые формы объединения и кооперации своего труда, российские крестьяне под влиянием политики современных горе реформаторов фактически вернулись назад в давно прошедшие времена. В итоге потребности России в продовольствии, в основном удовлетворяются сегодня за счет импорта сельскохозяйственных продуктов, что ведет к еще большему сокращению и без того узкого внутреннего рынка страны, снижая ее необходимую продовольственную безопасность.

Невозможно понять ленинскую модель советского социализма, не поняв его теории рабочего государства. Как известно, теоретические основы такого государства Лениным были выяснены еще до Октябрьской революции в работе «Государство и революция». В ней Ленин защитил и развил марксистскую теорию, показав классовую природу государства как в условиях буржуазного общества, так и в период перехода от капитализма к социализму. По мнению Ленина, в ходе Октябрьской революции удалось создать в лице Советов новый неэксплуататорский тип государства, выражающей волю и интересы рабочего класса и трудового крестьянства.

В отличие от анархистов Ленин вслед за Марксом и Энгельсом считал, что государство не может исчезнуть сразу после революции, его нельзя отменить никакими декретами: оно должно отмереть по мере роста производительных сил, исчезновения классов и превращения труда в первую жизненную потребность[20]. До этих пор на первой социалистической фазе развития, когда производительные силы не в состоянии дать изобилия продуктов, необходим строгий контроль за мерой труда и потребления со стороны государства. В таком обществе все «граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного «синдиката», или одной фабрики, с «равенством труда и равенством оплаты», с необходимой трудовой дисциплиной, «которую пролетариат распространит на все общество»[21].

На основе этих ленинских высказываний, некоторые современные исследователи делают вывод о том, что Ленин, вслед за Каутским, до конца своей жизни придерживался сугубо «механистических» представлений о социализме[22]. При этом совершенно игнорируется мнение самого Ленина о том, что идея «одной фабрики» и «фабричной» дисциплины «никоем образом не является ни идеалом нашим, ни нашей конечной целью, а только ступенькой, необходимой для радикальной чистки общества от гнусности и мерзостей капиталистической эксплуатации и для дальнейшего движения вперед»[23].

После Октябрьской революции марксистское понимание государства  полностью подтвердилось на практике. В тоже время оно вскрыло ряд новых моментов, связанных со спецификой России, которые классическая марксистская теория, опиравшаяся только на опыт стран Запада, не могла учесть. Практика функционирования советского государства показала, что рабочий класс, если он хочет остаться  у власти, не может просто сохранить и пустить в ход старую государственную машину: он должен ее разрушить, перерезав ее связи с буржуазией. Вместе с тем, Ленин считал, что такой слом буржуазного государства не должен вести к уничтожению специалистов, банковских чиновников, других технических работников и служащих, готовых сотрудничать с советской властью. Сознавал Ленин и то, что в условиях Советской власти возникнет широкое социальное творчество самих трудящихся как прообраз будущего коммунистического общества. Первые коммунистические субботники и развитие массового самодеятельного творчества рабочих, крестьян и интеллигенции это полностью подтвердили.

Принципиально иное представление о переходе к социализму и функционированию пролетарского государства находим в работах и высказываниях Сталина. Он, как правило, преувеличивал роль насилия в управлении государством и обществом. В этой связи, он критиковал Энгельса и Ленина за их допущение ненасильственного перехода от капитализма к социализму, связанного с демократическими преобразованиями и возможностью выкупа у капиталистов средств производства. Так, выступая на встрече с философами Института красной профессуры в конце 1930 г., он говорил: «… у Энгельса не совсем все правильно. Например, его письмо о перспективах войны между Россией и Германией. Это письмо использовал Каутский в 1914 г. Далее, в его замечаниях об Эрфуртской программе у него есть местечко насчет врастания в социализм. Это пытался использовать Бухарин… Ленин не без некоторой натяжки обходит это место в «Государстве и революции»[24].

Надо отметить, что Сталину в отличие от Ленина всегда было присуще сугубо бюрократическое представление о методах строительства социализма, задачах и функциях Советского государства. Если Ленин был уверен, что социализм нельзя создать без инициативы снизу, без опыта народа, то Сталин рассматривал массы в качестве сырого материала, с которым можно проводить любые социальные и политические эксперименты. Ленин считал, что Советское государство должно было полностью подчиняться трудящимся и контролироваться ими. Сталин, напротив, преувеличивал роль командных, сугубо аппаратных методов управления государством. Ленин писал: «Живое творчество масс – вот основной фактор новой общественности… Социализм не создается по указам сверху. Его духу чужд казенно-бюрократический автоматизм; социализм живой, творческий, есть создание самих народных масс»[25]. Сталин, напротив, считал, что социализм должен создаваться сверху, с помощью аппарата и жесткого, нередко силового, администрирования. «Массы,– писал он, – сами хотят, чтобы ими руководили, и массы ждут твердого руководства»[26].

Сталин понимал Советы и общественные организации не как демократические институты осуществления власти трудящихся, а как бюрократические органы принятия нужных ему решений. Он писал в этой связи: «Страной управляют на деле не те, которые выбирают своих делегатов в парламенты при буржуазном порядке или на съезде Советов при советских порядках. Нет. Страной управляют фактически те, которые овладели на деле исполнительными аппаратами государства, которые руководят этими аппаратами»[27].

После смерти Ленина и вопреки его Политическому завещанию, предполагавшему радикальную демократизацию советского государства, Сталин построит свою сугубо тоталитарную модель государственной власти с одной партией, подчиненной аппарату, с одной догматической идеологией и одним непререкаемым вождем во главе. В этой модели с неизбежностью происходило бюрократическое перерождение Советов, профсоюзов и других общественных организаций. Они все больше превращались в организации, непосредственно подчиненные государственной власти. В итоге вместо осуществления социалистического идеала отмирания государства на практике происходило его усиление.

Сталин открыто говорил об ошибочности классической марксистской теории отмирания государства. Он вообще считал эту теорию, по его собственному выражению, «гнилой». Сталин считал, что усиление государства должно идти за счет усиления его централизации, иерархии и репрессивных функций по отношению ко всем «врагам народа». При этом к данной категории лиц он сначала относил своих политических противников из числа «левой» и правой оппозиции, а затем и всех остальных граждан, недостаточно лояльно относящихся к режиму его личной власти. Отсюда репрессии, которые он считал «необходимым элементом наступления» в области «социалистического строительства»[28]. Их он и сделал своим главным средством борьбы со своими политическими противниками, оправдывая свои действия теорией «обострения классовой борьбы» по мере «наступления социализма».

Необходимость политической реформы

По мере осуществления ленинской политики нэпа все острее давали о себе знать проблемы, возникшие в политической сфере. Эти проблемы в основном касались неэффективного функционирования Советского государства, подвергнувшегося серьезной бюрократической деформации. Они были связано с тем, что за годы, прошедшие после Октября, большевикам не удалось радикально реформировать государственный аппарат, который по выражению Ленина был «заимствован от царизма и только чуть-чуть подмазан советским миром». Представляя из себя «буржуазную и царскую мешанину», такой аппарат был, конечно «чужд» революционной практике создания нового общества[29].

По мнению Ленина, только наркомат иностранных дел отвечал в полной мере требованиям советской власти и ее политики, что касается остальных наркоматов, включая Рабкрин, то они не справлялись со своей ролью государственного управления страной. Широко распространившийся бюрократизм блокировал исполнение многих политических решений, ставя под угрозу выполнение новой экономической политики, других важнейших политических решений, принимаемых политбюро и правительством страны. Ленин образно сравнивал действие этого аппарата с машиной, которая «едет не совсем так, а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит у руля этой машины»[30].

Исходя из данного факта, Ленин намечает политическую реформу, призванную радикально демократизировать советское государство. Эта реформа включала в себя ряд важнейших политических и организационных вопросов. Среди них вопросы: о реорганизации Рабкрина как орудия улучшения работы госаппарата в целом, о предании законодательных функций госплану, об укреплении единства правящей партии и повышении ее роли в обществе, о решении национального вопроса и создании СССР и ряд других.

Современные исследователи нередко считают, что Ленин, намечая политическую реформу, исходил только из тактических, конъюнктурных моментов текущей ситуации в стране. На мой взгляд, такое мнение не точно и, следовательно, не верно. В любых тактических вопросах он пытался руководствоваться общей стратегией и ее конечными целями. Это непосредственно относится и к его реформе политической системы. Как уже отмечалось, он признавал, что имеющийся государственный аппарат достался в наследство Советской власти от прошлого, от культуры не только буржуазной, но и добуржуазной, т. е от таких «махровых типов культур» как «чиновничья», или «крепостническая»[31]. Вместе с тем, он требовал при создании нового государственного аппарата овладения действительно «социалистической» культурой[32].

Отсюда его поиск соответствующих «кирпичей» для ее построения, начиная от привлечения в государственный аппарат «передовых» рабочих и кончая элементами «действительно просвещенными», «за которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести, не побоялись признаться ни в какой трудности и не побоялись никакой борьбы для достижения поставленной себе цели»[33]. Отсюда вытекало и его общее требование к качеству работников нового аппарата: «лучше числом поменьше, да качеством повыше». Но именно данному требованию не удовлетворял наркомат Рабкрина которым руководил Сталин. В нем было много случайных людей, он не справлялся со своей главной функцией - ревизией других аппаратов, в нем господствовали бюрократизм и очковтирательство. Ленин считал, что «хуже поставленных учреждений, чем учреждения нашего Рабкрина нет и что при современных условиях с этого наркомата нечего спрашивать»[34].

Исходя из этого, Ленин предлагает радикальную реформу Рабкрина, который должен стать образцовым контрольным учреждением, способным наладить работу всех других государственных учреждений: местных и центральных, торговых и чисто чиновничьих, учебных, архивных, театральных и т. д. В состав нового Рабкрина, по Ленину, должны были войти специалисты, сдавшие жесткий экзамен на знание как науки управления, так основных проблем функционирования советского аппарата. Эти специалисты должны получать достаточно высокие зарплаты, чтобы быть свободными от возможной коррупции в ходе проверки различных учреждений, Они должны использовать различные нестандартные приемы борьбы с бюрократами, «ловли не скажу – мошенников, но вроде того»[35].

Новый Рабкрин Ленин видел как учреждение академического типа, которое не только владеет наукой управления, но и на ее основе совершенстсвует работу других госучреждений, курирует научно-исследовательские институты, отбирает и издает лучшие учебники по проблемам научной организации труда и управления, внедряет науку в повседневную управленческую практику. Гарантию и успех в достижении всех этих целей Ленин связывал с объединением и даже «слиянием» контрольных функций партии и государства. Отсюда его план соединения Рабкрина и ЦКК партии, отсюда его идея расширения состава ЦКК за счет сознательных рабочих и крестьян, не испорченных бюрократической практикой советских учреждений. Как уже отмечалось, образец такого аппарата он видел в наркомате иностранных дел. Он писал в этой связи: «Разве это гибкое соединение советского с партийным не является источником чрезвычайной силы в нашей политике? Я думаю, что то, что оправдало себя, упрочилось в нашей внешней политике и вошло уже в обычай так, что не вызывает никаких сомнений в этой области, будет по меньшей мере, столько же уместно (а я думаю, что будет гораздо более уместно) по отношению ко всему нашему государственному аппарату»[36].

Радикальную реформу государственного аппарата Ленин связывал со всей международной обстановкой в мире. С его точки зрения новый госаппарат должен работать таким образом, чтобы Советская республика могла продержаться до тех пор, пока развитые «западноевропейские капиталистические страны завершат свое развитие к социализму»[37]. И здесь Ленин отмечает новые обстоятельства движение этих стран к социализму: «Они завершают его не равномерным «вызреванием» в них социализма, а путем эксплуатации одних государств другими»[38]. И хотя конечная победа социализма в перспективе «безусловно обеспечена» благодаря общему перевесу революционных сил Востока над контрреволюционными силами Запада, тем не менее, тактически для того, чтобы продержаться до возможного военного столкновения Запада и Востока, и для того, чтобы «помешать западноевропейским контрреволюционным государствам раздавить нас»[39], Советской стране необходимо создать такое государство, в котором рабочие сохранили бы свое руководство над крестьянами, и, как уже отмечалось, изгнать из своих общественных отношений всякие следы каких бы то ни было излишеств, поднять, производительные силы страны на уровень самых новейших научно-технических достижений.

Разрабатывая реформу политической системы, Ленин не мог обойти проблему места и роли правящей коммунистической партии в обществе. Практика построения социализма предъявляла к ней особые требования, радикально отличающиеся от тех, когда партия только шла к власти. Ленин, прежде всего, видел в партии наиболее сознательную часть рабочего класса, которая ведет за собой не только рабочих, но и крестьян. Как правящая партия она определяет стратегию и тактику построения нового общества, разрабатывает и распространяет во всех слоях общества свое мировоззрение, свои социалистические идеи.

Ему была глубоко чужда идея монополии отдельных лиц на принятие политических решений. Эти решения, как правило, были плодом широких коллективных обсуждений и решений, принимаемых на съездах и конференциях партии. В итоге, каждый член партии имел возможность влиять на выработку политического курса страны и его воплощения в жизнь. Даже после вынужденного принятия решения о запрете фракций в партии, Ленин считал, что это решение не может остановить общепартийные дискуссии, которые широко публиковались в партийной печати.

Быстрое увеличение и расширение правящей партии за счет лиц и целых слоев, далеких по своему мировоззрению и поведению от рабочего класса могло привести и приводило к размыванию социальной базы партии. В этой связи Ленин намечает ряд принципиальных шагов, которые должны были качественно улучшить состав партии, укрепить ее политическое руководство, резко повысить эффективность ее работы. В сентябре 1921 г. он публикует в «Правде» статью «О чистке партии», в которой подчеркивает необходимость предъявления новых требований членам партии, связанных с мирными задачами социалистического строительства и борьбой «против разлагающих и пролетариат и партию влияний мелкобуржуазной и мелкобуржуазно-анархической стихии»[40]. Эта стихия нередко приводила к отрыву отдельных членов партии от масс, порождала явления, позорящие «партию в глазах массы». Не переоценивая уровень развития масс, видя их определенную усталость от прошедших войн и общественных преобразований, Ленин отмечал их чуткое умение отличать честных и преданных революции коммунистов от «примазавшихся» к власти, от «закомиссарившихся» или «обюрократившихся». В этой связи он требовал «чистить» партию, считаясь с указаниями беспартийных трудящихся»[41].

Для коммунистической партии Ленин, вообще, считал чрезмерным ее количество даже в 300-400 тысяч членов партии. Он ссылался на мнение белогвардейцев, которые делали ставку на «непролетарский состав нашей партии» и ее классовое перерождение[42]. В этой связи он требовал увеличения в партии количества рабочих, проработавших на заводах и фабриках не менее десяти лет и имеющих соответствующую «пролетарскую психологию». По его мнению, все эти изменения необходимо провести в связи с тем, что часто «пролетарская политика партии определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет уже зависеть не от него»[43]. Как известно, все эти опасения Ленина в будущем полностью подтвердились. Полное сосредоточение в руках Сталина политической власти и фактическое уничтожение им тончайшего слоя «старой партийной гвардии», привели к тому, что партийные решения стали со временем зависеть от воли одного человека, со всеми отсюда негативными и даже катастрофическими последствиями для страны.

Рассматривая отношение правящей партии с народом, Ленин допускал возможность ее падения в случае утраты связи с массами и превращения в зазнавшуюся партию. Он писал: «В народной массе мы все же капля в море, и мы можем управлять только тогда, когда правильно выражаем то, что народ сознает. Без этого коммунистическая партия не будет вести пролетариата, а пролетариат не будет вести за собою масс, и вся машина развалится»[44]. Эта мысль Ленина во многом оказалась пророческой в связи с политикой Сталина в 1930-е гг., породившей глубокий политический кризис в партии и обществе, разрешение которого было отодвинуто начавшейся Отечественной войной.

Существует принципиальное отличие в понимании роли партии у Ленина и Сталина. Для последнего правящая партия была не выразителем интересов трудящихся, тесно связанная с народом, как полагал Ленин, а «своего рода орденом меченосцев внутри государства», ведущим постоянную войну со своими политическими противниками, «непреступной крепостью», откуда велся по ним непрекращающийся огонь[45]. Если для Ленина партия была союзом единомышленников, то партия при Сталине – это жесткая иерархическая и бюрократическая организация, которая может всегда «потребовать отчета за грехи против партии» [46].

Являясь, по Сталину, хозяином в обществе, партия внутри себя имеет также своего хозяина в лице генсека. Известно, что при Ленине генеральный секретарь партии был всего лишь секретарем, ответственным за организацию работы высших ее органов. При Сталине должность генсека становится всесильной и практически бесконтрольной. Как хозяин в партии, генсек, по мнению Сталина, время от времени мог проходиться «по рядам партии с метлой в руках»[47]. Такая «демократия» в партии, конечно, ничего общего не имела с ленинским пониманием революционной партии, как организацией единомышленников, где каждый член партии имел право высказываться по любым вопросам партийной жизни и свободно критиковать своих товарищей, не взирая на их должность и положение в партии.

Ленина особенно волновали вопросы, связанные с развитием внутрипартийной демократии. Как уже отмечалось, он особенно боялся превращения правящей партии в «зазнавшуюся партию», оторванную от народа. В этой связи он требовал в своих последних статьях и письмах укрепления ее руководства путем расширения состава ЦК за счет привлечения в него сознательных рабочих, планировал ряд организационных изменений в Оргбюро и Политбюро, включая устранение Сталина с поста генсека. По мнению Ленина, Сталин, став генеральным секретарем партии, сосредоточил в своих руках «необъятную власть», которой он не сможет осторожно пользоваться, и что уже приводит к ошибкам в политике.

Национализм или интернационализм?

Одной из таких ошибок было неправильное понимание Сталиным национального вопроса, и связанного с ним конкретных решений по проблеме создания СССР, взаимоотношений РСФР и других национальных республик, проявления шовинистических тенденций в руководстве РКПб и т. д. Именно национальный вопрос стал причиной острого конфликта Ленина со Сталиным в последние годы жизни основателя советского государства.

Суть этого конфликта была раскрыта и показана Лениным в его последних статьях и, прежде всего в статье по национальному вопросу, в которой он особо пристальное внимание уделил проблеме интернационализма, непонимание которого проявлял Сталин и многие другие руководители партии и страны. По его мнению, это отрицательно сказывалось на межнациональных отношениях и образовании СССР. В этом смысле, национальный вопрос у него выходил на первый план. Он его напрямую связывал с кадровым вопросом, в частности, с местом и ролью Сталина в руководстве партией. Не смотря на ухудшение своего здоровья Ленин готовился выступить с речью по проблеме интернационализма и взаимоотношений наций на предстоящемXII съезде РКП(б). К сожалению, текст, или конспект этой речи до сих пор не найден. На съезде он планировал всесторонне обосновывать настоятельную необходимость смещения Сталина с поста генсека, и прежде всего за серьезные ошибки в национальном вопросе. Здесь цельность и революционный характер натуры Ленина проявились наиболее полно. Он не боялся идти на конфликт даже с близкими людьми, изменившими интернациональным и революционным идеалам. При этом его не пугал тот факт, что против него объединились почти все члены Политбюро и Оргбюро, разделявшие сталинскую версию о том, что в последних работах Ленина говорит якобы не вождь революции, а «его болезнь».

Возглавляя наркомат по делам национальностей и, считая себя специалистом в национальном вопросе, Сталин был решительным противником ленинского плана образования СССР, основанного на равноправии и добровольном вхождения в Союз независимых национальных республик. Он считал, что Ленин, говоря о равноправии республик, входящих в будущий Союз, проявляет по отношению к ним своеобразный «национальный либерализм». Он был убежден, что Союз следует строить по принципу автономного вхождения этих республик в состав РСФСР и их прямой подчиненности российскому центру. По Ленину эта идея «в корне была не верна и несвоевременна»[48]. Она порождала националистические настроения на местах, способствовала недоверию и дистанцированию от центра национальных республик. Ленин видел в реализации сталинской идеи «автономизации» требование бюрократического российского аппарата, что могло привести и приводило на практике к прямому нарушению принципа пролетарского интернационализма.

Ленин был уверен, что сталинский план создания СССР на основе «автономизации» есть результат его торопливости, администраторства и озлобления по отношению к националам вообще, и грузинским, в частности. Последние хотели входить в СССР на равных правах с русскими. Сталин же, считал это требование уклоном в «социал-национализм». Ленин, напротив увидел в таких обвинениях проявление великодержавного шовинизма со стороны великороссов. Он писал позднее: «Тот грузин, который… пренебрежительно швыряется обвинением в «социал-национализме» (тогда как он сам является настоящим и истинным не только «социал-националом», но и грубым великорусским держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности»[49].

Такая резкая отповедь Сталину со стороны Ленина была обострена последствием инцидента, который возник между Орджоникидзе, представлявшего власть центра в Закавказье, и одним из членов грузинской компартии (Кабахидзе), которого он ударил рукой в ответ на его устное оскорбление: Орджоникидзе был назван «сталинским ишаком». Так возникло так называемое «грузинское дело», которое больше других волновало Ленина и, о котором он в конце своей жизни думал не переставая.

Всестороннее осмысление этого дела привело Ленина к тому, что он стал готовить своеобразную «бомбу», которая должна была на съезде взорвать великодержавную политику, проводимую Сталиным в национальном вопросе. Ленин напрямую связывал «грузинское дело» с игнорированием отдельными руководителями партии принципа интернационализма как основы ее деятельности во внутренней и международной политике.

Именно в оценке «грузинского дела» особенно наглядно проявились две противоположные позиции, существовавшие в то время в партии: интернационалистская, которую отстаивал Ленин, и великодержавная, которой руководствовался Сталин. Не случайно самый последний документ, продиктованный Лениным, посвящен именно этому «делу». Я имею в виду письмо к старым грузинским коммунистам П.Г. Мдивани и Ф.Е. Махарадзе, которых Сталин обвинял в национал-уклонизме. Вот его текст, написанный 6 марта 1923 г: «Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь. С уважением Ленин»[50]. Узнав о содержании этого письма, Сталин на следующий день информирует Орджоникидзе о том, что Ленин в этом письме «солидаризируется с уклонистами и ругает тебя, т. Дзержинского и меня. Видимо, имеется цель надавить на волю съезда компартии Грузии в пользу уклонистов»[51].

В чем же заключалось суть этого «дела»? На первый взгляд, оно выглядело как обычный конфликт, разгоревшийся между двумя не в меру темпераментными грузинами. На самом деле все было гораздо сложнее: поводом для конфликта послужило разное понимание линии партии на Кавказе у Орджоникидзе, проводившего в жизнь установки Сталина, и у коммунистов группы Мдивани. Возглавлявший в то время Закавказский краевой комитет РКП(б) Г. Орджоникидзе жестко осуществлял на Кавказе сталинский план объединения независимых республик в Союз на основе идеи «автономизации». Сопротивляясь осуществлению этого плана, руководство компартии Грузии на своем заседании принимает следующее решение: «Предлагаемое на основании тезисов тов. Сталина объединение в форме автономизации независимых республик считать преждевременным».

Ленин в это время отсутствовал в Кремле по причине своей болезни, а созданная Политбюро ЦК РКП(б) комиссия для подготовки вопроса о создании Союза отклоняет резолюцию руководства компартии Грузии и принимает за основу образования Союза план Сталина. Ознакомившись с решением этой комиссии, Ленин пишет письмо Л. Каменеву для членов Политбюро, в котором решительно выступает против сталинской идеи «автономизации» и предлагает совершенно иной путь создания СССР на основе равноправия и сохранения независимости республик. Для него важно, чтобы «мы не давали пищи «независимцам», не уничтожали их независимости, а создавали еще новый этаж, федерацию равноправных республик»[52].

Тем не менее, Сталин, явно не понимая интернационалистской сути плана образования СССР, предложенного Лениным, выступает против его критики проекта автономизации. Как уже отмечалось, обвинив Ленина в «национальном либерализме», он одновременно доказывает ненужность двух ВЦИКов в будущем Союзе: российского и союзного. При этом он требует, в частности, от Каменева «твердости против Ильича». Как бы отвечая Сталину, Ленин пишет: «Т. Каменев! Великодержавному шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть. Как только избавлюсь от проклятого зуба, съем его всеми здоровыми зубами.

Надо абсолютно настоять, чтобы в союзном ЦИКе председательствовали по очереди:

Русский

Украинец

Грузин и т. д.

Абсолютно!». Ваш Ленин».

Такая решительная позиция Ленина привела к тому, что Октябрьский Пленум ЦК, рассматривающий проект создания Союза, встал на ленинскую точку зрения, отказался от идеи «автономизации» и осудил проявления великодержавности со стороны Сталина. Вот как итоги этого Пленума характеризовал Мдивани: «Сначала (без Ленина) нас били по-держимордовски, высмеивая нас, а затем, когда вмешался Ленин после нашего с ним свидания и подробной информации, дело повернулось в сторону коммунистического разума... Принят добровольный союз на началах равноправия», и «удушающая атмосфера против нас рассеялась...»[53].

Однако после этого Пленума конфликт между группой Мдивани и Орджоникидзе вспыхивает с новой силой. Камнем преткновения стал вопрос о том, как Грузия должна входить в Союз: через Закавказскую Федерации или самостоятельно, напрямую. Орджоникидзе настаивал на первом варианте, группа Мдивани – на втором. Начались взаимные обвинения в национализме и в великодержавном шовинизме. В этой атмосфере и состоялся инцидент с рукоприкладством Орджоникидзе. В итоге большая часть ЦК КП Грузии подала в отставку и обратилась в ЦК РКП(б) с жалобой на Орджоникидзе. В конце ноября Политбюро приняло решение направить в Грузию комиссию во главе с Ф. Дзержинским. 12 декабря 1923 г. Дзержинский доложил Ленину результаты работы комиссии, которые сводились к следующему выводу: линия Закавказского бюро и Орджоникидзе «вполне отвечала директивам ЦК РКП и была вполне правильной». Таким образом, комиссия Дзержинского, которая должна была внимательно и всесторонне изучить это «дело», фактически оправдывала рукоприкладство Орджоникидзе и его политику на Кавказе.

Грузинский конфликт и данный вывод комиссии Дзержинского глубоко потрясли Ленина, отрицательно повлияв на его здоровье. Узнав после разговора с Дзержинским о таком исходе конфликта, Ленин решает непосредственно вмешаться в него, не смотря на резкое ухудшение его здоровья. Позднее он скажет своему секретарю Л. Фотиевой: «Накануне моей болезни Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об «инциденте», и это на меня очень тяжело повлияло»[54]. Одновременно он продолжал борьбу со Сталиным, сделав из сложившейся ситуации в Грузии далеко идущие выводы. В итоге он полностью изменяет план образования СССР, представленный Сталиным и предлагает собственный план его создания, который основывается на полном равенстве прав каждой независимой республики, желающей вступить в Союз. Он предлагает «оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов»[55]. По его мнению, нужно сделать все для того, чтобы устранить любые несправедливости со стороны большой нации по отношению к нации маленькой, чтобы в условиях революционного пробуждения Востока, самим не попадать «хотя бы даже в мелочах, в империалистические отношения к угнетаемым народностям»[56].

Несмотря на свою обострившуюся болезнь и невозможность выступить на съезде Советов, где в то время создавался Советский Союз, Ленин пишет свою знаменитую работу «К вопросу о национальностях или об «автономизации», в которой дает политическую оценку «грузинскому делу», осуждает поведение Орджоникидзе и его рукоприкладство как злоупотребление властью и проявление великодержавного шовинизма. «Орджоникидзе, – писал Ленин, – не имел права на ту раздражимость, на которую он и Дзержинский ссылались. Орджоникидзе, напротив, обязан был вести себя с той выдержкой, с какой не обязан вести себя ни один обыкновенный гражданин, а тем более обвиняемый в «политическом» преступлении»[57].

Ленин считал: «грузинское дело» показало, что многие руководители партии не разобрались в национальном вопросе и не поняли сути пролетарского интернационализма. В свою очередь, он подробно показывает, как эти вопросы следует понимать. По его мнению, надо отличать «национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой»[58], что по отношению ко второму национализму «почти всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия, и даже больше того – незаметно для себя совершаем бесконечное количество насилий и оскорблений»[59]. Из этого Ленин делает вывод, что для пролетарской солидарности надо максимум доверия со стороны инородцев, а этого можно достигнуть лишь хорошим отношением, компенсирующим недоверие и обиды, которые им были нанесены в прошлом правительством «великодержавной» нации[60].

В практическом плане Ленин потребовал «примерно наказать тов. Орджоникидзе», «доследовать или расследовать вновь все материалы комиссии Дзержинского на предмет исправления той громадной массы неправильностей и пристрастных суждений, которые там несомненно имеются. Политически – ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую капанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского»[61].

Однако на этом «грузинское дело» не заканчивается. Сталин втайне от Ленина проводит заседание Политбюро, где утверждает ошибочные выводы комиссии Дзержинского и рассылает соответствующее письмо низовым организациям партии. Ленин, в свою очередь, создает свою комиссию по грузинскому вопросу и просит предоставить ему соответствующие материалы комиссии Дзержинского. Сталин отвечает, что без решения Политбюро материалы «дать не может»[62]. Узнав об этом, Ленин заявляет, «что будет бороться за то, чтоб материалы дали». В итоге 1 февраля 1923 г. Политбюро разрешает их выдать Ленину. Получив необходимые документы, секретари Ленина обнаруживают в них отсутствие заявления потерпевшего. После соответствующего выяснения от Сталина получен ответ: оно «пропало».

Создав из секретарей свою комиссию для изучения поступивших материалов, Ленин предлагает ей определенные вопросы для анализа. Среди них: физические способы подавления («биомеханика»), линия ЦК РКП(б) в отсутствие Ленина и при нем, рассмотрение комиссией Дзержинского обвинений как против ЦК КП Грузии, так и против Заккрайкома и др.[63] Через три недели секретари Ленина представляют результаты своей работы и выводы, о которых почти не говорилось в печати. В частности, они показали, что начиная со второй половины 1922 г.  произошло изменение курса ЦК РКП(б) по грузинскому вопросу. Если до болезни Ленина ЦК придерживалось линии, сформулированной Лениным в его письме от 14 апреля 1921 г., где Ленин предлагал грузинским товарищам не применять у себя «русского шаблона», проявлять больше «уступчивости по отношению к мелкой буржуазии, интеллигенции и особенно к крестьянству», то после заболевания Ленина эта линия изменилась. ЦК КП Грузии был обвинен в «националистическом уклоне». Этот уклон Сталин объяснял тем, что грузинские коммунисты «сделали фетиш из тактики уступок, между тем как теперь время не политических уступок, а наоборот, политического наступления».

Исходя из этого сталинского тезиса, ЦК РКП(б) поддерживал все действия Заккрайкома, которым руководил Орджоникидзе, допускавший администрирование и грубость по отношению к членам ЦК КП Грузии. В частности, расходясь с грузинскими коммунистами по вопросам вхождения Грузии в Закавказскую федерацию и СССР, он требовал беспрекословного подчинения себе, допускал «площадную ругань» и грозил репрессиями старым работникам компартии Грузии. Орджоникидзе снял авторитетного коммуниста Окуджаву с поста секретаря ЦК грузинской компартии и обещал, в случае несогласия с ним, «разгромить всю партию и создать новую из молодых». Считая себя «резким человеком в проведении политической линии партии», он допускал «случаи рукоприкладства» и «запугивания при голосовании» и т. п.  Грузинские коммунисты обвиняли Орджоникидзе в «шовинизме» и «держимордовстве», применении «методов военного коммунизма». Они цитировали слова Орджоникидзе, который, повторяя Сталина, утверждал, что будет «каленым железом выжигать остатки национализма». К сожалению, комиссия Дзержинского не придала всем этим фактам должного значения. В своем заключении комиссия, созданная Лениным, констатировала, что вопрос о разногласиях в компартии Грузии носит «характер политический и должен быть выдвинут на предстоящем съезде компартии». (Здесь и выше приводились слова и положения, взятые из текста заключения комиссии, созданной Лениным по «грузинскому делу»[64]).

Параллельно с работой секретарей по изучению материалов «грузинского дела» Ленин готовил соответствующую речь по национальному вопросу, которая в Центральном партийном архиве отсутствует. Означает ли это, что она была в свое время кем-то изъята из бумаг Ленина? Ответа до сих пор нет. Предположение работников ЦПА о том, что ее (с их слов) не существует в природе, противоречит тому, что писал Ленин, который всегда выражался очень точно. Вместе с тем, содержание данной речи можно воспроизвести по тем ленинским запискам по национальному вопросу, которые он нам оставил в работе «К вопросу о национальностях или об «автономизации». Проясняют позицию Ленина и следующие его слова, записанные 14 февраля 1923 г. Фотиевой: «…Намекнуть Сольцу, что он на стороне обиженного. Дать понять кому-либо из обиженных, что он на их стороне. 3 момента: 1. Нельзя драться. 2. Нужны уступки. 3. Нельзя сравнивать большое государство с маленьким. Знал ли Сталин? Почему не реагировал?»[65]. В этом же русле следует рассматривать и его последнее письмо грузинским коммунистам, о котором шла речь выше.

Итак, изучив материалы по «грузинскому делу», Ленин приходит к  выводу, что оно во многом связано с неверной политической линией Сталина, курировавшего национальный вопрос в партии и правительстве. Учитывая это, а также другие существенные расхождения со Сталиным, в частности, по вопросу образования СССР, Ленин принимает решение обратиться к очередному ХII съезду партии с решительной просьбой о «перемещении» Сталина с поста генсека.

В этой связи, следует рассматривать и его январское добавление к Письму к съезду, в котором ранее давались сжатые характеристики всем главным руководителям партии и государства, и которое могло быть, по предположению отдельных историков, непосредственной реакцией на грубое оскорбление Крупской. Вот это дополнение, о котором рядовые члены партии узнают лишь тридцать с лишним лет спустя: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или такая мелочь, которая может получить решающее значение»[66].

Позднее, интерпретируя это письмо, Сталин скажет, что в нем лишь указывалось на его грубость. При этом он соглашался насчет своей грубости, оправдывая ее тем, что она якобы порождена борьбой против врагов рабочего класса. Однако, это была полуправда, а правда заключалась в том, что Ленин расходился со Сталиным почти по всем основным политическим вопросам. В итоге Ленину еще до съезда удается одержать ряд внушительных побед. Он добивается существенных изменений в политике партии по вопросу о принципах образования СССР, о монополии внешней торговли, о совершенствовании функций госплана и др. Планировал он на съезде одержать победу и над генсеком Сталиным. Однако это ему не удалось, хотя и остались многие документы, показывающие, что он предпринимал для решения этого вопроса.

Вот, что об этом вспоминает Троцкий, передовая соответствующую беседу Ленина с одним из его секретарей Гляссер: «А вы не знаете, как относится к грузинскому вопросу Троцкий?», – спрашивает Ленин. «Троцкий на пленуме выступал совершенно в вашем духе», – отвечает Гляссер, которая секретарствовала на пленуме. «Вы не ошибаетесь?». «Нет, Троцкий обвинял Орджоникидзе, Ворошилова и Калинина в непонимании национального вопроса». – «Проверьте еще раз!» – требует Ленин. На второй день Гляссер подает мне на заседании ЦК, у меня на квартире, записку с кратким изложением моей вчерашней речи и заключает ее вопросом: «Правильно ли я вас поняла?» – «Зачем вам это?» – спрашиваю я. «Для Владимира Ильича», – отвечает Гляссер. «Правильно», – отвечаю я. Сталин тем временем тревожно следит за нашей перепиской. Но в этот момент я еще не догадываюсь, в чем дело... «Прочитав нашу с вами переписку, – рассказывает мне Гляссер, – Владимир Ильич просиял: ну, теперь другое дело! – и поручил передать вам все те рукописные материалы, которые должны были войти в состав его бомбы к XII съезду». Намерения Ленина стали мне теперь совершенно ясны: на примере политики Сталина он хотел вскрыть перед партией, и притом беспощадно, опасность бюрократического перерождения диктатуры». Эти слова Троцкого во многом проясняют действия Ленина незадолго до его тяжелого третьего приступа болезни.

Ухудшение здоровья Ленина в начале марта 1923 г. заставило его форсировать национальный вопрос. Он пишет письмо Троцкому, в котором просит «взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем, напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если Вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия»[67]. Троцкий, вопреки комментаторам Полного собрания сочинений Ленина, считавших, что Троцкий отказался от предложения Ленина[68], оставляет присланные документы у себя, намериваясь выполнить просьбу Ленина. Это намерение он осуществит позднее, когда внесет свои поправки в тезисы Сталина по национальному вопросу.

Одновременно с написанием письма Троцкому Ленин пишет и передает через Л. Каменева, который едет в Тифлис для улаживания мира в грузинской компартии, копию уже цитируемого его последнего письма грузинским коммунистам. Каменев в письме к Зиновьеву пишет о том, что сделает все, чтобы добиться мира в компартии Грузии, но, по его мнению, «это уже не удовлетворит Старика (Ленина. – Б.С.), который, видимо, хочет не только мира на Кавказе, но и определенных организационных выводов наверху»[69]. Под последним Каменев подразумевает устранение Сталина с поста генсека на предстоящем съезде партии. Характерно, что об этом он говорит не только Зиновьеву, но и самому Сталину. Таким образом, «грузинское дело» должно было разрешиться на ХII съезде РКП(б) восстановлением ленинской линии в национальном вопросе, снятием Сталина, наказанием Дзержинского и Орджоникидзе. Это знали практически все члены Политбюро, но этого не произошло.

Через несколько дней после написания и отправки последних писем Ленина, в его здоровье наступает резкое ухудшение. 10 марта 1923 г. происходит третье, самое крупное кровоизлияние в мозг, которое лишает его возможности ходить, писать и говорить. Не надо долго объяснять, что Сталин был рад такому исходу событий. Новый приступ болезни фактически сделал невозможным выступление Ленина на ХII съезде партии, а, следовательно, не могло состояться устранение Сталина от руководства партией, власть над которой он уже полностью держал в своих руках. Таким образом, последний бой Ленина, вопреки его желанию, был остановлен очередным приступом его тяжелой болезни, во многом спровоцированным поведением его главного политического противника – Сталина (инцидент с оскорблением Крупской, ужесточение режима «изоляции» Ленина, задержка публикаций ленинских статей и др.).

В это трудное время многие соратники Ленина ведут себя далеко не лучшим образом. Не успел Каменев прибыть в Тифлис, как его настигает телеграмма Сталина. В ней говорилось, что с Лениным произошел новый удар и он не в состоянии говорить и писать. В итоге Каменев, который намеревался провести в Грузии линию Ленина, фактически реализует линию Сталина. Что касается других мер, которые предлагал Ленин для развития демократии в партии, в частности, увеличение числа членов ЦК за счет привлечения в него сознательных рабочих «от станка», были использованы Сталиным в его личных интересах и целях. В этом же русле «осуществлялись» и ленинские предложения о реформе государственных институтов. Характерным примером здесь может служить известное предложение Куйбышева с согласия некоторых членов Политбюро издать в одном экземпляре газету «Правда» с важнейшей статьей о преобразовании Рабкрина специально для больного Ленина, скрыв таким образом ее от партии и страны.

Еще при жизни Ленина начала меняться расстановка сил в руководстве РКП(б): Троцкий, с которым Ленин установил своеобразный блок в борьбе против Сталина и его ошибочной политики, фактически остается в одиночестве. Не смотря на это, ему все же удается сделать ряд принципиальных шагов для защиты соответствующих идей Ленина. Так, он оказывает свое влияние на корректировку предсъездовских документов по национальному вопросу. Публикует в газете «Правда» статью о партии с критикой «великорусского шовинизма». Пишет 28 марта 1923 г. письмо в секретариат ЦК с требованием внести в протокол обсуждения грузинского вопроса его предложения не только об отзыве тов. Орджоникидзе, но и «1) констатировать, что Закавказская Федерация в нынешнем своем виде представляет собою искажение советской идеи федерации в смысле чрезмерного централизма; 2) признать, что товарищи, представляющие меньшинство в грузинской компартии, не представляют собою «уклона» партийной линии в национальном вопросе; их политика в этом вопросе имела оборонительный характер – против неправильной политики тов. Орджоникидзе»[70]. Как мы видим, эти предложения вытекают из основных идей ленинской статьи «К вопросу о национальностях или об «автономизации».

Однако они не были выполнены. На открывшемся в апреле ХII-м съезде партии против этих предложений активно выступили Сталин, Орджоникидзе, Бухарин, Енукидзе и др. Причем последний, полемизируя с Мдивани и Махарадзе, пошел на прямую ложь, говоря, что якобы в своих последних статьях и письмах Ленин утверждал, что при «правильном освещении» национальных проблем Ленин «соглашался с политикой» т. Орджоникидзе, проводимой в Грузии. После этих выступлений Мдивани и Махарадзе были осуждены, не смотря на известные слова Ленина о том, что он находится на их стороне. На съезде подвергся резкой критике и сам Троцкий. Он был обвинен в нарушении единства партии и отходе от тезисов, утвержденных ЦК по крестьянскому вопросу и промышленности, в подмене понятия «руководящая роль партии» ошибочным тезисом «диктатура партии» и др.

После ХII съезда конфликт сталинской фракции и Троцкого в руководстве партии то затихал, то возникал с новой силой. Он проявил сильные и слабые стороны самого Троцкого как политика. Его близкий друг Иоффе говорил незадолго до своей смерти о том, что Троцкий, оценивая крупные исторические события в большинстве случаев был политически прав, но в сравнении с Лениным, который боролся за свои идеи и принципы до конца, он «часто отказывался от собственной правоты», идя на «компромиссы» со своими политическими противниками[71]. И данная характеристика подтверждается многими историческими фактами. Так, исходя из ложно понятой скромности, Троцкий отказался от основного политического доклада на ХII съезде партии, высказал желание «не поднимать на съезде борьбу ради каких-либо организационных перестроек», т. е. не выступил на съезде с однозначным требованием снять Сталина с поста генсека, как того хотел Ленин. Однако избегание Троцким прямого столкновения со своими противниками нередко оборачивался против него самого. Так, его стремление «сохранить status quo» в руководстве партии закончилось тем, что он сам стал объектом нападения Сталина, который обвинил его в сокрытии от партии ленинских документов, переданных ему Лениным в марте 1923 г. И хотя комиссия, созданная для проверки этого обвинения, не нашла для него никаких оснований, значительный ущерб достоинству Троцкого и его авторитету был нанесен.

Таким образом, подготовленный Сталиным и его окружением XII съезд РКП(б) совершенно обошел вопрос о его устранении с поста генсека партии. Что касается оглашения ленинских записок по национальному вопросу, то они по предложению сталинского секретариата были рассмотрены в узком кругу отдельных делегаций съезда без права их не только воспроизводить, но и «цитировать». Что же касается ленинского «Письма к съезду» с его характеристикой ведущих руководителей партии и особенно Сталина, то оно, как известно, было оглашено уже после смерти Ленина сначала на закрытом заседании ЦК, а затем на ХIII съезде партии.

Вот что о первом оглашении ленинского Письма к съезду вспоминал технический секретарь Сталина Борис Бажанов: «Центральный Комитет собрался на закрытое заседание в Кремле. Оно проходило в одной из небольших продолговатых комнат для заседаний. Каменев сидел во главе стола и вел заседание. По левую руку от него был Зиновьев. Сталин находился на некотором расстоянии от них, у края небольшого возвышения, на котором располагался стол президиума. Он смотрел в окно, демонстрируя показное спокойствие, но чувствовалось, что отдает себе отчет: сейчас может решиться его судьба. Для Сталина это было необычно, поскольку, как правило, он умел скрывать свои чувства. В тот момент у него были все основания беспокоиться о своем будущем. Можно ли было ожидать, что в атмосфере поклонения, которым был окружен Ленин и все, что он говорил и делал, ЦК осмелится бросить вызов четкому ленинскому предупреждению о Сталине и сохранит его на посту генсека?

Однако на помощь Сталину поспешил Зиновьев. Он произнес речь, по лицемерию ни с чем не сравнимую. Центральный Комитет, сказал он, уважает каждое слово Ленина, оно для него священно. Каждый член ЦК клянется выполнять указания Ленина. Но по одному пункту, продолжал он, Политбюро счастливо сообщить, что ленинские опасения не обоснованы: между Сталиным и его коллегами нет никаких трений. Всем известно, говорил Зиновьев, что они сотрудничают в полной гармонии, а потому было бы лучше всего по данному конкретному пункту не принимать во внимание ленинские пожелания.

Вслед за этим выступил Каменев, предложивший оставить Сталина на посту генсека и это предложение было принято простым поднятием рук. Я считал голоса, и никогда не перестану упрекать себя за то, что не записал фамилии воздержавшихся, их было не много. Троцкий, Пятаков и Радек прголосовали против»[72].

Так, вопреки воли Ленина было принято историческое решение, во многом определившее будущее Советской страны. Отметим, что на ХIII съезде партии ленинское Письмо к съезду не обсуждалось, а его оглашение было осуществлено по отдельным делегациям съезда, что не могло повлиять на общее решение съезда. Было также решено, что в дальнейшем это письмо и другие ленинские документы, переданные съезду Н.К. Крупской, «воспроизведению не подлежат»[73]. В итоге общественность о них так и не узнала вплоть до ХХ съезда партии.

Что касается больного Ленина, то, не смотря на прекращение его политической деятельности в марте 1923 г., впереди оставалось еще много месяцев его мужественной борьбы за преодоление тяжелого физического недуга. Трагедия Ленина в этот период заключалась в том, что он стал немым свидетелем того, как его революционные идеи воплощается в жизнь с точностью «до наоборот». С этим он не мог смириться, но и изменить ситуацию был не в силах: болезнь сделала свое темное дело.

Еще при жизни Ленина начался фактически раскол в руководстве правящей партии, чего он боялся больше всего. Он привел, с одной стороны, к появлению сталинской фракции («триумвирата»: Сталин, Зиновьев, Каменев), с другой, к появлению оппозиции во главе с Троцким, предложившего «Новый курс» в политике, связанный с борьбой против бюрократизма и широкой демократизацией партии и общества. Вслед за Лениным Троцкий требовал повышения роли рядовых членов партии в решении политических вопросов и строгого подчинения партийного аппарата коллективно выработанным партийным решениям[74]. По сути дела, Сталин предлагал противоположную стратегию, направленную на подчинение партии ее центральному аппарату во главе с генсеком. Оставшись вопреки желанию Ленина на посту главного руководителя партии, Сталин сделал все от него зависящее, чтобы в стране, первой вступившей на путь социалистического строительства, был создан режим, по сути дела, противоречащий этой великой исторической задаче.

Антиподы во всем

Политика всегда была, есть и будет борьбой больших социальных групп и отдельных людей за обладание политической властью. Эта борьба нередко порождает искаженные представления о фактах и субъектах истории. Наглядно этот процесс можно проследить на примере последних лет жизни Ленина, когда Сталин, под видом заботы о здоровье основателя Советского государства, вел с ним поистине смертельную борьбу.

В конечном счете, это была борьба за будущее советского общества: обретет ли оно демократический и социалистический характер, как того хотел Ленин, или оно пойдет по пути становления личной диктатуры, чего добивался Сталин, опираясь на подчиненный ему партийный и государственный аппарат. Сталин хорошо знал, что Ленин готовил не только устранение его от большой политики, но и принципиальное изменение самой политики, все более обретавшей великодержавный характер. Со своей стороны Сталин делал все от него зависящее, чтобы предотвратить такую возможность. Для этого, как уже отмечалось, он и пытался изолировать Ленина от политической жизни, препятствовал передаче ему различных материалов для работы, запрещал переписку с соратниками, оскорблял близких ему людей и т. д.

На самом деле, режим изоляции Ленина мало чем отличался от тюремного режима. В этой связи, Крупская прямо намекала Ленину на необходимость конспирации в его работе. Все это создавало тяжелую психологическую атмосферу вокруг Ленина, приближая трагическую развязку. По мнению профессора О. Ферстера, лечившего Ленина, «работа для Владимира Ильича была жизнью, бездеятельность означала смерть».  Остановить политическую деятельность Ленина в последние годы его жизни и было главной целью Сталина.

Политика с неизбежностью сказывалась и на личных отношениях Ленина к Сталину и Сталина к Ленину. Вопреки устойчивому мифу об их якобы давней взаимной дружбе, эти отношения были на самом деле неоднозначными, они часто становились напряженными и даже конфликтными. В этих отношениях особенно вызывающим стал случай грубого оскорбления Сталиным жены Ленина в декабре 1922 г. Обругав Крупскую последними словами за то, что она с разрешения врачей записала продиктованное Лениным короткое письмо Троцкому о монополии внешней торговли, Сталин бросил ей явно циничную фразу: «Мы еще посмотрим, какая Вы жена Ленина». В ней он намекал на дружбу Ленина с Инессой Арманд. «Разговор этот, — вспоминает Мария Ильинична Ульянова, — чрезвычайно взволновал Крупскую, нервы которой были натянуты до предела, она была не похожа на себя, рыдала, каталась по полу и пр.»[75]

Возмущенная грубым сталинским оскорблением Крупская писала Каменеву, что она лучше всяких врачей и, во всяком случае, лучше Сталина знает о чем можно, и о чем нельзя говорить с Ильичем. Она просила Каменева оградить ее от «грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз», которые допускал Сталин[76]. Но эта просьба не возымела действия: Каменев был уже во многом соучастником становящегося сталинского беспредела по отношению к Ленину. В частности, это подтверждает совместное решение Сталина, Каменева и Бухарина об усилении изоляции Ленина от 24 декабря 1922 г[77].

Узнав позднее об оскорблении Крупской, Ленин пришел в негодование и написал 5 марта 1923 г. Сталину следующее резкое письмо:

«Уважаемый т. Сталин!

Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.

С уважением Ленин»[78].

Это письмо было написано Лениным незадолго до нового приступа его болезни и поэтому нет сомнения в том, что сталинское оскорбление Крупской с неизбежностью его приблизило. С другой стороны, оно еще более укрепило Ленина во мнении, что Сталину не место на посту генсека партии. Крупская подчеркивала, что Ленин никогда бы не пошел на разрыв личных отношений со Сталиным, если бы у него были с ним нормальные политические отношения. В свою очередь, Сталин, поняв, что Ленин на самом деле может порвать с ним всякие отношения, был вынужден принести извинения Крупской, но, как отметил Каменев, это было «кислое извинение», которое вряд ли могло удовлетворить «старика»[79]. На самом деле, оно было не «кислым», а лживым, ибо Сталин сделал вид, что он, вообще, не понимает в чем его обвиняют. Вот его подлинные слова, обращенные к Ленину: «Если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя «вина» и чего, собственно, от меня хотят. И. Сталин»[80]. Как видим,тон и содержание этого письма – еще одно подтверждение той характеристики Сталина, которую ранее дал Ленин в его Письме к съезду.

Среди поклонников Сталина до сих пор бытует мнение о том, что Ленин всегда любил «чудесного грузина», считал его незаурядным организатором и умным человеком. На самом деле это мнение далеко от истины. Да, Ленин называл Сталина «хорошим работником», опытным организатором и даже «выдающимся вождем», однако этим характеристикам не следует придавать большого значения. Он не случайно предупреждал партию в своем Письме к съезду о том, что Сталин груб, капризен и нелоялен к товарищам, и что эти качества личности несовместимы с должностью генсека партии. Что же касается умственных способностей Сталина, то их Ленин никогда не переоценивал. Сохранилась в этом отношение однозначное мнение Ленина на этот счет, переданное его сестрой Марией Ульяновой, которая часто общалась со Сталиным и по-своему его идеализировала.

Публицист Владимир Бушин, полемизируя со мной в газете «Завтра», цитировал ее воспоминания, якобы доказывающие своеобразную любовь Ленина к Сталину[81]. При этом он, видимо, не знал, что многое из того, что она говорила о Сталине, затем ею было дезавуировано в более поздних и относительно недавно опубликованных записках. Вот, в частности, как эти записки передают ее разговор с Лениным в начале марта 1923 г.: «И. Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что он так любит тебя». Ильич усмехнулся и промолчал. «Что же, – спросила я, – передать ему и от тебя привет?» «Передай», – ответил Ильич довольно холодно. «Но, Володя, – продолжала я, – он все же умный, Сталин». «Совсем он не умный», – ответил Ильич решительно и поморщившись… Как В. И. не был раздражен, одно я могу сказать с полной убежденностью слова его о том, что Сталин «вовсе не умный» были сказаны В. И. абсолютно без всякого раздражения. Это было его мнение о нем – определенное и сложившееся, которое он и передал мне»[82]. Нечто похожее после смерти Ленина говорила и Крупская. Вот как передает ее слова Троцкий: «Володя говорил: «У него (Крупская не назвала имени, а кивнула головой в сторону квартиры Сталина) нет элементарной честности, самой простой человеческой честности...». Данную характеристику подтверждает и известная поговорка, которая ходила среди партийцев: «Сталин обманет, а Зиновьев убежит».

Многие члены ЦК хорошо знали фразу, брошенную Лениным во время избрания Сталина генсеком: «Этот повар будет готовить только острые блюда». Это предсказание оказалось вещим. Сколько таких «блюд» он приготовил миллионам людей за период своей власти — сегодня знают все, но только не сталинисты, говорящие «высоким штилем» о трагедии, которую якобы пережил Сталин во время болезни и смерти Ленина. На самом деле, для него здесь никакой трагедии не было. Он пристально следил за начавшейся болезнью Ленина и уже после ее первого тяжелого приступа в мае 1922 г., приведшего к параличу руки и ноги, бросил в присутствии окружающих характерную фразу: «Ленину – капут!»[83].

С этой поры Сталин почувствовал себя «хозяином» страны. Не случайно, позднее в обиходе за ним закрепится именно это слово, полностью противоречащее идеалам демократии и социализма.

На мой взгляд, не выдерживает критики мнение некоторых исследователей о том, что «до начала болезни Ленина никаких политических разногласий между Лениным и Сталиным не было»[84]. Еще до революции Сталин, вопреки сложившемуся мифу о его ученичестве у Ленина, пренебрежительно и даже высокомерно говорил о своем «учителе»: он считал Ленина эмигрантом, далеким от знания российских проблем. По мнению Сталина, Ленин и другие эмигранты часто создавали «бурю в стакане воды». Не изменил он этого отношения и после приезда Ленина в Россию в апреле 1917 г. Сталин не понимал в то время призыв Ленина идти вперед от буржуазной революции к пролетарской. Он считал этот призыв «схемой», которая «не удовлетворяет»[85].

Летом 1917 г. Сталин допускал возможность явки Ленина на суд по поводу его обвинения в связи с немцами, и это не смотря на то, что Временное правительство хотело и могло его арестовать[86]. Он не сразу принял новый курс Ленина на вооруженное восстание, не понимал он и необходимости временного снятия лозунга «Вся власть советам!» летом 1917 г.[87] Накануне Октября Сталин фактически оправдывал позицию Зиновьева и Каменева, выступивших против вооруженного восстания и публично огласивших дату его проведения[88]. В то же время, в отличие от Сталина Ленин прямо называл Каменева и Зиновьева «штрейкбрехерами», настойчиво требуя их исключения из партии. По неизвестным причинам Сталин не желал прибытия Ленина в Смольный 24 октября для непосредственного руководства восстанием. Ленин, дважды получив отказ о «переходе» в Смольный под предлогом грозящей ему опасности, ругался «нещадно»: «Не знаю – все, что они мне говорили – они все время врали или заблуждались? Что они трусят?» Он требовал от близких (Рахья, Фофанова, Крупская) добиться в этом случае прямого «ответа от Сталина», но так и не получив его, написал известную записку хозяевам квартиры: «Ушел туда, куда вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания. Ильич»[89].

Критиковал Ленин Сталина и в период Гражданской войны за его неприятие военспецов и отказ подчиняться требованиям высшего командования. Существовали принципиальные расхождения Ленина со Сталиным по многим вопросам советского строительства и внешней политики. Со своей стороны, Сталин в период создания СССР, как уже отмечалось, называл Ленина «национал-либералом», не понимавшим всей остроты национальных отношений и требовал «твердости против Ильича».

Продолжая свою линию неприятия Ленина уже после его смерти, Сталин предлагал находящемуся в тюрьме Николаю Бухарину выступить с обвинением Ленина в его связи с Германским правительством во время Первой мировой войны. По мнению Бухарина тем самым Сталин хотел даже мертвого Ленина «посадить на скамью подсудимых»[90]. Этот факт совпадает с тем, что в 1926 г. говорила Крупская, имея ввиду зарождающийся на ее глазах тоталитарный режим Сталина: «Если б Володя был жив, он сидел бы сейчас в тюрьме».

О чем говорят эти слова самого близкого Ленину человека? Только о том, что Сталин после Ленина резко изменил его политическую линию практически во всех сферах общественной жизни.Говорят, что Сталин строил социализм «по ленинским чертежам»[91]. С этим просто невозможно согласиться. Думаю, что это также один из мифов, созданный в свое время советологами[92]. Острая и принципиальная борьба Ленина со Сталиным особенно в последние годы его жизни полностью опровергает этот миф.

На самом деле, Ленин не имел никаких иллюзий насчет Сталина. Он хорошо знал его политические и человеческие качества, которые тот проявил до революции и после нее. В этом смысле глубоко ошибочна «теория тождества» двух великих вождей Ленина и Сталина, которую сегодня всячески поддерживают и распространяют политики и идеологи как левого, так и правого толка. Здесь нет и доли правды. Эти исторические личности были антиподами во всем. Говорить о тождестве Ленина и Сталина, значит, на мой взгляд, приравнивать великого революционера и «могильщика революции», гениального политика и типичного политикана, интернационалиста и шовиниста, глубокого теоретика и примитивного эмпирика, основателя Советского государства и создателя тоталитарного режима власти. Как нельзя приравнивать жертву и плача, так нельзя приравнивать Ленина и Сталина.

Как уже говорилось, Ленин всегда доводил свою борьбу до логического конца. Сознавая свою невозможность выступить на ХII съезде партии с предложением лишить Сталина поста генсека партии за его грубые ошибки в политике, он устанавливает блок с Троцким, который на первых порах дает позитивные результаты. Очередной Пленум ЦК вносит существенные поправки в предсъездовские документы партии, подготовленные секретариатом Сталина. В это время Сталин был вынужден временно ослабить жесткий режим изоляции Ленина. Однако после  ухудшения здоровья Ленина 10 марта 1923 г. этот режим снова усиливается. Доходит до того, что сестра Ленина Мария Ульянова вынуждена по телефону грозить Сталину обратиться к рабочим Москвы, если не будет ослаблена жесткая изоляция Ленина и его родных от партии и общества. Сталин, учитывая беспомощность больного Ленина, частично отступил, хотя и продолжал пристально следить за ходом его болезни.

О «странной болезни» и смерти Ленина

Несмотря на то, что Ленин долго болел, его смерть в январе 1924 г. для многих стала неожиданностью, ибо в последние месяцы наблюдалось явное улучшение его здоровья. Конечно, о чем конкретно думал Ленин в последние месяцы своей жизни, остается во многом загадкой, до сих пор не ясна и подлинная причина его смерти.

Внезапность этой смерти породила различные версии о ее возможных причинах. Одни считали, что Ленин был отравлен Сталиным, боявшимся потерять власть в результате возможного возвращения первого в политику[93]. Другие говорили о самоубийстве вождя революции, не желавшего мириться со своей физической немощью. (В.Е. Мельниченко и др.) Третьи видели в наступившей смерти Ленина результат психологического давления, которое оказывал генсек на больного вождя Октябрьской революции. (Т. Пассон, Я.Г. Рокитянский и др.) Каждая из этих версий имеет право на жизнь. В то же время все они требуют проверки фактами и доказательствами.

Пока Ленин был способен отстаивать свое новаторское видение развития Советской страны, он был главным политическим противником Сталина, который думал только об одном: как убрать его с политической дороги, ведущей к абсолютной власти в стране. И только смерть Ленина открывала такую возможность. Отсюда и родилось маниакальное стремление Сталина покончить с больным Лениным любым способом, будь то политическая изоляция, психическое давление на личность, или прямое отравление больного, закамуфлированное под самоубийство.

Однако, самоубийство и Ленин – вещи, на мой взгляд, трудно совместимые. Пока Ленин мог думать и работать нельзя даже предположить, что он хотел уйти из жизни, или, как говорили в его время, «зайти за флаг». Еще менее это было возможно в разгар острой борьбы со Сталиным. А именно такая борьба развернулась в конце его жизни по всем основным направлениям политической жизни общества. Не смотря на ухудшающееся здоровье и частичный уход от активной политической жизни в конце 1922 г., Ленин продолжал бороться, добиваясь исправления линии партии, деформированную политикой Сталина. Ленин считал свою болезнь «нервной», таковой, «что иногда он совершенно бывает здоров, т. е. голова совершенно ясна, иногда же ему бывает хуже»[94]. Врач Гетье, осмысливая и прогнозируя течение болезни Ленина после ее первых приступов, говорил: «Увеличится утомляемость, не будет прежней чистоты работы, но виртуоз останется виртуозом».

Обратимся к факту самой болезни Ленина, вокруг которой ходит много спекуляций. Как уже отмечалось, Ленин в последние годы жизни перенес несколько приступов этой болезни. Первый произошел в мае 1922 г. В результате он был вынужден на короткое время отказаться от активной политической жизни. Второй случился в конце того же года: он заставил Ленина написать свое «Политическое завещание». Третий, самый сильный в начале марта 1923 г. навсегда вывел Ленина из строя. После него он так и не смог полностью восстановиться и вернуться в политику. Это стало подлинной трагедией вождя Октябрьской революции, которая еще нуждается в своем углубленном освещении. В Центральном партийном архиве (ЦПА) ныне РГАСПИ хранятся история болезни Ленина, воспоминания его лечащих врачей и санитаров, родных и близких, общавшихся с ним в то время. Изучение и осмысление этих материалов может пролить свет на то, что чувствовал и думал Ленин в последние месяцы своей жизни. Ниже они будут использованы в данной статье[95].

Пожалуй, самое сильное психологическое воздействие на Ленина оказал его первый приступ болезни весной 1922 г. Этот приступ буквально ошеломил его. Лишившись возможности не только работать, но и ходить, писать, Ленин посчитал, что жизнь для него потеряла всякий смысл: жить и быть вне политики для него было равносильно смерти. Как считают некоторые исследователи, возможно поэтому, по примеру французских революционеров супругов Лафарг он решает свести счеты с жизнью, приняв яд. С этой целью он вызывает к себе И. Сталина и излагает ему свою просьбу о яде. Правда, никаких прямых сведений, подтверждающих данную версию, кроме слов самого Сталина, не существует. Исключение составляют  воспоминания Л.А. Фотиевой, с которыми она поделилась в беседе с писателем А. Беком в 60-е гг. Вместе с тем, остается не понятным ее предупреждение о том, что она может отказаться от своих слов, если Бек попытается их записать и тем более опубликовать[96]. Спрашивается, зачем же она стала говорить на эту тему и почему испугалась записи своих слов?Не потому ли, что они не соответствовали действительности?

А вот, что о подобном факте вспоминала Мария Ульянова, оказавшаяся свидетелем разговора И. Сталина и Н. Бухарина сразу после посещения первым больного Ленина: «Я пошла с ними, чтобы их проводить. Они о чем-то разговаривали вполголоса, а потом во дворе Сталин обернулся и сказал: «Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде не надо». И Сталин передал мне, что В.И. вызывал его для того, чтобы попросить привезти ему яду. Еще раньше зимой 1921–1922 гг. у В.И. был как-то разговор со Сталиным, и Ильич просил его: в том случае, если у него будет паралич, помочь ему вовремя уйти со сцены. Сталин тогда обещал и теперь, в только что происшедшем между ними разговоре, В.И. сказал, что вот, мол, момент, о котором я с Вами раньше говорил, наступил, у меня паралич и мне нужна Ваша помощь»[97].

Тогда с помощью врачей удалось убедить Ленина не прибегать к последнему средству. Его здоровье вскоре пошло на поправку. О том, что он ощущал в это время, врачи передают следующим образом: «11 июня 1922 г., проснувшись, Ленин сказал: «Сразу почувствовал, что в меня вошла новая сила. Чувствую себя совсем хорошо. Еще ни разу с начала болезни не чувствовал себя так хорошо, как сегодня. Голова совершенно не болит. Конечно, мне гораздо лучше! Было очень плохо, когда не мог читать, потекли все буквы. Написать мог только букву “м”, никакой другой буквы не мог написать. Странная болезнь, что бы это могло быть. Хотелось бы об этом почитать».

Читал он о своей «странной болезни», или нет, но, спустя несколько дней, Ленин уже начал свободно говорить, в том числе по-немецки и по-английски, без ошибок умножать большие числа, вставать, ходить и «даже пробовать вальсировать». Его организм быстро входит в норму, что положительно сказывается на его психическом состоянии: он забыл про яд, много читает и пишет, нередко подшучивает над собой. Однажды после длительной прогулки, садясь в кресло, он чуть не упал. Тут же у него родился афоризм: «Когда министр или нарком абсолютно гарантирован от падения? Когда он сидит в кресле».

Безусловно, эта самоирония имела политический смысл: кресло наркома в то время без Ленина на самом деле пустовало. Что касается руководства партией, то оно также постепенно переходило к Сталину, сосредоточившему у себя с апреля 1922 г. «необъятную власть». Эта власть распространялась не только на партию и государство, но и на режим лечения самого Ленина. После нового приступа болезни в декабре 1922 г. решением ЦК РКП(б) за подписью Сталина началась «изоляция Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки». Следует отметить, что к тому времени между Лениным и Сталиным накопилось много принципиальных разногласий, наиболее наглядно проявившихся в последних работах Ленина. Они отягощали режим «изоляции» вождя Октябрьской революции, заставляли его конспирировать от Сталина часть своих работ. В это время он говорит о своей несвободе, особенно после того, как догадывается о неискренности в отношениях с ним его личных секретарей Володичевой и Фотиевой, доносивших Сталину содержание его последних записок, включая сверхсекретное Письмо к съезду[98].

В свою очередь, враждебность Сталина к Ленину стала особенно сильно проявляться в 1923 г., когда созданная Лениным комиссия по грузинскому делу завершила свою работу, подготовив ему дополнительные аргументы для выступления на предстоящем съезде партии. Он знакомится с ними 3 марта 1923 г. Как уже отмечалось, 5 марта эти документы вместе с письмом Ленина были переданы Троцкому с просьбой использовать их на предстоящем съезде, если у самого Ленина не будет такой возможности.

В марте месяце неожиданно для многих Сталин делает странное заявление в Политбюро. Ссылаясь на просьбу Н.К. Крупской, он поднимает вопрос о возможной передаче Ленину яда. В своей записке в Политбюро он пишет:  «…в  субботу, 17/III т. Ульянова (Н.К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном «просьбу Вл. Ильича Сталину» о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия… Я не счел возможным ответить отказом, заявив: «прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование». Вл. Ильич действительно успокоился. Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она не была гуманна и необходима, о том и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК»[99].

Данный документ вызывает ряд естественных вопросов. Так, трудно предположить, чтобы Крупская, отдававшая все свои силы для спасения  Ленина от преждевременной смерти, вдруг решилась просить яд для своего мужа. Тем более это не мог сделать сам Ленин, не способный в то время ни ходить, ни говорить, ни писать. Особенно странны слова Сталина о «гуманности» миссии отравления, от которой он «вынужден отказаться». На самом деле, не потому ли он отказывался от этой миссии, что парализиванный Ленин был ему не очень страшен?

В этой связи интересны воспоминания Троцкого, которые иначе трактует данное событие. Они в форме статьи впервые были опубликованы в малоизвестной газете «Либерти» на Западе за десять дней до убийства Троцкого под названием «Ленин был отравлен Сталиным». 50 лет спустя эту статью опубликовала английская газета «Гардиан», а затем с ленты ТАСС 1 сентября 1990 г. ее сжато перепечатала на русском языке «Вечерняя Москва». Ниже мы даем эти воспоминания Троцкого в более полном их изложении историком Ю. Фельштинским: «Во время второго заболевания Ленина, видимо, в феврале 1923 г., Сталин на собрании членов Политбюро (Зиновьева, Каменева и автора этих строк) после удаления секретаря сообщил, что Ильич вызвалего неожиданно к себе и потребовал (выделено мною. – Б.С.) доставить ему яду... Помню, насколько необычным, загадочным, не отвечающим обстоятельствам показалось мне лицо Сталина. Просьба, которую он передавал, имела трагический характер; на лице его застыла полуулыбка, точно на маске.

Несоответствие между выражением лица и речью приходилось наблюдать у него и прежде. На этот раз оно имело совершенно невыносимый характер. Жуть усиливалась еще тем, что Сталин не высказал по поводу просьбы Ленина никакого мнения, как бы выжидая, что скажут другие: хотел ли он уловить оттенки чужих откликов, не связывая себя? Или же у него была своя затаенная мысль? Вижу перед собой молчаливого и бледного Каменева… и растерянного, как во все острые моменты, Зиновьева. Знали ли они о просьбе Ленина еще до заседания? Или же Сталин подготовил неожиданность и для своих союзников по триумвирату?

– Не может быть, разумеется, и речи о выполнении этой просьбы! – воскликнул я. – Гетье не теряет надежды. Ленин может поправиться.

– Я говорил ему все это, – не без досады возразил Сталин, – но он только отмахивается. Мучается старик. Хочет, говорит, иметь яд при себе...прибегнет к нему, если убедится в безнадежности своего положения.

– Все равно невозможно, – настаивал я, на этот раз, кажется, при поддержке Зиновьева. – Он может поддаться  временному впечатлению и сделать безвозвратный шаг.

– Мучается старик, - повторял Сталин, глядя неопределенно мимо нас и не высказываясь по-прежнему ни в ту, ни в другую сторону.

Поведение Сталина, весь его образ имели загадочный  и жуткий характер. Чего он хочет, этот человек? И почему он не сгонит со своей маски эту вероломную улыбку? Голосования не было, совещание не носило формального характера, но мы разошлись с само собой разумеющимся заключением, что о передаче яду не может быть и речи»[100].

О чем свидетельствуют два выше приведенных документа: письмо Сталина и воспоминания Троцкого? Во-первых, они подтверждают сам факт обращения Сталина в Политбюро с просьбой о возможной передаче Ленину яда. Во-вторых, существует различия в сроках этого события. Троцкий считает, что подобное обращение Сталина было не в марте, а в феврале 1923 г., когда Ленин готовился осуществить свой план смещения Сталина на предстоящем съезде. Сталин связывает данное обращение с серединой марта, когда Ленин был уже полностью парализован. Но если в отношении срока ленинского обращения прав Сталин, то возникает естественный вопрос, как мог парализованный Ленин «требовать» яд, когда он, вообще, не мог говорить? В-третьих, по мнению Троцкого, обращение Сталина в Политбюро было не в письменной, а в устной форме, т. е. Троцкий не видел никакого письменного обращения Сталина, мало того считал, что этот вопрос рассматривался на Политбюро неформально, т. е. не велось никакой записи.

Наконец, последнее, Сталин в изложении Троцкого, не отказываясь от передачи яда Ленину, ничего не сказал о том, даст он все-таки яд Ленину, или нет. А в письме Сталина говорится однозначно, что его автор яд давать не будет. Если верны эти соображения, то тогда возникает закономерный вопрос: не была ли записка Сталина в Политбюро оформлена задним числом, возможно после смерти Ленина? Такой способ воспроизведения истории для Сталина не был невероятным, если вспомнить, например, его попытку фальсификации протоколов ЦК по подготовке Октябрьской революции, где он отводил себе вопреки действительности весьма значимую роль[101].

На мой взгляд, Сталин, конечно, хотел скорой смерти Ленина. Факт того, что члены Политбюро отклонили сообщение Сталина о возможной передаче яда Ленину, был естественен и понятен. Не ясным остается другое: зачем Сталину нужно было афишировать сугубо личную просьбу Ленина к нему? Не создавал ли он этим шагом себе, на всякий случай, беспроигрышное алиби. Если бы Ленин умер от отравления (например, получив яд из других неизвестных рук), то всегда можно было бы сказать, что Сталин о такой возможности предупреждал членов Политбюро, но они не прислушались к его голосу. Первым такое предположение высказал Троцкий, затем его повторяли другие исследователи жизни и смерти Ленина.

После таинственной кончины Ленина вопрос о яде будет подниматься политиками, историками, журналистами и самим Сталиным неоднократно. Данный вопрос ему явно не давал покоя. Он будет говорить о нем под выпивку с отдельными членами Политбюро, делиться об этом в своих воспоминаниях на встрече с писателями, а затем пугаться, что сказал лишнее и т. д.[102] Сталин искал и находил свидетелей этой странной просьбы Ленина среди его секретарей, ссылался на неподтвержденные документами слова Крупской, воспоминания Марии Ульяновой и т. д.

Размышляя по этому поводу, приходишь к выводу, что версия о просьбе яда Лениным, была либо выдумана, либо соответственным образом интерпретирована самим Сталиным. Повторюсь, думаю, нет никакой логики в правдивости такой просьбы со стороны Ленина, особенно в период, когда он вел активную борьбу со Сталиным накануне очередного ХII съезда партии. Абстрактная или историческая возможность такой просьбы со стороны Ленина, конечно, могла существовать, но только не в периоды его дееспособности или явного процесса выздоровления. Сталин, видимо, не случайно ссылался на пример самоубийства Лафаргов, о которых Ленин возможно когда-то и говорил. Но означает ли это, что Ленин хотел применить их опыт к себе? Думаю, не означает: самоубийство есть, в конечном счете, проявление слабости человека, что Ленину не было свойственно. По силе своего характера Ленин был ближе к герою рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни», который Крупская читала больному Ленину, встречая с его стороны явное одобрение поведения главного героя рассказа, попавшего в экстремальные условия жизни. Не мог Ленин просить яд и сразу после своего третьего инсульта, когда его сознание было полностью затемнено. Скорее всего, подобная просьба – некий фантом, который был необходим Сталину. Он, вероятно, и являлся его создателем.

Аналогичное мнение высказывают многие исследователи биографии и деятельности Ленина. При этом они ставят под сомнение просьбу Ленина о яде не только в интерпретации Сталина, но и любых других лиц. Так, ими берется под сомнение свидетельство секретаря Ленина Фотиевой, которая утверждала, что Ленин с этой просьбой обращался к ней дважды: в мае и декабре 1922 г. Рассматривая возможность такой просьбы, особенно в декабре 1922 г., отраженной в воспоминаниях Марии Ульяновой, историк  Ю. Фельштинский приходит к выводу, что здесь мы имеем дело с явной «фабрикацией».

Фотиева Лидия Александровна известна тем, что постоянно доносила Сталину о содержании секретных записок Ленина. Она же вела совместно с другими секретарями дневник состояния здоровья Ленина. Спрашивается, зачем? Для истории, или для подробной информации руководителя режима «изоляции» Ленина? Вопрос открыт. Не ясно также, почему эти записи секретарей были не регулярны, и почему в конце оборвались на полуслове? Подчиняясь Сталину, Фотиева часто обманывала Ленина, о чем последний ей говорил прямо в лицо[103]. В этой связи, есть все основания думать, что она могла написать о просьбе яда Лениным по прямому указу самого Сталина. Вот как звучала эта просьба в изложении Фотиевой: «22 декабря Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов вечера и продиктовал следующее: «Не забыть принять все меры достать и доставить... в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам...» Следует заметить, что, кроме Фотиевой, саму эту запись никто не видел, нет ее и в дневнике дежурных секретарей.

Ю. Фельштинский так коментирует эти слова Фотиевой: «В этом документе что не слово – фабрикация... Стилистически записка составлена фальшиво. Ленин не мог «продиктовать» фразу: «Не забыть принять все меры достать и доставить...» Такое мог продиктовать Фотиевой только Сталин. Продиктовать Фотиевой, что Ленин собирается кончать с собой, «как меру гуманности и как подражание Лафаргу» Ленин тоже не мог. И эту фразу мог буквально продиктовать Фотиевой Сталин. 22 декабря, за день до начала работы над завещанием, Ленин вряд ли думал о том, как бы поподражать Лафаргу. Указание на то, что «записка вне дневника» – еще одна подделка, поскольку Ленин не знал и не мог знать о том, что ведется «дневник дежурных секретарей»[104].

После наступившего глубокого паралича, Ленин был не в состоянии не только диктовать, он, вообще, ничего не мог делать для реализации своих идей и планов. Как уже говорилось, это стало настоящей трагедией великого революционера. Но даже в таких, казалось, невыносимых условиях тяжелой болезни он не прекращал бороться за свою жизнь. Его воля к жизни, а не к смерти, поражает. Со своей стороны, Сталин продолжал пристально следить за ходом лечения Ленина, подсознательно страшась его возможного выздоровления и возвращения в политику. Думаю, именно для этого возможного, но невероятного случая он сохранял у себя, или у своих подручных, склянку с ядом. И надо признать, его инстинктивные предчувствия и опасения были не напрасны. Ленин постепенно стал выздоравливать с помощью близких к нему врачей, заботам жены и сестры.

Чтобы понять сложный и противоречивый процесс его выздоровления, следует учитывать, что после последнего кровоизлияния в мозг у Ленина стали наблюдаться определенные изменения в психике: он часто возбуждался и впадал в раздражимость. Вплоть до середины лета у него сохранялось «уменьшение способности вспоминать» и воспроизводить сказанное вслух. Одна из попыток научиться ходить однажды привела к тому, что он упал и не мог самостоятельно встать. Отсюда - появление «мрачных настроений» «вплоть до склонности к плачу». Он часто «отключается от внешних влияний», оставляет «большой дом и живет в небольшом соседнем строении». Врачи в это время были уверены, что для восстановления его способностей ему потребуются «многие месяцы».

Однако уже вскоре Ленин своим поведением начинает опровергать это мнение. Он упорно учится говорить, писать и ходить. В архивах сохранились его письменные упражнения, напоминающие работу первоклассника. Умением произносить слова он обязан во многом Крупской, которая задействовала с ним свои профессиональные навыки педагога. Первоначальные звукосочетания, произнносимые Лениным, напоминали непроизвольные возгласы младенцев: «ау», «уа», «а», «о». Он их проговаривал и показывал рукой. Затем ему удается воспроизводить целые слова: «рука, рот, кот, нога, рога, уха» и др. В конце лета самостоятельно сказал слово «утка»: «до сих пор он только повторял слова». Уже вскоре Ленину удается за день «сказать и повторить около 30 слов», самостоятельно произносить реплики «вот-вот», «аха», «иди-иди». Когда его понимают, улыбается и прикладывает руку к груди. Для занятий использует конверт с буквами. Однажды санитар, увидев, что Ленин забрал себе конверт, сказал ему, что он «экспроприировал у Надежды Константиновны буквы». Ленин рассмеялся, вынул буквы и отдал их жене. В конце июля в письме Бухариным Мария Ульянова писала: «В здоровье Ильича наступило очень заметное улучшение, его теперь не узнать: стал гораздо сознательнее проявлять свою личность, хорошо спит и ест, прежних признаков возбуждения давно уже не было»[105].

Постепенно он начинает ходить. Профессор Фёрстер в письме Зиновьеву и Бухарину констатирует удовлетворительное самочувствие больного, улучшение речи и ходьбы. Об этом же в начале сентября Крупская пишет: «У нас дела идут хорошо. Хорошо с ходьбой, хорошо с рукой, хорошо с речью. Успехи с речью большие – по словам докторов и по сравнению с тем, что было – начинает немного читать. Фёрстер настроен оптимистически... С газетой становится все труднее и труднее. Ежедневно он требует, чтобы я читала ему разные телеграммы... Вчера спрашивал, что делает Свидерский, почему пишет о посевной кампании. После разные вопросы, но когда он сам станет читать, то будет труднее»[106].

Письма жены и сестры Ленина Бухариным и Зиновьеву говорят о непрекращающемся контроле со стороны ЦК и Сталина за ходом болезни Ленина. Иногда этот контроль принимал откровенно грубые формы, позволяющие думать об определенной заданности в поведении врачей. Об этом, в частности, свидетельствует конфликт, который возник между Крупской и врачом В. Обухом, который сам не лечил Ленина, но за спиной Надежды Константиновны пытался указывать лечащим врачам, что В.И. Ленин «занимается слишком много». Крупская вынуждена была обратиться в Политбюро со следующим заявлением: «Я ничем не заслужила такого грубого оскорбительного отношения. Такое давление на врачей считаю недопустимым». В этом факте еще раз подтвердилось давнее предположение Ленина о том, что «не врачи дают указание Центральному комитету, а Центральный комитет дал инструкции врачам»[107].

Одним из наглядных показателей улучшения здоровья Ленина явилась его последняя поездка в Москву в октябре 1923 г. Ленин приехал в Кремль, зашел в свой кабинет и стал искать какие-то бумаги. Остался недоволен тем, что не нашел того, что искал. Разнервничался, и его увезли назад в Горки. До сих пор исследователи жизни Ленина гадают, какие это могли быть бумаги[108]. Есть предположение, что это были ранние записки, характеризующие Сталина и его ошибочную политику. В этой связи представляет интерес информация, переданная мне историком Владленом Логиновым. Он говорил, что много лет спустя, после ремонта в корридоре, недалеко от кабинета Ленина, за большим шкафом был найден запечатанный конверт, в котором находилось ленинское Письмо к ХII съезду партии. Как оно там оказалось, остается до сих пор неразгаданной загадкой.

Осенью 1923 г. и в первые недели 1924 г. здоровье Ленина продолжало улучшаться. Он научился достаточно хорошо при помощи небольшого количества слов общаться с окружающими, сопровождая это общение характерными движениями рук, стал самостоятельно ходить и регулярно просматривать газеты, которые ему продолжала читать Крупская. Его снова начали интересовать вопросы политики, включая и те, которые он не успел довести до конца.

Есть основание думать, что газеты, которые он просматривал и статьи, которые читала ему Крупская, давали ему определенное понимание новой обстановки, которая сложилась в партии и стране. Так, по свидетельству Крупской, он был знаком с материалами острой дискуссии, возникшей между фракцией Сталина и Троцким, выступившим с идеей «Нового курса» в «Правде». Суть этой идеи состояла в том, чтобы начать серьезную демократизацию в партии и государстве в духе тех предложений, которые содержались в Политическом завещании Ленина. Так, Троцкий писал: «Бюрократизм достиг в аппарате партии поистине опасного развития». Он «рождается не внизу, а на самом верху, он идет не от уезда к центру, а от центра в уезд. У нас два этажа – в верхнем решают, в нижнем только узнают о решении. В партийных организациях все сосредоточивается  в руках одного секретаря. Руководство вырождается в простое командование». С этим старым курсом нужно решительно покончить и взять новый курс. «Новый курс должен начаться с того, чтобы в аппарате все почувствовали снизу доверху, что «никто не смеет терроризировать партию». По его мнению, необходимо постоянное взаимодействие старшего поколения с младшим, нужна глубокая перемена курса и все большее «вовлечение в партию пролетариев у станка»[109].

В этих словах можно увидеть много общего с тем, что намечал Ленин в своих последних статьях, связанных с реформой политической системы советского общества. Следует подчеркнуть, что Троцкий настаивал на том, чтобы его политические оппоненты Сталин, Зиновьев, Каменев, Бухарин и др. перестали говорить о том, что он всегда расходился с Лениным, и никогда не следовал за ним. Вот его слова: «Я не считаю путь, которым я шел к ленинизму, менее надежнъм и прочным, чем другие пути. Я шел к Ленину с боями, но я пришел к нему полностью и целиком»[110].

Наиболее резко против «Нового курса» выступал Сталин. Он считал, что слова Троцкого о необходимости развития рабочей демократии и страшные слова» о бюрократизме в партии ему были нужны, чтобы дискредитировать руководящие партийные кадры и заменить их кадрами из своего окружения. Для борьбы с Троцким он сумел в определенной мере использовать и Крупскую, которая в то время говорила о неправоте Троцкого, что явно противоречила тому, что она будет говорить о нем позднее.

Следует отметить, что подготовка и проведение этой конференции полностью находилась в руках Сталина и его аппарата, сделавших все от них зависящее, чтобы оппозиция была на конференции в абсолютном меньшинстве. В этом отношении она символизировала новый, уже послеленинский этап в развитии партии, когда результаты партийных собраний, конференций, съездов заранее планировались и фактически были известны их организаторам до обсуждения. Именно такими и стали решения ХIII партконференции, направленные против Троцкого и провозглашенного им «Нового курса». Напомню, что в итоговой резолюции этой конференции говорилось, что в лице Троцкого и его сподвижников она усматривает «не только попытку ревизии большевизма, не только прямой отход от ленинизма, но и явно выраженный мелкобуржуазный уклон»[111].

К сожалению, мы уже никогда не узнаем, что конкретно хотел сказать Ленин, оценивая подобное решение конференции. Думаю, его оценка была бы предельно критичной по отношению к Сталину и, напротив, благоприятной для позиции Троцкого, с которым он год назад заключил блок против Сталина. Она могла быть близкой тому, что ранее говорила сама Крупская в письме к Г. Зиновьеву от 31 октября 1923 г.:«Хорошо, что меня не было, когда Петровский сказал, что Троцкий виноват в болезни Ильича, я бы крикнула: это ложь, больше всего В.И. заботил не Троцкий, а национальный вопрос и нравы, водворившиеся в наших верхах. Вы знаете, что В. И. видел опасность раскола не только в личных свойствах Троцкого, но и в личных свойствах Сталина и других… Момент слишком серьезен, чтобы устраивать раскол и делать для Троцкого психологически невозможной работу. Надо пробовать с ним по-товарищески столковаться...»[112]

19 и 20 января 1923 г. за день до своей смерти Ленин знакомится с  резолюциями ХIII партконференции которые ему читала Крупская. В своих воспоминаниях она отмечала, что «слушал Владимир Ильич очень внимательно, задавал иногда вопросы»[113]. Мы не знаем, какого рода были эти вопросы, но по «волнению» Ленина можно предположить, что с итогами этой конференции, он был не согласен. Видя волнение мужа, Крупская сказала, что резолюции конференции были «приняты единогласно», хотя это было не правда: три делегата от оппозиции голосовали «против». Стремясь успокоить Ленина, она пошла на искажение действительности. Только безопасностью Ленина и страхом перед Сталиным можно объяснить ее поведение. Думаю, Ленин ей не поверил, так как выводы этой конференции отражали взгляды Сталина, против которых он боролся.

Известно, что незадолго до своей кончины Ленин просматривал книгу Троцкого и просил Крупскую прочитать в ней то место, где автор сравнивал его с Марксом. Не исключено, что он в конце жизни подводил итоги своей деятельности. Думаю, что великому революционеру было что вспомнить, начиная со времен создания им РСДРП, трех российских революций и кончая его последними работами, где он пытался прочертить основные направления социалистического строительства в СССР.

Более точно отношение Ленина к Троцкому Крупская выразит уже после его смерти. 29 января 1924 г. она напишет Троцкому: «Дорогой Лев Давыдович, то отношение, которое сложилось у В.И. к Вам тогда, когда Вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти. Я желаю Вам, Лев Давыдович, сил и здоровья и крепко обнимаю»[114].

Читая эти слова Крупской и сравнивая их с той словесной поддержкой, которую она под давлением оказывала Сталину в споре с Троцким в 1923 г., начинаешь понимать, какой страшный политический режим зарождался в то время у изголовья больного Ленина.

Именно в это время начинается долгая политическая борьба между Сталиным и Троцким, длившаяся вплоть до насильственной смерти последнего. Троцкий в этой борьбе пытался опираться на ленинские идеи и партийные традиции, сложившиеся при жизни основателя Советского государства. Тем не менее, в ходе этой борьбы победу одержал Сталин, опиравшийся на новую партийную бюрократию и социальные слои, уставшие от революции и гражданской войны. Для достижения своих целей, весьма далеких от социализма, он использовал предрассудки массового сознания и инстинктивный страх людей перед государственным насилием, прикрывающимся идеей диктатуры пролетариата. Оценивая роль Сталина в это время, Троцкий писал: «Историческая диалектика уже подхватила его своим крючком и будет его поднимать вверх. Он нужен им всем: бюрократам, нэпманам, кулакам, выскочкам, пройдохам, всем тем, которые прут из почвы, унавоженной революцией. Он способен возглавить их. Он готов возглавить их, у него есть заслуженная репутация старого революционера. Он даст этим самым прикрытие в глазах страны. У него есть воля и смелость. Он не побоится опереться на них и двинуть их против партии. Он уже начал эту работу. Он подбирает вокруг себя пройдох партии. Конечно, большие события в Европе, Азии и у нас, все это опрокинуто. Но, если все пойдет автоматически дальше, как идет теперь, то Сталин автоматически станет диктатором»[115].

Однако в отдаленной исторической перспективе победа Сталина оказалось пирровой. Она не облегчила, а усугубила жизнь большинства советских людей. Достаточно вспомнить тяжелые последствия «сталинской индустриализации и коллективизации», Московские судебные процессы над старыми большевиками, губительные результаты стратегических и тактических ошибок в начале Великой Отечественной войны и т. д. Ошибки Сталина, на мой взгляд, были прямым следствием его неспособности предвидеть и понимать ход истории. Отсюда и произвол его абсолютной власти, породившей массовые репрессии и гибель миллионов ни в чем не повинных людей.

Как человек абсолютной власти, Сталин не терпел, когда ему возражают или сомневаются в его правоте. Он ненавидел Троцкого как своего политического конкурента, и очень боялся возрождения его блока с Лениным. Может быть, когда он впервые узнал, что Ленин весьма успешно восстанавливает свое физическое здоровье и все чаще начинает интересоваться политикой, у него возникло острое желание раз и навсегда с ним покончить. Как вспоминает академик А.И. Воробьев, ссылаясь на свидетельство Сосновского, он слышал в своей семье разговоры взрослых о том времени, когда Сталин в узком кругу своих единомышленников однажды в сердцах бросил фразу: «С этим трупом пора кончать». Исполнение этой фразы не заставило себя долго ждать: 21 января 1924 г. происходит резкое ухудшение здоровья Ленина и в 18 часов 50 минут он умирает.

Почему так неожиданно наступила смерть Ленина? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Ясно одно: она была неожиданной и для самих врачей, которые в мартовском официальном бюллетене говорили, что его «болезнь, судя по течению и данным объективного исследования, принадлежит к числу тех, при которых возможно почти полное восстановление здоровья». Следует отметить, что уже к январю 1924 года состояние его здоровья укрепилось настолько, что не вызывало никаких подозрений ни у близких, ни у врачей. Более того, по свидетельству родных оно продолжало улучшаться с каждым днем. Еще осенью Крупская писала дочери И. Арманд:«Милая моя Иночка, не писала тебе целую вечность, хотя каждодневно думала о тебе. Но дело в том, что сейчас я целые дни провожу с В., который быстро поправляется, а по вечерам я впадаю в очумение и неспособна уже на писание писем. Поправка идет здоровая – спит все время великолепно, желудок тоже, настроение ровное, ходит теперь (с помощью) много и самостоятельно, опираясь на перила, поднимается и спускается с лестницы. Руке делают ванны и массаж, и она тоже стала поправляться. С речью тоже прогресс большой – Ферстер и другие невропатологи говорят, что теперь речь восстановится наверняка, то, что достигнуто за последний месяц, обычно достигается месяцами. Настроение у него очень хорошее, теперь и он видит уже, что выздоравливает, – я уж в личные секретари к нему прошусь и собираюсь стенографию изучать. Каждый день я читаю ему газетку, каждый день мы подолгу гуляем и занимаемся...»[116].

Постепенно, Владимир Ильич не только стал читать, но даже пытался учиться писать левой рукой. С ноября 1923 г. он регулярно просматривает газеты, отмечает в них для Крупской наиболее важные места для чтения. Встречается со своими соратниками: Н. Бухариным, Е. Преображенским, А. Воронским, Н. Крестинским, Л. Серебряковым и др. В начале января он присутствует на елке, устроенной для детей рабочих и служащих совхоза и санотория «Горки», выезжает на санях в лес, наблюдает за охотой. 18, 19 и 20 января следит за итогами дискуссий и решениями ХIII партийной конференции. Одним словом, в январе 1924 г. ничто не предвещало худшего. Однако оно случилось.

Вот, как об этом писала сама Крупская:«Еще в субботу ездил он в лес, но, видимо, устал, и когда мы сидели с ним на балконе, он утомленно закрыл глаза, был очень бледен и все засыпал, сидя в кресле. Последние месяцы он не спал совершенно днем и даже старался сидеть не в кресле, а на стуле. Вообще, начиная с четверга, стало чувствоваться, что что-то надвигается: вид стал у Владимира Ильича ужасный, усталый, измученный. Он часто закрывал глаза, как-то побледнел и, главное, у него как-то изменилось выражение лица, стал какой-то другой взгляд, точно слепой». Правда, эти оценки здоровья Ленина со стороны Надежды Константиновны трудно корреспондируется с ее же словами о том, что «суббота и воскресенье ушли у нас на чтение резолюций». Как же мог «измученный» Ленин «внимательно» следить за чтением резолюции партконференции, «задавать иногда вопросы» и «волноваться»? На мой взгляд, здесь есть какое-то необъясненное противоречие в свидетельствах Крупской.

Существуют и другие противоречивые факты, связанные со смертью Ленина. С одной стороны, Ленин умирал буквально на руках Крупской, с другой, говорится, что она в самый момент смерти отсутствовала и вошла, когда он уже был при последнем издыхании. Те же противоречия есть и в описании смерти Ленина его лечащими врачами. Одни вспоминают, что у постели больного постоянно присутствовало много врачей, другие свидетельствуют о том, что врачи были вызваны медбратом к умирающему, когда у того начался последний приступ.

Наиболее обстоятельным описанием смерти Ленина, на мой взгляд, является запись его лечащего врача, профессора Осипова, который писал: «20 января Владимир Ильич испытывал общее недомогание, у него был плохой аппетит, вялое настроение, не было охоты заниматься; он был уложен в постель, была предписана легкая диета. На следующий день это состояние вялости продолжалось, больной оставался в постели около четырех часов. Мы навещали его утром, днем и вечером, по мере надобности. Выяснилось, что у больного появился аппетит, он захотел есть; разрешено было дать ему бульон. В шесть часов недомогание усилилось, утратилось сознание и появились судорожные движения в руках и ногах, особенно в правой стороне». После усиления припадка, сопровождавшегося резким учащением дыхания и сердечной деятельности, высокой температурой (более 42 градусов) «судорожное состояние начало ослабевать, и мы уже начали питать некоторую надежду, что припадок закончится благополучно, но ровно в 6 часов 50 минут вдруг наступил резкий прилив крови к лицу, лицо покраснело до багрового цвета, затем последовал глубокий вздох и моментальная смерть. Смерть наступила от паралича дыхания и сердца, центры которых находятся в продолговатом мозгу»[117].

А вот как это событие передает Крупская. Вскоре начался последний приступ болезни. Ленину дали бульон, который он «пил с жадностью, потом успокоился немного, но вскоре заклокотало у него в груди. Все больше и больше клокотало у него в груди. Бессознательнее становился взгляд. Владимир Александрович и Петр Петрович (медбрат и охранник) держали его почти на весу на руках, временами он глухо стонал, судорога пробегала по телу, я держала его сначала за горячую мокрую руку, потом только смотрела, как кровью окрасился платок, как печать смерти ложилась на мертвенно побледневшее лицо. Профессор Ферстер и доктор Елистратов впрыскивали камфору, старались поддержать искусственное дыхание, ничего не вышло, спасти нельзя было»[118]. Похожие слова о кончине Ленина говорил и Николай Бухарин, отдыхавший в это время в Горках. Он писал через год в Правде: «В тихий  зимний  вечер умирал Ильич в Горках. Еще за несколько дней все шло на улучшение. Повеселели родные, повеселели друзья. И вдруг разрушительные процессы быстро проступили наружу... Когда я вбежал в комнату Ильича, заставленную лекарствами, полную докторов, – Ильич делал последний вздох. Его лицо откинулось назад, страшно побелело, раздался хрип, руки повисли - Ильича, Ильича не стало»[119].

Разноголосица по поводу того, как умирал Ленин, дополняется еще большей разноглосицей по поводу основной причины его смерти. Особенно подробно обсуждается внезапный характер этой смерти. В этой связи в литературе существует много версий, и главная из них заключается в том, что Ленин был отравлен. Об этом сразу после смерти Ленина стали шептаться некоторые члены ЦК, знавшие о соответствующей записке Сталина в Политбюро, этот же слух обсуждался и среди грузинских коммунистов, хорошо знавших личность Сталина.

В августе 1940 г. предположение об отравлении Ленина высказал на страницах небольшой зарубежной газеты Троцкий. Он считал, что такое отравление Ленина мог совершить только Сталин. Примечательно, что через несколько дней после данной публикации он был убит ледорубом по приказу Сталина. До Троцкого похожее утверждение высказывал соседке по заключению повар Ленина Гаврила Волков. Он утверждал, что Ленин незадолго до своей смерти передал ему записку, в которой корявым почерком были написаны слова о том, что его отравили и что об этом нужно срочно сказать лично Крупской, Троцкому и другим. И хотя это свидетельство по ряду причин вызывает сомнение (например, мог ли Ленин в тяжелейшем состоянии писать левой рукой?), оно часто обсуждается в литературе[120].

Существует версия и о том, что такое отравление было осуществлено непосредственно Ягодой по прямому приказу Сталина. Об исполнении этого приказа Ягода якобы сразу доложил Сталину по телефону из Горок. В частности, об этой версии со слов секретаря Сталина Каннера, говорил другой его секретарь Б.Бажанов[121].Однако и данная версия вряд ли соответствует действительности. Во-первых, никто из свидетелей последних минут жизни Ленина Ягоду в Горках не видел, во-вторых в ней говориться, что в момент смерти Ленина Крупской, вообще, не было в Горках, что не подтверждается историческими фактами.

В последнее время, снова оживились разговоры о том, что причиной смерти Ленина был якобы сифилис. Это мнение невозможно совместить с жизненными правилами Ленина, который не терпел случайных связей в личных отношениях. Эти стороны его характера отмечали многие люди, кто с ним близко соприкасался. Думаю, что разговоры о возможности сифилиса у Ленина носят больше политический и идеологический характер, чем медицинский. Дело в том, что еще при жизни Ленина среди врачей возникал вопрос о наличии у него возможного «генетического» сифилиса», как причины его «странной болезни». Однако, эта версия была в итоге отброшена как лечащими врачами Ленина, так и более поздними научными исследованиями. По мнению специалистов, ни прижизненный анализ его крови, ни пункция жидкости спинного мозга, «ни патологоанатомическое вскрытие, ни микроскопический анализ взятых на исследование кусочков тканей никаких специфических для этого заболевания изменений не обнаружили»[122].

Не проясняет подлинную причину смерти Ленина и официальный диагноз его болезни, который зафиксирован в медицинском заключении следующим образом: «смерть наступила от рассеянного склероза». В этой связи комиссар здравоохранения H. А. Семашко писал в 1924 г.: «Основная артерия, которая питает примерно ¾ всего мозга, — «внутренняя сонная артерия» (arteria carotis interna) при самом входе в череп оказалась настолько затверделой, что стенки ее при поперечном перерезе не спадались, значительно закрывали просвет, а в некоторых местах настолько были пропитаны известью, что пинцетом ударяли по ним, как по кости»[123].

Вместе с тем, врачей «более всего поражало несоответствие течения заболевания Ленина с обычным ходом атеросклероза сосудов головного мозга, описанным в медицинской литературе. Раз наступившие дефекты быстро исчезали, а не утяжелялись, как это обычно бывает, болезнь шла какими-то волнами, а не по наклонной». (Там же). Но, главное,официальный диагноз не отвечал на основной вопрос: откуда у еще не старого Ленина (ему было всего 53 года) мог появиться такой мощный склероз сосудов мозга? Лишь современные исследователи дают на этот вопрос достаточно аргументированный ответ. Так, по мнению академика РАМН Ю. М. Лопухина у Ленина было тяжелое поражение мозговых сосудов, особенно системы левой сонной артерии, потому, что на них сказались последствия ранения, полученного от покушения на него в 1918 г. Как известно, Ленина поразили две выпущенные из пистолета пули. Первая, застрявшая в мягких тканях плеча, со временем была извлечена, а вторая, пробив шею, деформировала главную кровеносную артерию, питающую мозг. В травмированной пулей сонной артерии постепенно начался процесс формирования внутрисосудистого тромба, бессистемное увеличение которого и привело к заболеванию. Отсюда и картина «странной болезни» Ленина с ее периодическими приступами, приведшими в конечном счете к смерти вождя Октябрьской революции. Ю.Лопухин в заключении своего анализа пишет: «Так пуля, направленная убийцей Каплан в Ленина, в конце концов, достигла своей цели»[124].

Вместе с тем, внезапная смерть Ленина до сих пор оставляет много вопросов. Так, не ясно, почему врачи не искали яд? Почему на фоне нормального состоянии органов тела Ленина его желудок был разрушен? Почему протокол вскрытия не подписал близкий Ленину врач Гетье? Наконец, почему на вопрос Троцкого к лечащим врачам о главной причине смерти вождя, последние, «только развели руками»? На эти и другие вопросы в литературе до сих пор нет однозначных ответов.

Те, кто уверен, что Ленина отравил Сталин, ссылаются на попытку отравления другого сталинского противника – Л.Троцкого. Сам Троцкий об этом писал в уже упоминавшейся статье о том, что во второй половине января 1924 г. он выехал на Кавказ в Сухуми, чтобы попытаться избавиться от преследовавшей его «таинственной инфекции, характер которой врачи не разгадали до сих пор». Не исключая возможность отравления, Троцкий перестал покупать в кремлевской аптеке, лекарства, выписанные на его имя.

Весть о смерти Ленина застала его в пути. Троцкий тут же  хотел вернуться в Москву, но Сталин ему отсоветовал это делать под предлогом того, что он все равно не успеет на похороны. Позднее стало ясно, что он обманывал Троцкого: время похорон Ленина было перенесено на целые сутки вперед. Троцкий считал, что Сталин хотел под видом бальзамирования тела как можно быстрее избавиться от его внутренностей, что делало невозможным проведение более основательного и всестороннего анализа причины смерти Ленина[125].

Все приведенные выше факты укрепляют позиции сторонников версии отравления Ленина, которые сегодня ищут и находят новые аргументы в ее защиту. Так в работах американского писателя и журналиста Владимира Соловьева утверждается, что«Ленин был отравлен. Следы двух смертельных токсинов фаллодина и аманитина найдены в корнях его волос. Иотмеченное мемуаристами его предсмертное состояние подтверждает отравление именно ядами из группы полипептидов – отсутствие рвоты, недомогание, упадок сил, жажда, головные боли»[126].

Отметим еще раз:  история болезни Ленина факт его отравления не подтверждает, тем не менее, вопрос о причине его смерти остается открытым. На мой взгляд, версию об отравлении может подтвердить или опровергнуть только специальная биохимическая экспертиза его мозга, волос и тела. Однако, у некоторых современных специалистов это предположение вызывает сомнение, поскольку многие яды со временем распадаются, не оставляя в организме никаких следов. В частности, так думает директор московского института гематологии академик А.И. Воробьев.

Однако есть и другое мнение, которое ссылается на некую уже якобы проведенную экспертизу в 1990-х гг. прошлого века. Его отстаивает Ф.Д. Волков в книге «Взлет и падение Сталина». Повторяя аргументы Вл. Соловьева, он, в частности, пишет, что «анализ волос Ленина, осуществленный почти через 70 лет, показал, что «в корнях волос Ленина были обнаружены фаллодин и аманитин». Эти яды смертельны, но их действие сказывается не сразу, а через несколько дней после отравления. Они содержатся в паутиннике особеннейшем – смертельно ядовитом грибе. «Этот гриб мог быть положен Ленину в суп – он очень любил его, был сам большим любителем сбора грибов»[127].

С моей точки зрения, если Ленин не был отравлен физически, то, безусловно, его отравили духовно и политически тем, что не дали реализовать дорогие ему идеи, вошедшие в его Политическое завещание. При этом следует учитывать, что больной Ленин неоднократно подвергался различным психическим атакам со стороны Сталина, что резко ухудшало здоровье больного, неумолимо приближая его к смерти.

О том, как встретил Сталин смерть Ленина говорят многочисленные воспоминания той поры, которые свидетельствуют о том, что он не мог скрыть радости, узнав о смерти Ленина. И это понятно, ибо смерть великого революционера и политика открывала дорогу его начавшемуся политическому восхождению к вершинам абсолютной власти в стране.

В тоже время, смерть Ленина сделала Сталина свидетелем неподдельного горя, которое испытывали миллионы людей труда, узнав о внезапной кончине их любимого вождя. Как известно, Ленина хоронили в крещенские морозы. Температура тогда достигала минус 30 и более градусов. Не смотря на такой мороз, люди терпеливо ждали возможности проститься с умершим. Они грелись у костров на пути следовании траурного картежа. Сотни тысяч простых людей непрерывным потоком несколько дней шли и шли к гробу Ленина. Люди прощались с человеком и политиком, который лучше других выражал их интересы, потребности и надежды. В своих письмах они обращались к власти с просьбой навечно сохранить память о великом революционере и народном вожде.

Все это, конечно, не могло не влиять на Сталина. Обращения простых людей к власти в это время, на мой взгляд, и натолкнули его на мысль использовать их просьбы в своих интересах. В итоге у него рождается идея превратить тело Ленина, вопреки желанию Крупской и других родственников, в предмет постоянного религиозного поклонения, которое со временем можно будет использовать для создания культа собственной личности.

Реализуя эту идею, он публично приносит клятву верности революционному делу и идеям Ленина, создает настоящую легенду о святости вождя мирового пролетариата. Вопреки атеистическим и марксистским взглядам самого Ленина, Сталин решает забальзамировать его тело, чтобы на долгие годы организовать массовое поклонение ему подобно христианскому поклонению святым мощам. Здесь наглядно проявилось его религиозное воспитание, полученное в молодые годы.

В итоге, тело Ленина оказалось в Мавзолее на Красной площади, к которому нескончаемым потоком идут граждане России и всего мира, чтобы отдать дань памяти великому революционеру и основателю Советского государства. Своим посещением Мавзолея они, вопреки намерению Сталина, превращают его в памятник революции и вечного стремления людей к свободе, правде и справедливости. Не случайно противники этих непреходящих человеческих ценностей всячески стремятся его уничтожить.

Что касается Сталина, то следует признать, он был умнее подобных грубых устремлений противников Ленина. Он уничтожал память о нем более тонким способом: путем идеологического отождествления своего имени с именем Ленина. Ему явно нравилось, когда многие говорили, что «Сталин - это Ленин сегодня, а Ленин – это Сталиным вчера». Пропаганда здесь сделала свое дело. В итоге, на основе такого сугубо ложного отождествления он и создавал культ собственной «безгрешной» личности, достигший к концу его жизни фантастических размеров. Вспоминается, в этой связи, празднование 70-летия Сталина, когда над Москвой был поднят на дирижабле его громадный светящийся портрет видимый со всех сторон. Небо Москвы в этом случае превращалось в купол гигантского храма - города, где люди могли созерцать яркий образ «великого кормчего человечества». Так бывший революционер и большевик становился своеобразным земным богом, а его догматическое учение о социализме соответствующей светской религией.

Конечно, все это никакого отношения к настоящему Ленину и научному социализму не имеет, хотя и сохраняется в сознании многих граждан России. Современное господство олигархического капитала и связанные с ним тяготы жизни, бедность и несправедливость в социальных отношениях во многом усиливают эти пережитки сталинской эпохи. Потребуется, видимо, еще много лет, чтобы люди смогли полностью освободиться от этого идеологического рабства.

Осмысливая пройденное

Оглядываясь на непродолжительную, но поразительно насыщенную и плодотворную жизнь В.И. Ленина, невольно приходишь к выводу: если бы его Политическое завещание было выполнено, может быть, мы не столкнулись со зверствами сталинского режима, крушением многих революционных завоеваний, не были бы свидетелями современной варварской капитализации общества, заводящей страну в тупик? Вместе с тем история не признает сослагательного наклонения, она не морализирует, а учит. Должны и мы извлечь уроки из пройденного исторического пути, чтобы не повторять тех ошибок, которые во многом дискредитировали дело, начатое Лениным в Октябре 1917 г.

Политическое предвидение Ленина о том, что Сталин не сможет осторожно пользоваться властью, оказалось пророческим. Его политика, получившая название «сталинизма», была прямой противоположностью научных взглядов Маркса и Ленина, идеалов и целей рабочего класса и Октябрьской революции. В итоге, сталинизм привел к бюрократическому перерождению Советского государства. Тем самым он заложил исторические и социально-политические предпосылки его падения в конце ХХ в. К сожалению, он до сих пор остается незаживающей раной левого движения, фактором, полностью дескредитирующим теорию и практику социализма.

После смерти Ленина советская действительность во многом развивалась по «державным» законам сталинизма, о которых с ностальгией сегодня вспоминают отдельные лидеры коммунистического движения в России и за рубежом. Однако какие это были законы, приведшие в конечном итоге к крушению СССР и падению КПСС, мы знаем лучше других. Но даже такой негативный урок всемирной истории имеет свою положительную сторону: левые, если они не хотят себя дискредитировать в глазах нынешних и будущих поколений, должны вырезать сталинизм как раковую опухоль из своей среды и начать учиться революционной науке не у Сталина, а у Ленина.

Сегодня под тяжестью негативных последствий так называемых «радикальных реформ» неолиберального толка одни ностальгируют по советскому прошлому и вообще не хотят слышать о каких-либо ошибках сталинского времени, другие, напротив, считают, что советское прошлое – это одна сплошная ошибка, где были только «ГУЛАГ», «карточки» и «пустые полки магазинов». На самом деле не правы ни те ни другие. В советскую эпоху было все: и победы, и поражения, и праздники, и трагедии, и полные и пустые полки магазинов. Никто не может отрицать, что в СССР была проведена индустриализация, превратившая его в одну из ведущих держав мира, заложены основы крупного сельхозпроизводства, реализована культурная революция, позволившая решить не только проблему неграмотности, но и создать мощную систему образования и науки, позволившей вывести человека в космос. Что бы ни говорили сегодня о советской эпохе, но исторические факты таковы, что она дала скромное, но реальное благополучие абсолютному большинству советских людей.

 В то же время мы понимаем, какой ценой это было достигнуто: сколько невинных жертв легло под молох сталинских репрессий, сколько крестьянских семей пострадало от так называемых «перегибов» во время коллективизации и раскулачивания, сколько талантов было загублено благодаря неистовому ревнительству «рапповщины» и поиску «врагов народа» среди деятелей науки, образования и культуры.

Осмысливая путь, пройденный страной после Ленина, приходишь к выводу, что все это явилось тяжелой платой за отход компартии от ленинских идей, высказанных в его «Политическом завещании», и прежде всего за подмену «живого творчества народа» единовластной волей вождя, приведшей к извращению Советской власти и отрыву ее от народа. Именно этот отрыв от народа и послужил, в конечном счете, ее падению в 1990-е гг.

В полной мере это относится и к правящей тогда партии. Бюрократизм и привилегии партгосноменклатуры не только оторвали КПСС от трудящихся масс, они сделали Советское государство невосприимчивым к развернувшейся в мире научно-технической революции, препятствовали демократическим процессам обновления, наметившегося в годы хрущевской «оттепели» и в начале перестройки. В итоге «реальный социализм» не смог одержать победу над капитализмом ни по производительности труда, ни по более высокому качеству жизни трудящихся, ни по политическим свободам.

Именно эти глубинные причины, а не некое «предательство вождей» объясняют, почему советский народ и рядовые коммунисты так легко восприняли уход КПСС с политической сцены. Но означает ли это тупиковость самого социалистического пути, как утверждают сегодня некоторые радикальные демократы? Конечно, нет. Более справедливого и возвышенного идеала, чем демократический и гуманный социализм, человечество не выработало. Нужно только не повторять тех ошибок, о которых предупреждал Ленин и о чем забыли его исторические преемники.

Сегодня снова возникает стратегическая задача соединения социалистического идеала с массовым движением трудящихся. От того, сумеют ли это осуществить современные левые силы будет зависеть их политическое будущее и будущее современной России.

Опубликовано: Ленин on line. 13 профессоров о В.И. Ульянове-Ленине / Под общей редакцией А.В. Бузгалина и П. Линке. М.: ЛЕНАНД, 2010.

Публикуется на www.intelros.ru по согласованию авторов