Юрий Серебрянский — прозаик, поэт. Родился в 1975 г. в Алма-Ате. Окончил Казахский государственный национальный университет, диплом химика-эколога. Проза и стихи публикуются в казахстанских литературных журналах с 2002 г. Участник Форумов молодых писателей России (2007, 2008). Повесть “Destination” (“ДН”, № 8, 2010) стала призером “Русской  премии-2010” в жанре “Малая проза”. Живет в Казахстане.

 

 

1

 

Якушкин смотрел на чайку. Птица приземлилась метрах в трех от него, совершенно неожиданно появившись с моря. Он не думал, что с той стороны кто-то мог наблюдать. Это явилось полной неожиданностью.

 

Здесь жарко: Якушкин снял пиджак и прижал его локтем к правому боку. Свободную руку он держал над ручкой чемодана. Где-то слышал о наглости чаек. В одной телепередаче. Тем более, она такая здоровая. “Может — хохотунья?” — подумал. Чайка замотала головой (нет-нет), разглядывала его то одним, то другим глазом, иногда подергивала крыльями.

Не улетала.

Якушкин тоже не уходил. “Какими чаек видят не морские люди? Такими наклонными росчерками в углу рисунка. Параллельными, но неодинаковой длины. Как бы в перспективе”.

 

Грузовик пронесся, обдав пылью. Чайка взлетела и тяжело, едва не зацепив ракушечниковую безобразную постройку, бомбой бросила свое тело в сторону воды. На какое-то время слилась с искрящимися на солнце волнами, а когда оторвалась от линии горизонта, стала черточкой.

Якушкин автоматически отряхнул возможную пыль с брюк.

С чемоданом в одной руке и пиджаком в другой побрел по набережной вдоль скалистого берега, мелькая своей белой рубашечной спиной на безлюдной улице.

 

Таксист не обманул, но и не довез. Пришлось еще идти. Якушкин взмок. В гостинице ему дали номер на втором этаже. Окнами в сторону моря.

Ключ чувствовал себя свободно в замочной скважине. Небольшие зарубки на поверхности замка указывали на то, что дверь время от времени открывали ножом.

Якушкин поставил чемодан у кровати, аккуратно заправленной светло-коричневым шерстяным одеялом, не вызывавшим сомнений в чистоте и относительной новизне. Белая торжественная кайма одеяла не доходила нескольких сантиметров до большой подушки в форме карамели. Комната светлая.

 

“Вот оно. Вешалок нет. Гадство”. Якушкин пошурудил ключом в скважине. Дернул ручку. Закрыл. В регистратуре вешалки должны быть. У них ведь тоже бывают вешалки.

 

По коридору все двери белые, а одна другая.

Он остановился. Сунул ключ в такую же побитую скважину. Повертел туда-сюда и попробовал ручку.

Чистота и порядок. Никаких сохнущих на спинке стула полотенец, тапочек на полу или брошенных рубашек на кровати. Здесь никто не живет. Скрипнул за собой дверью. Стало темно. Щелкнул тумблером, удобным загнутым пластмассовым язычком. Мягкий свет одомашнил комнату. Две лампы, хитро утопленные в стенах.

Номер такой же размерами, но многое отличается. Цвет и ощупь другие. Провел рукой по стене. Приятно. Бархатно.

 

“А у меня побелка, — подумал. — Попрошусь сюда”.

Шторы плотно задернуты.

 

На кровати новенькое светло-коричневое одеяло.

Закрытые днем шторы или занавески всегда действовали на него угнетающе. Комната на другой стороне коридора должна смотреть не на море. Якушкин решил обследовать.

На стене прямо под оконной рамой, под каймой плотно сдвинутой ткани — равнобедренный треугольник, нарисованный тенью на стене. В нижнем углу жучок. Якушкин нагнулся разглядеть. Не жучок. Индийский божок — Лакшми. Висит на цепочке, растянутой двумя гвоздиками с нетронутыми молотком бронзовыми шляпками. Он взял фигурку на ладонь. Лакшми. Сенкевич когда-то подробно об этом рассказывал. Индийская богиня. Четыре руки. Ножки в позе лотоса. Крошечная. Филигранная работа. На руках все пальцы видны и потроганы. Остренькие. Тяжелый, ценный серебряный кулончик.

“Нужели гостиница может себе позволить такое?” Лакшми вернулась на свои серебряные качели. Якушкин выпрямился. Шторы открывать не стал. Неприятный детский страх глубины.

Затопленная раскаленная баржа правым боком в песке. С той стороны на перилах — тина. По ступенькам — вниз. Шаг за шагом. Кто глубже.

 

— Пространство там действительно замкнутое, — это Левин отвечал на чей-то вопрос, — никаких окон или иллюминаторов в “Трубе” не предусмотрено. Исключение — отсек для биоэкспериментов.

— А там?.. — начал вопрос светлый парень. Джинсы и джинсовый пиджак. Слишком много одеколона. Сидел рядом с Якушкиным. Тому хотелось отсесть. Глупые вопросы, интересовавшие всех, и глупый, настойчивый запах.

— А там, — продолжил Левин, — никаких экспериментов проводиться не будет. Люди, работавшие эту тему в институте ботаники, там уже не работают. В этом отсеке большие иллюминаторы. Можно будет захватить горшки с растениями, пару-тройку каких-нибудь фикусов, например, для интерьера.

— Азамат, запишите, пожалуйста, три больших фикуса с собой. Найдите где-нибудь. Через два дня.

Названный Азаматом и без того все время записывал.

Он неудобно держал блокнот на правом колене, сидя при этом нога на ногу. Свободная ступня музыкально покачивалась в такт строчащей руке. Перевернутый сандалий Азамата лежал под столом. Черный.

— Чего еще там нет? — подумав, спросил Левина Якушкин.

— Узнаете в ходе эксперимента, — завершил разговор Левин.

— Как же мы можем в этом случае соглашаться и что-то подписывать, Виктор Сергеевич? — спросил джинсовый костюм.

“Виктор Сергеевич, — подумал Якушкин, — Виктор Сергеевич”.

 

Левин помедлил.

— В результате вы получите деньги. — Помолчал и быстро продолжил: — Тем более что вы уже согласились. Мы оплатили вам авиабилет сюда.

— Я автобусом приехала, — услышал Якушкин из-за плеча. Оборачиваться не стал. Помнил. Какая-то с виду библиотекарша, да еще и голос такой.

“Это верно, оплатили”, — подумал.

Сначала это был утренний Ленинград. Привычные, в полный рост, круглые столики в кафетерии аэропорта. Потом “Ил” восемьдесят шестой. Полупустой. Тусклый. Вкуснейший клубничный джем в микроскопической пластиковой коробочке. Фыркающий пузырями лимонад в мягкой пластмассовой чашечке с острым облоем на ручке. Алма-Ата. Холодный ветер. Какой-то древний, замаскированный под аэропорт аэродром. Двор, площадь с таксистами — азиатами и русскими вперемежшку. Немыслимые цены на пирожки и чай из термоса. Пожелтевшие от дождя старые газеты на прилавке.

Якушкин среди всего этого в своем темно-коричневом аккуратном костюме. Похожий на командированного в провинцию молодого ученого. Были и другие люди в костюмах. В спортивных. В двубортных не по размеру. В милицейских. Все неприятные.

 

Следующий самолет. Задрипанная “тушка”, бросающаяся очертя голову в воздушные ямы. Конфеты “взлетные” вместо обеда. (Хорошо, что были пирожки.)

Ракушечниковый аэропорт, из советских ракушек.

Якушкин в том же костюме среди совсем простых граждан. Похожий на прибывшее светило.

Надпись “Шевченко”, мысль: “Как же жители? Шевченковчане? Шевченковчанки?”

 

— Но кормить-то нас будут? — джинсовый одеколон не унимался.

 

В номере телевизор. Правда, старый. И антенну пришлось вковыривать в гнездо. Изображение вздрагивает полосами.

Привычка бороться с приборами. Телевизор — плевое дело. Телескоп — вот это попробуйте. Якушкин брился. Комнату заливало светом. Забыв вчера закрыть шторы, залюбовавшись превращавшимся во тьму морем, он обеспечил себе ранний подъем. Договаривались в обед. Но еще позавтракать надо.

Зеркальце на задней стенке футляра электробритвы. Такая бритва.

Виктор Сергеевич. Левин представился всем одинаково, руку пожал каждому. Он не делал вид, что не узнал, он просто произнес, глядя в глаза: “Виктор Сергеевич”. То есть, правила — есть правила.

Да он и не был мне Витей, в университете он был мне Левин. Левин с кафедры. Может, тоже нужно было пропадать там. Был бы теперь Андреем Андреевичем.

 

ЦУМы есть везде. Здешний называется ШУМ. Якушкин ожидал, что он должен быть где-то в центре города. В шумном месте. Но оказалось, что это и есть центр города. Набережная — его начало и его ось икс. А ШУМ как раз рядом с гостиницей. Автобус на остановке загрузился неторопливыми опоздавшими на работу пассажирами и уехал.

На первом этаже Якушкин нашел кафе, в котором и позавтракал. Чай. Предложили сварить пельменей. Выбрал яичницу. Ее где-то долго жарили, но принесли. Посетителей — никого. Большинство отделов еще закрыты. Входы вещевых — завешены.

“Детский мир” перекрыт строгим, окантованным жестью с торцов метром-мерилом для тканей.

В витрине пластилин, солдатики. Кооперативные поделки. Синие прозрачные инопланетяне — монстры. С бластерами. Неожиданно шлагбаум пропустил в отдел девушку с кружкой чая. Темные волосы, серая юбка, блузка.

— Здравствуйте, — сказала она. Костюм Якушкина произвел положительное впечатление. Хотя рубашку погладить с утра не удалось. Отвиселась за ночь на вешалке.

Якушкин едва заметно кивнул, продолжая разглядывать витрину, проводя ладонью по стеклу. В магазине неприятно пахло сыростью. Он поднял глаза.

— Что, извините? — не успев разглядеть лицо продавщицы, уставился на полку за ее спиной.

— Подарок ищете? — девушка обернулась.

Полка была аккуратно заставлена одинаковыми луноходами. Расставленными под небольшим, эстетически приятным углом. На равном расстоянии друг от друга. Якушкин насчитал четырнадцать штук. Восемь сдвоенных черных колесиков, позволяющих преодолевать несложные препятствия. Оранжевый корпус в форме мыльницы. Нелепые усы-пружинки.

Жуки, готовые к атаке. Целая стая.

— К ним батарейки “Планета” нужны, — просто сказала девушка, — а нам давно не привозят. Раньше все в основном из Ленинграда привозили. А без батареек их не берут.

Якушкин заметил две щербинки от подростковых прыщиков у нее на лбу. Подумал — Луна.

— Или вам постарше? Возьмите электровикторину, — девушка достала из-под прилавка большую коробку. Можно играть одному.

— А батарейки ей какие нужны? — спросил Якушкин.

— “Планета”, — смутилась девушка. — Простите.

— Вот купите игру “Монополия”… — она раскатала на прилавке карту, аляповато оформленную рекламными иностранными лозунгами.

Якушкин прочитал “Токио Мару” напротив морского танкера, изображенного кривовато. Буквы лезли в глаза. “Кока-Кола” — красные завитки.

Девушка достала из коробочки игральные кости и пачку маленьких фальшивых долларов.

— Все идет в комплекте, но нужен хотя бы один партнер.

— Я возьму, — сказал Якушкин и подумал: пятьсот дней все-таки.

Вернувшись в номер, сунул в шкаф обернутую рыжей миллиметровкой трубку. Включил телевизор.

Сам подошел к окну смотреть море.

“Сегодня в шесть часов сорок восемь минут московского времени осуществлен запуск космического корабля “Союз ТМ-пятнадцать”... — диктор — женщина.

Якушкин следил. Кажется, даже помнил, кто сейчас на “Мире”. “Экипаж в составе российских космонавтов Анатолия Соловьева, Сергея Авдеева и француза Мишеля Тонини сменит на борту станции "Мир" находящихся уже более четырех месяцев космонавтов Александра Викторенко...” — и, ну точно, вспомнил Якушкин, Александр Калери. Необычная фамилия.

Могла бы быть такая у первого космонавта? А это ведь тоже влияло. Наверняка. Вот фамилия Якушкин могла быть, а Левин — нет, вряд ли. Да и Якушкин под сомнением.

Он глянул вниз. Там ко входу гостиницы подъехал громоздкий неновый автомобиль темно-синего цвета. Остановился. Из машины вышли Азамат (отсюда бросалась в глаза его лысеющая голова) и Левин, в светло-песочном двубортном костюме.

 

Якушкин не стал надевать пиджак. Спустился в фойе в брюках и рубашке, и никакого галстука. Поздоровались. Азамат при рукопожатии добавил вторую ладонь и изобразил легкий поклон. Что за ерунда, подумал Якушкин. С Левиным поздоровались чинно.

В фойе стоял только диван, пришлось взять в соседней комнате пару стульев. На один уселся Якушкин, на другой Азамат. Левин ходил. Ждали женщину и джинсового. Они спустились почему-то вместе, позванивая ключами и переговариваясь.

Подойдя, умолкли.

— Сегодня будем ужинать у Азамата, — начал Левин. Давайте договоримся встретиться здесь же в шесть часов.

— Так что, тогда пока можно искупаться? Начнем привыкать к морю, — джинсовый засмеялся.

— Ой, а я купальник не взяла! — библиотекарша казалась сегодня помоложе.

— Зайдите в местный ШУМ, там есть отдел, — посоветовал Якушкин.

— Ну что ж, тогда как договорились, — Левин кивнул и пошел к выходу, Азамат за ним.

— Вы завтракали? Как вас зовут? — она сняла очки.

— Андрей, — представился Якушкин, не зная, нужно ли протягивать руку.

— Нина, — сказала библиотекарша.

Якушкину хотелось познакомиться не так. Хотелось с фамилиями и данными об образовании как минимум. Пятьсот дней. Получалось какое-то легкомысленное знакомство с обсуждением купальников.

Чтобы как-то исправить положение, он отказался идти в ШУМ, лично показывать нужный отдел. Вернулся в комнату. Лег на кровать поверх светло-коричневого одеяла и глаза закрыл.

Постучали. Якушкин открыл дверь. Джинсовый.

— Виталий, — протянул руку. Якушкин пожал. Потом согласился пойти с ним в ШУМ. Просто за компанию. Пятьсот дней. Не шутка.

 

Покупателей по-прежнему не было. У отдела купальников Якушкин отстал. Просто указал рукой направление. Сам поднялся на второй этаж. Девушка из игрушек, увидев его, даже не стала вставать со стула. “Джеймс Хедли Чейз”, — прочитал Якушкин на форзаце. Строй луноходов все так же стоял наготове. Девушка оторвала глаза от страницы.

— Вы знаете, если вы мне поможете... Батарейки должны быть у меня в кладовой. Но там ящики и ящики.

— Покажите, — сказал Якушкин.

Пришлось зайти за прилавок, протиснувшись между витринами, и там, сразу справа, он увидел небольшую дверь. Девушка открыла, но он отстранил ее вежливо и вошел один. Ящики деревянные, опечатанные, крепкие. Выжжено на боку у каждого “ГУКОС МО СССР” и пронумеровано. Действительно, ряды. Но между рядов проход. Якушкин прошел вглубь, увидел поворот, там снова ряды ящиков. Он насчитал десять, другие терялись во тьме. Много.

Все одинаковые.

Влекомый любопытством и неограниченным количеством свободного времени, он стал ощупывать фанерный бок ближайшего ящика под номером 110426. Провел ладонью по надписи. Без вариантов. Толкнул. Попробовал за верхний край. Нашел небольшую щель, в которую удалось просунуть пальцы. Потянул. Бок оказался дверцей на петлях. Со щелчком повис, заскрипел. Какие-то упаковки. Якушкин достал из середины стопки коричневый шуршащий пакет. Мягкий и тяжелый. Оторвал бумагу аккуратно по краю. Свернутая кофта. Вышитый герб на нагрудном кармане и буквы СССР, а ниже надпись — “Отряд космонавтов”. Красные вставки отлично сочетаются с серой тканью. Якушкин прижал кофту к щеке.

Теплая.

Шерсть.

 

Разорвал следующую упаковку. Небольшую, прямоугольную. В ней — плоский черный фонарик. Под квадратную батарейку.

В следующей пачке оказались батарейки. Четыре “Планеты”, нежно-голубые корпуса с красными полосками. Якушкин взял себе две. Фонарь, кофту и бумагу сунул обратно в ящик. Проверил под ногами. Мусора не осталось.

Боковинка легко защелкнулась.

— Сколько я вам должен за батарейки? — спросил, стоя у стеклянного прилавка. По батарейке в руке.

Рассчитался. Сунул “Планеты” в карманы брюк. Руки там тоже поместились.

— Погодите, — крикнула девушка вслед, — вы луноход забыли купить!

 

 

Машина подъехала бампером к Якушкину. Надпись Jeep Cherokee оказалась почти перед глазами. Левин вышел. “Он нетрезвый”, — подумал Якушкин.

Всю дорогу Азамат смеялся каким-то шуткам, тренируясь в гостеприимстве. На заднем сиденье тесно молчали. Левин на переднем пассажирском. Смотрит в боковое окно. На кочках едва не бьется носом в стекло.

Якушкин почему-то представлял себе дом с калиткой, собакой, торопливо сметенными веником собачьими шерстяными катышками возле косой рассохшейся будки. Сам веник у порога. Представлял даже свою брезгливость перед необходимостью разуваться на вытоптанном отрезе старого паласа у входа.

Не ожидал, что будет квартира. Большая, да еще и на четвертом этаже. Азамат не успел предупредить испуганных, осажденных на кухне родственников.

Хотелось есть. Обещанный, воспетый шутками в пути бешбармак ждать час. Как минимум. К гостям вышла старая женщина в аккуратном халате и платке.

Почему-то чуть ли не поклонилась, дойдя до середины комнаты. Гости замахали руками и приветственно, и стараясь удержать ее от дальнейших действий. Тут же Азамат вернул родственницу на кухню, а на ее место установили стол, задрапировали белой скатертью, и незаметные быстрые сестры Азамата принесли две бутылки водки и две полуторалитровые — минералки с газом.

Все сделали вид, что не замечают отсутствия закуски. Брякнули рюмки. После первой Якушкину захотелось курить.

“За компанию”, “если покурю — развезет”, — он попросил у джинсового Виталия сигарету и вышел на балкон.

Тот сам не пошел. В комнате завязалась неестественно громкая беседа — расспросы жены Азамата, учительницы по происхождению.

Левин стоял спиной.

Вокруг дома этажи, светящиеся ночные окна и кроны деревьев ниже. Моря отсюда не видно, и кажется, его и нет. Как будто другой город. Небо темное — ватная изнанка облаков, обращенных сейчас к солнцу. Почти ночь.

— Виктор, — начал Якушкин, не закурив.

— Сергеич, — добавил Левин, не оборачиваясь.

— Мы же вместе учились, Виктор Сергеич, — со звонким “ич”.

Левин обернулся и протянул спички:

— Мы учились в одном университете, Андрей Андреич, — с таким же “ич”, подал руку Якушкину после спичек.

— Хорошо.

Левин пустил дым в сторону.

— К каким звездам летим, Виктор Сергеич?

— Вы — к Бетельгейзе.

Якушкин усмехнулся. Да, за пятьсот дней.

— Я слышал, многие проекты под вопросом... “Буран”... Как вам удалось заполучить финансирование эксперимента? Как давно вы вообще в этом... деле?

Левин молча смотрел, как гости неслышно над чем-то смеются.

 

— Эксперимент был запланирован, как вы догадываетесь, давно. Мы начали думать о длительных полетах еще до Гагарина. Я участвовал в теоретическом обосновании сроков эксперимента. Теперь возглавляю. Станция существует здесь с восьмидесятых. Там все проверено, можете не волноваться. Люди строили.

Резануло “мы”.

Якушкин не чувствовал в себе рюмку водки, но он чувствовал ее в Левине. Блеск глаз. Момент.

— Скажите откровенно, почему вы просто не взяли себе деньги, ну, или... с Азаматом этим?

— Не забывайте, что я ученый, Якушкин, — Левин затянулся.

— Нельзя делать научную карьеру на одной порядочности. Это в конце концов приведет к тому, что не будет ни науки, ни порядочности! — вспомнил Якушкин.

Левин усмехнулся.

— Ну, ладно я — доброволец, — кивнул Якушкин, — а они кто? Он ткнул пальцем, встретив стекло.

— Нормальные советские люди, отборные, — сказал Левин.

— Я думал, среди участников должны быть ученые! Они — не ученые!

— Ученых... поищите в Америке!

— А вы почему же не там, Левин? Вы ведь стажировались еще тогда. Могли.

— Не хочу я вам отвечать, Андрей Андреич, пойдемте к столу.

— Мне придется пятьсот дней пребывать с этими людьми в одном... в одной станции!

— Мы называем ее “труба”, условно, конечно. Вот и пойдемте знакомиться ближе. Выпейте, поешьте. Вы ведь еще даже не знаете, что вас ждет. Бешбармак! А это... ого-го! — Левин засмеялся, но не от души, примирительно. — А иногда и “иго-го”! Вкуснятина, Якушкин! Андрей Андреич, пойдемте есть вкуснятину.

— Разное приходилось пробовать, — сказал Якушкин успокоившись, — мне вообще кажется, если взять любые продукты, смешать и сварить, получится чье-нибудь национальное блюдо.

Теперь кроме двух водок, полупустой и закупоренной и толстой пол-литровой минералки на столе, в центре появилась большая тарелка, парившая, как камчатский вулкан. Сквозь пар просматривались темная мясная порода и белые пласты теста. Блестящие от жирной подливы луковые кольца сверху. Еду раздавал Азамат. Каждому и того, и другого, и лука, и подливы. Якушкину понравилось, он даже хотел отказаться от водки.

Но пришлось выпить. Две стопки к той, что была еще до ужина. Блюдо почему-то предлагалось запивать исключительно или водкой, или газированной минералкой. От жирного стало не по себе. В разговоры на бытовые темы он не включался. Ни о чем не думал. Стало хорошо. Приходилось лишь время от времени полуавтоматически отвечать на стереотипные вопросы о самочувствии.

 

 

2

 

Утром поднялся шквальный ветер. Стекла дребезжали, и море выглядело недовольным, серым.

В постели лежала голая Нина, делая вид, что спит. Якушкин намеренно стянул одеяло перед уходом за сигаретами. Ему хотелось украдкой взглянуть со стороны. Нина понимала. Не возражала. В комнате было тепло. Вставать не хотелось. Якушкин вернулся и закурил, сев на край кровати.

— У тебя пятьсот дней сигарет не будет, — сказала Нина тихо.

— А я и не курю, здесь только.

Якушкин поставил блюдце на пол у кровати. Перед собой. В дверь постучали. Он подошел к ручке, потом понял, что надо бы одеться, и пошел обратно. Его догнал женский голос из коридора: “Передайте своим друзьям, что пора доплату делать за номера”. Якушкин замер. Голос не повторился.

Опять сел на нагретый край кровати. Стряхнул накопившийся пепел.

— Ты спала с этим Виталием?

— Да, — с каким-то нескрываемым удовольствием ответила Нина.

Он выпустил дым.

— Зачем?

— Он интересный мужчина.

— А ты не думала, Нин, что... То есть, как теперь... Эксперимент...

— Прекрати, Андрей, — она повернулась боком, выставив Якушкину тяжелые груди.

— Может, мне так хочется.

— То есть? — Якушкин повернулся вполоборота.

— Ну, эксперимент, понимаешь...

— То есть ты поэтому согласилась участвовать в эксперименте? А если бы на месте меня и Виталия оказались два бородатых старика?

— Эксперимент есть эксперимент. Я рада, что вы молодые и здоровые.

— Ты не замужем?

— Была недавно.

— А мне показалось, что тебя кто-то ждет... Должен ждать. Ну, понимаешь, ты не произвела впечатления заинтересованной во внимании женщины.

— А тебя кто-то разве ждет?

— ...в Ленинграде, — сказал Якушкин, — нет.

 

От сильного порыва ветра задребезжали стекла.

Ого, — подумал Якушкин, — не повылетали бы.

 

“Ми” восьмой летел в сторону моря. Сквозь грязные иллюминаторы можно было наблюдать вокруг.

В салоне друг против друга сидели с одной стороны Левин, Азамат и Виталий, а с другой — Якушкин и Нина. Якушкина смущала привязанная цепями к вертолету снизу рыжая труба.

Лететь на станцию, так просто сесть утром в вертолет, с какой-то посторонней трубой и мухами в салоне...

А как это, собственно, должно было выглядеть? Построившихся по росту участников экспедиции благословляет старый генерал на предрассветной взлетной площадке? Якушкин думал — да.

И надеялся, что это будет как минимум космонавт Гречко. Космонавты должны передавать эстафету новым космонавтам. Пусть и гипотетическим.

Уверенный вид Левина и Азамата вроде бы убеждал в обратном. Левин говорил как-то, что на станции есть все нужное. Остается только высадиться на нефтяной платформе и спуститься ниже уровня моря.

Громкий гул освобождал от обязанности разговаривать.

Дверь в кабину пилотов была открыта, один из пилотов, тот, что сидел справа, начал подавать какие-то сигналы ладонью, заглядывая в салон. Азамат сходил узнать. Вернулся.

Сказал что-то Левину. Потом попробовал сквозь гул донести информацию до всех.

— В море не разрешили нам лететь... Синоптики... Позже... — Азамат говорил емкими, содержательными словами. Вертолетным языком.

С противоположного ряда кивнули. Якушкин увидел в иллюминаторе степь. Смотрел пять минут, потом наклонился вперед, давая понять Азамату, что собирается что-то сказать, и тут же спросил: сейчас куда?

— Трубу завезем пока, — крикнул Азамат громко, получилось — в лицо. Остальных это, казалось, не интересовало. Нина сидела прямо и молча разглядывала тех, кто напротив. Виталий уставился в свой иллюминатор.

— Ого, что это?

Якушкин глянул вниз. Справа выплывал край огромного карьера, похожий на кусок слоеного торта. Шоколадно-бисквитного.

— Карьер. Разработка месторождения, — крикнул Виталию.

— А что здесь добывают?

— Не знаю, — сказал тихо, но Виталий понял ответ по губам.

Стала видна поверхность озера, верхушки деревьев на берегу.

Якушкин и сам заинтересовался. Виталий крикнул Азамату. Тот был не готов, и пришлось повторить.

— Что за озеро?

— Атомный опреснитель, — крикнул Азамат и закивал.

— Ого, — развел руками Виталий, — а не опасно?

Якушкин перевел взгляд на Азамата.

— Если за буйки не заплывать, то не опасно.

— Нет, я имею в виду...

— Что? — спросил Азамат.

— Далеко, далеко на озере Чад изысканный бродит жираф, — сказал Якушкин, не обращаясь ни к кому.

— Безопасно, — крикнул Азамат и улыбнулся во весь рот. У него был один золотой зуб в глубине рта. Только теперь замеченный.

— Стихи — здорово! — крикнул в лицо Виталий. Будет нам о чем поговорить. Только с Ниной не получится.

— Почему? — поинтересовался Якушкин.

— Ей это как из Пушкина по воробьям, — засмеялся Виталий. Нина улыбалась, не различая слов, растворенных в шуме.

Сначала приземлилась труба. Потом аккуратно, слегка покачиваясь, земли коснулся вертолет. Двигатель загудел по-другому, с присвистом. Останавливаясь. Вокруг степь.

Казалось, что они вот только пролетели над озером и рощей на его берегу.

В небе все быстро.

 

Вертолет еще успокаивался, а пассажиры уже выходили, пригнувшись от ветра.

Но оказалось, что ветер этот уже не вертолетный. Степной. Невысокая застиранная трава пригибается под его порывами. Запах тысяч разных цветов, смешанных ветром, рождает неповторимый аромат степи. Якушкин был с ним знаком. Остальные участники экспедиции осматривались. Казалось, здесь не водится никаких живых существ, кроме двух нефтяников, осматривавших вместе с пилотом привезенную трубу.

Метрах в тридцати от вертолета ржавела сложно сконструированная буровая вышка.

Вагончик геологов, из-под которого дружно выскочила пятерка щенят-толстячков. Совсем мелких и разноцветных.

Якушкин подошел, погладил щенят по очереди. Они предпочли руки Нины.

— Какие баскервильчики!

Он подошел к старому фанерному рукомойнику. Ведра под ним не было. Позвякал язычком, вызывая воду. Сзади подошел Левин.

— Перекусим у них, подождем приказа.

— Чьего приказа, Виктор Сергеевич? Не кажется ли вам, что вы сюда и направлялись?

Левин промолчал.

— Дайте и я руки вымою.

— Пожалуйста.

Позади вагончика, в его тени, торчал стол.

Небольшой, всем пришлось тесниться вокруг. Вареные яйца, невероятно вкусные ломаные лепешки, соль на газете, которую придерживали по очереди, защищая от ветра. Разогретая прямо в банках тушенка. Травяной аромат вместо специй.

Пилоты пить отказались.

Остальные передавали пластиковые стаканчики.

— Я этого не видел, — объявил Левин вместо тоста. Чокнулись.

Разошлись покурить. Нина направилась в степь.

 

— Скажите, а станция эта большая? Могу я взглянуть на чертеж?

Якушкин закурил. Закурил и Левин. Остальные топтались у стола, разливая.

— Труба для троих даже большая. Расчетный экипаж — пять человек. Там есть рубка для связи и управления. Хотя никакого управления, естественно, нет. Управлять нечем. Просто жилище на время, на глубине шести метров.

— Шести метров? — переспросил Якушкин, поморщившись.

— А вы думали, проведете время на дне морском? Труба сконструирована на базе нефтяной платформы. Есть спасательные средства на всякий случай. Плот. До берега рукой подать.

— А руки у вас длинные? Успеете, если что?

 

— “Если чего” — не будет. Проект продуман до мелочей. Здесь бывают шторма, но вы глубже. Можете почувствовать легкое покачивание. И все.

— И еще, Андрей Андреич, я заполнил две пустующие каюты книгами. Ленинград уезжал — не взяли. А я взял. Пользуйтесь.

— Простите, вы как руководитель отряда испытателей должны, конечно, и знать больше.

— Руководитель. Хм... — Якушкин затянулся, — спасибо. Остальные в курсе?

— Видите ли, я не очень общительный человек. Я к себе привык, — продолжал Левин.

— Но у вас ведь есть обязанности?

— Сейчас я их выполняю.

— Ладно, неважно. Просто звоните нам иногда. С праздниками поздравляйте.

— Алкоголя там, естественно, нет, — продолжил Левин, — но еды много. Качественной, гостовской. Старые запасы. Назначьте Нину поваром. Есть даже сало.

— Отлично. Пойду построю подчиненных, — Якушкин бросил окурок и пошел к вышке.

 

Пилоты беседовали о чем-то с Левиным и нефтяниками. Нина вернулась и играла со щенками, сидя на корточках. Якушкин подошел к вышке. Железный короб, который он сначала принял за корпус механизма, возможно, лебедки, оказался ограждением, за которым скрывалось жерло металлического колодца.

Он погладил руками удобно изогнутые поручни. Как в бассейне.

Начал спускаться, часто переступая по прутьям, которые заменяли ступени.

Колодец достаточно широк, чтобы не стесняться плечами. Но больше Якушкин переживал за галстук, стараясь уберечь его от соприкосновения с прутьями лестницы.

Спускался.

Думал: что же будет, когда светлое пятно входа станет совсем маленьким?

Когда круг света стал размером с небольшую луну, над ухом щелкнул какой-то тумблер, и с двух сторон зажглись одинаковые тусклые, заключенные в мутные корпуса лампы.

“Логично”, — подумал Якушкин. Продолжил спуск. Когда расстояние сделало и этот свет круглым пятном вверху, он ждал нового щелчка, но вместо этого закончился колодец. Лестница закончилась каким-то объемистым помещением. Оно чувствовалось в темноте. На всякий случай посчитал: еще ровно двадцать одна ступенька. Пол. Якушкин держался правой рукой за поручень. Прислушивался к тьме.

Справа какой-то звук, возня. Будто бы ключик в замке. Белый проем двери. Тут же сами собой зажглись четыре бело-лунные лампы, вмонтированные в потолок по периметру лестницы. Якушкин посмотрел в черный проем, из которого недавно появился. Вошедший в комнату закрывал за собой дверь, стоя спиной. Якушкин заметил, что галстук в двух местах заляпан пятнами сажи.

— Блин! — сказал и принялся оттирать.

— Здравствуйте, Андрей, — Виталий протянул руку.

Якушкин только махнул правой рукой, показывая грязную ладонь.

Андрей подошел к вскрытому картонному коробу на полу и, порывшись, достал старую рубашку.

— Возьмите.

Потер руки сухой тканью. Они стали чистыми, но ощущение грязи все равно сохранилось.

У стен небольшой комнаты выстроились пирамиды картонных коробов. На борту каждого красовалась изящная бордово-черная надпись — “Mars”.

Якушкин подумал: в темноте, что ли, расставляли? Большинство надписей под углом друг к другу, а некоторые и вверх ногами. Лишь два короба, один на другом, с надписями параллельно.

Виталий пододвинул один короб к себе и сел на него.

— Присядьте, Андрей, — показал на другой.

Якушкин сел. Что-то зашипело и забулькало над головой.

— Не обращайте внимания, канализация.

Под самым потолком проходила толстая, обернутая стекловатой труба. Шум издавала она. Никакого запаха. Только одеколон.

— Что это? — спросил Якушкин, ритмично побарабанив пальцами по коробу под собой.

— Батончики, — сказал Виталий.

Он наклонился и дотянулся до короба, открыл его, достал довольно большой и тяжелый коричневый прямоугольник, вскрыл ногтем упаковку и выложил на ладонь перед Якушкиным коричневый цилиндрический предмет. Тоже с надписью “Mars”.

— Это для астронавтов? — поинтересовался и потрогал пальцем продавливающуюся оболочку.

— Для всех. Попробуйте, это вроде конфет.

Якушкин аккуратно разорвал обертку. Попробовал. Вкус шоколада, ирисок и мягкая, тягучая начинка. Откусил еще.

— Отлично!

Рот был забит — и получилось что-то вроде “олинно” с причмоком.

Виталий засмеялся.

— Вот видите! В наше время только и удивляться!

— Зачем же вы тогда на станцию? — спросил Якушкин, наконец прожевав. В руке у него осталась только половинка конфеты и развевающимся морским вымпелом торчала обертка.

— Мне нужен перерыв, — Виталий хлопнул ладонью по коробу, — я ведь вообще-то музыкант, — каким-то искусственным голосом, — у нас группа.

— А... — только и сказал Якушкин. Хотелось запить.

— А воды здесь нет? И душно!

— Сейчас, — Виталий вскочил, снял джинсовую куртку и бросил ее на короб, потом подошел к незаметному включателю. Загудело, и из дыры в потолке подуло прохладным воздухом.

— А воды нет, — сказал, садясь на место. Прямо на куртку. — На продажу привез. Оптом сразу забрали. Забрал. Азамат наш.

— Гитару с собой на станцию возьмете? — Якушкин указал рукой на стоявшую в углу темно-вишневую лаковую электрогитару.

— Конечно! Альбом буду писать! — Виталий сходил за гитарой.

— Любите под гитару?

— Городницкого люблю, — сказал Якушкин, — “а я иду по деревянным городам, и мостовые скрипят, как половицы”, — пропел, не фальшивя, но гундосым носовым голосом.

— Мы другое поем, — Виталий перебрал струны. Неподключенная гитара беспомощно звякнула. Он начал бить по струнам, выдавая даже не мелодию, а ритм. Послышалось горловое — гхы-гхы.

— Певец не я, — сказал виновато, — я сочиняю.

Запел под бодрый ритм — Ремемба хару мамбуру, а чикитечейз а хору ю. Ремемба хару мамбуру, о-о, о-о — и попытался уйти на проигрыш, которого было почти не слышно. Вдруг перестал играть. Положил гитару на колени.

— Ясно, — сказал Якушкин, — на английском поете? Неплохо вроде.

— Это такой... свой язык вырабатываем, так интереснее. Слышали, может, “Два самолета”?

— Вам виднее, — он аккуратно обмотал батончик лоскутками обертки. В карман сунуть не решился.

 

3

 

Карлик с размахом — Якушкин придумал этот термин, прогуливаясь рядом с гостиницей. Куцые микрорайоны, какие-то пустыри. Набережная эта. Город маленький, но какой-то пафосный. К чему здесь эти широкие проспекты? Бред.

Он не пошел в парк, начинавшийся почти прямо от гостиницы, боялся встретить каких-нибудь неприятных личностей. По той же причине не спускался к морю. Начинаешь спускаться по этим ступеням и теряешься из виду. Хотя Нина с Виталием даже купались.

Хотелось как-то себя занять. Подступал вечер. ШУМ был уже, наверное, закрыт. К тому же надоел. Даже неудобно. Тянуло не к людям, а к некоторому количеству людей вокруг. Гулял мимо гостиницы туда и обратно. Через дорогу было это странное здание, похожее на верхушку утопленного в асфальт гигантского трансформатора.

Нищенский футуризм. Якушкин не любил этот город, и ему нравилось искать обидные эпитеты и характеристики. Тем более что, как оказалось, название сменили на непонятное слово “Актау”.

Гостиница сказала, что это Дом культуры. Имени Абая. Якушкин перешел на другую сторону. Какие-то подростки кучкой свернули за угол Дома культуры. Он подошел к центральному входу. Внутри освещен только коридор. На стене среди старых афиш аккуратненький лист с заглавием от руки — “Видеосалон” и ниже: Шестнадцать ноль-ноль фильм "Бегущий человек", восемнадцать ноль-ноль фильм “Их звали "костоломы"” и двадцать ноль-ноль — "Чужой"”.. Названия ничего не говорили. Он подумал, что, может, посмотрел бы этот “Чужой”, возможно, что-нибудь созвучное его настроению. Начинался фильм через сорок минут. Якушкин решил, что успеет сходить в комнату. Чтобы не ждать здесь.

 

Самые волны перед рассветом. Вечернее море, засыпая, успокаивается. Оказывается, для того, чтобы утром встретить солнце бурными овациями. Не многие это видят.

Хотелось спать. Сонными выглядели Нина и Виталий. Джип “Чероки” остановился на пустынном берегу, высадил пассажиров вместе с чемоданами и отъехал немного, к скалам.

Левин в выцветшей брезентовой куртке стоял на краю пустыря.

Азамат возился в машине, перебравшись на переднее пассажирское сиденье. Что-то искал в бардачке. По радио говорили.

Он выключил.

Участники экспедиции стояли молча. Слушали, как вода бьется о скалы. Левин, извинившись, ушел с фонариком за скалу.

Когда стало немного светлее, Якушкину удалось разглядеть, как там, в конце моря, от горизонта отлепилась черточка.

Она двигалась и росла, но еще невозможно было различить в ней ни птицу, ни вертолет.