— Вот! Оба телефона дома забыть! Для таксиста это что такое — представляете?! Как без колес ехать! — Республика Армения встречает меня хорошо знакомым каждому россиянину неповторимым гортанным, темпераментным местным говором. В данном случае он принадлежит водителю со славянским именем Сергей, который должен был меня встретить по предварительной договоренности и которого я по вышеописанной причине едва разыскал в круговых лабиринтах международного аэропорта Звартноц.

Поиски эти оказались тем более трудны, что со времени моего предыдущего приезда около десяти лет назад сам аэропорт разросся и преобразился. С тех пор как в 2002 году его взял в концессионное управление аргентинский миллиардер, этнический армянин Эдуардо Эрникян, воздушные ворота Еревана приобрели глобалистский неоновый лоск, а сотрудники этих “ворот” приучились вести себя по стандартным — безлично-доброжелательным — западным правилам. “Do you need a visa?” — вежливо улыбалась мне паспортистка, хотя отлично видела, что а) в этот момент прибыл единственный рейс — из Москвы, б) на этом рейсе прибыло одно-единственное “лицо неармянской национальности”, то есть я, и, в-третьих, она прекрасно — как почти весь армянский народ по сей день — владела русским языком и знала, что россиянам при въезде в Армению виза не требуется. Вывод один: не успев увидеть мой паспорт, она действовала “по уставу”, не считая нужным вникать в конкретную ситуацию. Ну что ж, выучка — дело неплохое.

Кроме того, трудно было найти лично не знакомого мне Сергея в такой толпе, учитывая, что мое-то “неармянское лицо” было одно, а “нормальных”, армянских — 129: наш “Боинг” с салоном на 130 кресел был заполнен под завязку. Дело в том, что на позднюю осень — начало зимы как раз приходится окончание знаменитого сезона хопан. Слово это означает по-армянски просто “целина”, а употребляется в значении массовых сезонных выездов граждан Республики Армения (в основном селян) в Российскую Федерацию и другие страны, где можно подкалымить — заработать значительно больше, чем на родине. Авиабилеты до нашей столицы весьма недешевы, так что в начале хопана — весной — многие даже закладывают в ломбарды украшения жен, сестер и матерей, чтобы, вернувшись “с добычей”, выкупить их зимой. Короче, никогда в жизни не наблюдал я при посадке такого столпотворения у стоек регистрации пассажиров с солидным багажом: здесь были, не говоря о простых баулах, торшеры, напольные вешалки и даже “колонны” из автомобильных покрышек — не представляю, как все это уместилось в самолете. И, соответственно, сквозь этот же скарб пришлось пробиваться на выходе, по прибытии в Ереван (забегая вперед, скажу, что обратно самолет летел полупустым — “не хопан”).

Но все хорошо, что хорошо кончается.

— Да, без мобильного в руках всем нынче непривычно, Сергей. А давно ли мы не знали, что это такое? — задаю я дежурный риторический вопрос, пока мимо за окнами машины в негустой метели (случается на Араратском горном плато и такое) мелькают поселки — спутники столицы с названиями, похожими на клекот орла (Птгунк, Мусалер, Паракар…) и длинные ряды казино по обочинам (в Армении игорный бизнес разрешен, но только за пределами Еревана).

— Конечно! — словоохотливо поддакивает водитель. — Я помню, раньше звонил домой — один автомат на всю почту. А сорвался звонок — все, уходи до следующего раза. И не уговаривай — не любили нас немцы.

— Какие немцы?!

— Немцы. Культурный народ вообще-то. Я в Германии служил. В армии. В 70-х.

Боже мой, сентиментально вздохнул я про себя который раз за последние 20 лет, одна жизнь еще не старого человека — а какие вихри пронеслись! Нет той Германии, в которую его послала страна, которой тоже уже нет, призвав на службу из страны, которой тогда не было… А ему что? Ему жить надо. Он невозмутимо ведет такси к своему родному городу, который как стоял, так и стоит, и под нос ругает за безалаберность начальство, которое как было, так и будет. Только теперь оно свое, армянское — как и все в окружающей жизни. Она, эта жизнь, скукожилась до 29 743 кв. км своих собственных гор, за которыми — если не всегда враги, то и не близкие друзья.

Нет горше участи, чем быть армянином в XX веке — заметила как-то знаменитая армянская поэтесса Сильва Капутикян, имея в виду и трагедию геноцида, и рассеяние в Диаспоре, и многое другое. До нынешнего приезда в Армению мне казалось, что к этим горечам рубеж нынешнего и прошлого столетий добавил еще одну, не менее тяжкую — изоляцию новорожденного государства. Изоляцию, погрузившую его на годы во тьму (в буквальном смысле — за отсутствием электричества) и зимний холод (за отсутствием отопления и стационарной горячей воды в домах). Факты известны всем: общей границы с дружественной вроде бы Россией у Армении нет. Железнодорожное сообщение в северном направлении прекратилось. С востока — “линия прекращения огня” с Азербайджаном. С запада — Турция, Азербайджану покровительствующая, геноцида 1915 года не признающая и дипломатических отношений с Ереваном не поддерживающая. “Сверху” страна, как шапкой, накрыта вполне лояльной Грузией — но у той с некоторых пор, мягко говоря, нелады с Россией, поэтому транзитное сообщение также должно отсутствовать. Лишь на юге, в районе городка Мегри — единственная “действующая” граница, которую теоретически можно пересечь, иранская, но и суровый исламский Иран, по идее, близким товарищем Армении быть не должен. В качестве отдушины остаются лишь воздушные коридоры…

Рад сообщить, что географическая замкнутость “котла” не так уж непроницаема. По крайней мере, в последние, 2000-е годы. Энергичный армянский народ прорвал кольцо окружения почти по всем направлениям — об этом говорили мне с жаром буквально все собеседники, каких я встречал в Армении, в нескольких случаях я видел это и собственными глазами.

Взять, скажем, Иран. Вопреки всем культурно-идеологическим различиям, между Тегераном и аэропортом Звартноц курсируют регулярные рейсы. На пограничном пункте в Мегри визы выдаются по факту въезда, так что в стране появляется все больше уставших от фундаментализма граждан Исламской республики. “Особенно во время мусульманских постов, — весело подмигнул мне по этому поводу всегда энергичный и радушный Вардан Алоян, бывший собкор “Комсомольской правды” в Армении, возглавляющий ныне самый крупный в стране издательский дом CS. — В Ереване стали появляться клубы и прочие увеселительные места, негласно “зарезервированные” персами. Так там такое можно увидеть!.. Сидит бородач, в одной руке у него бутылка водки, в другой пиво, а в глазах — слава аллаху, можно “оторваться”. Да о чем говорить, если мы с персами даже газопровод проложили! Правда, узкий, диаметром 70 см. На две, так сказать, персоны — страны, в смысле. Они к нам гонят газ, мы им обратно — энергию”.

Что касается грузинского направления, то, как это ни цинично звучит, от безумного осетинского конфликта в 2008-м армяне только выиграли. Выиграли в конкретном материальном эквиваленте в 3—4 раза против цен, которые господствовали бы на черноморских курортах Грузии, если бы их по-прежнему посещали российские туристы. Съездить на поезде к морю в Батуми или Поти из Еревана нынче стоит долларов 20 — смешная даже по местным меркам цена. Недаром президент Саакашвили гордо заявил, что его страну в прошлом году, “несмотря ни на что”, посетил миллион европейских туристов — он просто не упомянул, что в число “европейцев” включает 400 тысяч армян. Ну, а если очень надо перевезти какой-то груз в Россию, то и это, как ни странно, возможно. Более того, можно и себя самое перевезти на автобусе — скажем, за 50 тысяч драмов (4 с копейками тысячи рублей), как об этом гласят объявления на каждом втором столбе в крупных городах Армении. Просто удивительно, что кто-то из “простых” людей все еще копит на самолет. Правда, очереди из трейлеров на югоосетинских КПП выстраиваются, конечно, многодневные…

Наконец, в отношении Турции с ее официальной антиармянской риторикой на местном уровне все тоже давно утрясено. Машины из Армении пропускаются в державу Ататюрка со штампами, которые ставятся прямо на границе, — особенно легко их получить, если едешь через Грузию. Та же картина — в обратном направлении. Всего за несколько дней мой глаз “засек” в Ереване не один автомобиль с турецкими номерами.

В результате довольно много армян побывало за последние годы на курортах Анталии или насладилось зрелищем, о котором раньше нельзя было и мечтать — Араратом с обратной, турецкой стороны, той самой, где у вершины должен покоиться “пришвартованный” Ноев ковчег. Самим видом, впрочем, некоторые остаются недовольны (или довольны, что туркам не повезло — это уж как посмотреть). “И почему из Еревана Арарат такой прекрасный, а из Турции — груда камней?” — недоумевает Павел, один из сотрудников Алояна…

Итак, мы установили, что армяне 20 лет спустя — эта новая нация, судьбу которой мы несколько упустили из виду, — умеют договариваться, вести дела, они предприимчивы.

Каковы они еще на взгляд заинтересованного наблюдателя со стороны?

Армяне жизнерадостны. Они дефилируют по улицам, явно смакуя удовольствие от прогулки. Девочки-студентки под ручку друг с другом (реже с юношами — традиции живы!), всегда на каблучках и со звонким смехом на губах, таким звонким, что над городом будто стоит сплошная музыкальная трель, вышагивают так “густо” и неторопливо, что человек, привычный к московским скоростям, чувствует себя посреди проспекта будто на парадной лестнице Большого театра. А какими нотами передать экспрессию, с которой армянские гаишники (то есть, простите, сотрудники Дорожно-патрульной службы полиции) размахивают своими палочками — словно мечом пытаются поразить противника, как апостол Варфоломей, покровитель Армении, — идолов в языческом храме. А уж дуют они в свои свистки — как в трубы, которыми Иисус Навин, как известно, разрушил стены Иерихона.

Армяне любознательны. В доказательство этого тезиса приведу историю, произошедшую со мной в центре Еревана — фантастическую, на мой взгляд, хотя за правдивость ее ручаюсь головой. Однажды утром я решил посетить Матенадаран — сокровищницу армянских книг и рукописей, средоточие премудрости, накопленной армянами за долгие века их истории. Добравшись до подножия этого мощного серого здания, стоящего на вершине холма, я, однако, с изумлением обнаружил, что широкая лестница, ведущая ко входу, начисто разрушена — идут какие-то строительно-разрушительные работы. С десяток отбойных молотков, экскаваторов и подъемных кранов деловито демонтируют проход, и пробраться сквозь груду камней, поверх которой почему-то застрял указатель с надписью “А.Григорян, стоматолог”, никак невозможно. Я потолкался по окрестностям — нет ли какого “черного хода”? Вроде бы нет. И дорожные рабочие ничего о таком не знают. Они также не знают, открыт ли в этих тяжелых условиях сам Матенадаран — если уважаемый гость хочет, может попробовать пролезть. Я отказался было от этого сомнительного предложения, но тут же, у борта экскаватора, наткнулся на пожилую армянскую даму под руку с прихрамывающим джентльменом того же возраста.

— Не знаете, работает ли Матенадаран? — вежливо спросили они меня по-армянски, а потом, поняв свою ошибку, — по-русски.

— Я бы и сам хотел туда попасть.

— Ну, так пойдемте! — и двое стариков принялись бодро карабкаться по стройплощадке, то исчезая в рытвинах, то гордо восходя на “пики”. Естественно, тут уж и я решил не отставать. По дороге диалог с новыми знакомыми продолжался в еще более странном духе:

— А вы не умеете случайно читать по-арабски?

— Увы, — произнес я, недоумевая, что в моей внешности способно было навести человека на такую мысль посреди армянской столицы.

— Жаль. У меня есть арабская книга. Древняя, по-моему. С картинками. — Не прерывая восхождения, старушка извлекла из сумки действительно арабскую книжку с миниатюрами, на вид не “древнюю”, но лет сто ей будет. — Давно мне подарил ее один приезжий. Но не сказал, что там. Я тогда заведовала детским садом. Здесь, в Ереване. А муж часовым мастером был. Мы не знали, у кого спросить. Потом распалась наша страна, и мы уехали к дочери в Новороссийск. Знаете, трудно здесь было. И вот много лет спустя меня осенило: мы армяне, у нас есть Матенадаран, там знают все и все могут прочесть!

Долго ли коротко ли, а несколько лет российские иммигранты из Армении Тамара Агаджанян и Михаил Алексанян копили деньги на билеты в родной город. И накопили. Увы, Матенадаран в тот день в самом деле оказался закрыт — надеюсь, что несгибаемой паре повезло в другой.

Что еще?

Армяне остроумны. Прямо напротив угрюмого здания Службы национальной безопасности какие-то шутники — мелкие предприниматели из богемы — открыли киноклуб под названием “Тюрьма”.

Капиталисты у Армении как у постсоветской страны почти в точности, только в своих масштабах, повторившей историю российского дикого капитализма с постепенным выплыванием из него, такие же, как везде: были и свои “разборки” в большом бизнесе, и “отстрелы”, и все, что “полагалось” в лихие 90-е. До нашего более или менее респектабельного времени в бизнесе и политике выжили и остались на плаву несколько особенно колоритных персонажей, о которых народ с удовольствием сочиняет анекдоты, а сами они с удовольствием рулят армянской экономикой и отчасти государственными делами: например, Лфик Само, Доди Гаго, Немец Рубо.
Первый — “в миру” Самвел Лиминдрович Алексанян, депутат Национального собрания и владелец компании “Алекс-групп”, которая контролирует весь импорт масла и сахара (“лфик” — от армянизированного “лифчик”: в советские годы Алексанян успел потрудиться в области производства нижнего белья). Второй — по паспорту Рубен Айрапетян, также заседает в парламенте и возглавляет национальную Федерацию футбола. Почему прозывается “немцем” — бог весть, происхождение “ника” потерялось в истории. Третий — Гагигк Царукян, личность особенно приметная. Его прозвище “доди” в первом значении означает “большой котел” — то есть, вероятно, полная чаша в доме. Однако на жаргоне способно обозначать “недалекого человека”. Один из любимых ереванских анекдотов таков: вез как-то президент Роберт Кочарян президента Владимира Путина на севанскую рыбалку. По дороге проезжали роскошный особняк Гаго. “Это кто же у вас тут живет?” — спрашивает Путин. “Один богач по прозвищу "глупый Гаго"”, — смеется Кочарян. “Как же у вас живут умные, если глупые — вот так?” — с непроницаемой серьезностью высказался российский коллега.

Наконец, армяне — я имею в виду, конечно, основную массу проживающих на родине — увы, небогаты сейчас. Даже по постсоветским меркам1. И до такой степени, что, скажем, в Ереванском университете заведующий кафедрой культурологии профессор Гамлет Петросян — ученый с мировым именем, сенсационно раскопавший шесть лет назад “армянскую Трою”, древний Тигранакерт в Нагорном Карабахе, — стал читать студентам специальный курс под названием… “Культура бедности”.

“Смысл его прост, — пояснил мне Гамлет Ленсерович при личной встрече. — Сейчас у нас 35 процентов населения живет за чертой бедности — это очень высокий показатель. И вот я решил осмыслить и описать бедность как философское понятие. Как идеологему. Вникнуть в то, как именно изменились сознание, бытовая культура, чаяния, привычки, идеалы людей в связи с переходом от относительно нормальной жизни к откровенно бедной. О том, как бедность в быту превращается в бедность в головах и воспроизводит в новых поколениях те же бедность и безысходность”.

В этой связи естественно возникает вопрос: хотят ли армяне жить в сегодняшней Армении? Станут ли хотеть в ближайшем будущем? Прав ли профессор Петросян, когда высказывается столь эмоционально и горько: “Самое грустное — то, что сейчас очень многие, исходя из общей обстановки, из отсутствия перспектив, теряют веру в созидательную силу народа. Все думают: ну, как это какой-то простой парень из Еревана может сделать, например, открытие мирового масштаба? Не то время, не тянем! Мы не шлиманы и не дарвины, не англичане, не французы и даже не русские. Скептическое отношение к себе самой очень присуще армянской интеллигенции. Она привыкла думать, что мы все никчемные. С такой философией невозможно ни любить, ни уважать родину, не правда ли?”

Безусловно, профессор прав в содержательном смысле — с такой философией невозможно сделать ничего, кроме как бежать. Это единственный способ спасти себя от интеллектуального саморазрушения и депрессии. Увы, многим и моим согражданам хорошо известна эта дилемма. И многие тоже решают ее не в пользу жизни на родине.

Трудно непредвзятому наблюдателю сомневаться в том, что такая философия действительно многим в Армении свойственна. От распространенных застольных шуток вроде тоста: “Итак, останемся армянами! Но лучше вне Армении…” до реальных примет — таких как повальная востребованность курсов любых иностранных языков (даже курсы фарси при старинной мечети Хусейна на проспекте Месропа Маштоца в Ереване забиты слушателями под завязку — “на всякий случай”) — все указывает на ее распространенность. Конечно, теперешние масштабы эмиграции несравнимы с теми, что имели место в 1990-х, в эпоху реальных холода и тьмы — тогда города действительно пустели на глазах, как будто художник каждый день стирал новые группы прохожих со своей зарисовки уличной жизни. От тех времен тихого апокалипсиса теперь, в обретающей второе дыхание стране, остались только анекдоты вроде “Кто будет уезжать последним, пусть выключит свет” (впрочем, свет и без того нередко отключали) и своеобразный живой мемориал печали — парк “бедных тузиков” перед Аграрным университетом в Ереване. Там по сей день живет множество бездомных собак весьма жалкого вида; в армянском русскоязычном обиходе таких называют “тузиками” — в отличие от породистых “собАков” (именно так, в мужском роде) и совсем декоративных домашних “жучек”. Городская легенда гласит, что это — потомки тех, кого в массовом порядке бросали лихорадочно отъезжавшие хозяева…

Философия бедности затронула даже представителей Диаспоры2. Не тех, кто вернулся на историческую родину из Сирии или Ирака, чтобы скромно и целеустремленно ремонтировать машины или заниматься иным кустарным трудом — этим и деваться особенно больше было некуда, — а состоятельных армянских французов и американцев. Ведь надежды на повторение “израильского чуда”, в общем, не сбылись — массовой репатриации под лозунгами “араратизма” (термин был придуман по аналогии с сионизмом) не случилось. Так вот, наглядным символом этого провала, как уверяют многие ереванцы (статистически проверить это невозможно, не нарушив тайны частной собственности), служат ультрасовременные жилые кварталы на юго-западе Еревана — с классическим видом на Арарат. Точнее, они не-жилые — богатые иностранные соотечественники, как говорят, скупили там квартиры, а появляются дай бог если раз в несколько лет, о постоянном же жительстве в стране с проблематичным будущим и не помышляют. Зато в гостиных своих парижских и лондонских клубов на вопрос “что ты сделал для отечества?” всегда могут ответить: даже купил, мол, пентхауз с видом на Святую гору…

Однако тот же гипотетический непредвзятый наблюдатель должен признать, что “философию отъезда” исповедуют далеко не все. Более того, оптимизм вызывает как раз то обстоятельство, что среди тех, кто ее не разделяет — навскидку, во всяком случае, — больше людей молодых. Похоже, чем моложе, тем менее уныло настроены люди. А упадническую мысль о том, что будто бы все, кому до двадцати пяти, мечтают уехать, чаще всего можно услышать от тех, кому за пятьдесят. Нет ли здесь некоторой возрастной аберрации взгляда?

Не претендуя на научную обоснованность вывода, скажу все же, что молодежь в Армении, что называется, на виду. Отчасти, конечно, это можно приписать специфической городской культуре южных стран (Испании, Италии, того же Израиля), где у юных созданий принято много времени, особенно вечернего, проводить на улицах, в парках и открытых кафе — погода позволяет. И даже короткий прохладный сезон — как раз на него пришелся мой нынешний визит в Армению — их в этом смысле “не расхолаживает”, они по привычке не спешат укрыться в домах. С участием молодых людей можно наблюдать самые разные сцены разного, так сказать, символического наполнения: вот они, взявшись за руки, смеясь и постоянно останавливаясь “на поцелуи”, поднимаются на холм Цицернакаберд — место, казалось бы, не особенно благоприятствующее веселью и любви. Мемориал скорби, символ памяти о жертвах геноцида, который касается почти всех — чуть ли не каждая вторая армянская семья имеет прадедов и прабабушек, убитых в 1915-м. Но впечатления, будто юнцы, мол, кощунствуют, отнюдь не создается. Я вообще против безупречно строгого выражения лиц в таких местах, против кладбищенского вида на кладбищах — почему-то мне кажется, что лицемерие легче скрыть как раз под ним. И молодежь отправляется на Цицернакаберд вовсе не для того, чтобы глумиться и лицемерить, учитывая еще и то, как тяжело и неудобно идти туда пешком — через автомобильный мост почти без тротуаров, потом вдоль слабоукрепленного ущелья реки Раздан, где по неосторожности можно и в пропасть свалиться, а потом еще нешуточный подъем в гору… Думаю, молодые ереванцы, чувствуя себя своими в своем городе, идут к памятнику предкам по зову живой памяти, по совершенно естественному желанию, которое трудно увязать с чемоданным настроением и скептическим отношением к самим себе. Не любя и не уважая родину, такого делать не будешь. А что до свободного проявления естественных добрых чувств, то оно не может оскорбить памяти предков.

Вот и в самом средоточии народного духа — в Эчмиадзинском кафедральном соборе (эта христианская святыня мирового значения расположена всего в 30 километрах от Еревана), где находится резиденция Католикоса и каких только священных реликвий нет: и часть мощей Иоанна Крестителя, и фрагмент копья, которым прободили тело Иисуса на Кресте, и осколок самого Креста — во всякое время суток можно встретить молодежь. Группа каких-то спортсменов, одетых в тренировочную форму с надписью ARMENIA, — по виду, команда в полном составе — молится перед алтарным изображением Богородицы с младенцем. Ребята молятся так, как принято в Армянской апостольской церкви: сначала повернув согнутые в локтях руки ладонями вверх (словно ловят солнечные лучи), а потом — осеняя себя крестным знамением. И лица у всех такие, словно каждый убежден: он делает то, что ему лично необходимо, в месте, где всего естественнее это делать, — у себя дома. Они, если можно так выразиться, сосредоточены, но расслаблены. Многие присаживаются (а могут и прилечь) на мраморные скамьи, расположенные по периметру храма (у армян, как и у большинства христиан, в церквах сидеть разрешается), чтобы побеседовать, и делают это хоть и вполголоса, но экспансивно — как у себя дома. Приходят беременные жены — одни и с мужьями, с которыми не считают грехом поцеловаться у самой соборной ограды — как у себя дома…

Но кроме подобной “зарисовочной лирики” можно наблюдать и конкретные примеры оптимистического отношения к своей стране у молодого поколения.

Ричард Киракосян, весьма преуспевающий американец армянского происхождения, работал в США даже на Пентагон, а потом со всей своей большой семьей перебрался в Армению и там стал известным политологом.

Студенты, отучившиеся в престижных западных университетах, по окончании их возвращаются жить и применять полученные знания на родине. И их, видимо, немало, судя по тому, что всего за несколько дней своего пребывания я встретил таких пять человек, причем один из них даже привез в эту нестабильную постсоветскую жизнь жену — настоящую парижанку.

Нередко встречаются люди с экзотической и авантюрной судьбой — вроде моего случайного знакомого, назову его Александром Карапетяном. Он родился в армянской религиозной семье в глубоко советском Тбилиси. Где-то на рубеже эпох поступил в армянское духовное училище, но вскоре после распада СССР разочаровался отчего-то в православии и переметнулся в Италию, к католикам, у которых тоже долго учился и даже готовился стать священником, но некоторые нововведения, одобренные покойным папой Иоанном Павлом II (не стану здесь распространяться о том, какие именно, — прямо к нашему рассказу это не относится), им, напротив, одобрены не были… И тут Александр то ли услышал зов крови, то ли просто решил, что пора возвращаться к истокам, и совершил очередной кульбит в своей биографии — переехал на родину предков, туда, где сам раньше никогда не бывал. Выстроил себе дом, женился, завел троих на момент нашего знакомства детишек. Зарабатывает на жизнь гидом для итальянских туристов — благо в Армении есть на что посмотреть.

Так или иначе, из встреч и разговоров с молодыми армянами у меня создалось впечатление, что в значительной части своей они все же оптимисты. Верят в построение дееспособного национального государства. И самим своим присутствием в стране и желанием делать для нее то, что в их силах, доказывают возможность его построения.

Я иду-шагаю по Еревану, словно плыву по реке с бледно-розовыми, ярко-розовыми, буро-розовыми, иногда ближе к серому, берегами. Это армянский туф, знаменитый местный материал, из которого выстроена почти вся столица и по которому легко узнаются исконные армянские города за границами страны — Карс, Арцвин, другие. Город местами напоминает пчелиные соты — туфовые блоки квартир нахлобучены друг на друга, как ячейки-кирпичи.

Под ногами веточкой по тающему снегу мелькает чье-то нежно-любовное “Aram! Aram!” — отчего-то латинскими буквами. Видимо, чтобы уж все знали о предмете любви авторессы.

Вообще-то многие здесь знают друг друга настолько хорошо, что в сердце Еревана (население — 1 121 900 человек по переписи нынешнего года) по-деревенски перекрикиваются через центральный проспект Месропа Маштоца или улицу Абовяна, на ходу раздавая друг другу мелкие поручения (например, зайти во-он в тот магазин, а то неохота дорогу переходить). Начатая как раз на излете советского строя и так и не законченная коренная реконструкция столицы усугубляет странное впечатление села вперемешку с Манхэттеном. На огромные расстояния между вполне современными каркасами новостроек (должен, правда, заметить, что и 5, и даже 10 лет назад иные из этих высоток уже стояли, и именно в том же “каркасном”, с пустыми глазницами окон состоянии) натянуты веревки с бельем. Точно такие же — в протяженных кварталах, застроенных старыми глинобитными жилищами. Единственное бросающееся в глаза новшество, которое объединяет эти пейзажи, — множество желтых ящичков на стенах с надписью “РосАрмГазпром”. Рука российской помощи в лице этого совместного предприятия спасла крупные города Армении от долгого прозябания без тепла и света.

Я иду по Еревану, окутанный… даже не туманом, а невиданной на наших равнинных широтах пыльно-скальной взвесью, которая стоит над Араратским плато, скрывая от глаз даже близкие объекты. Не видно от подножия знаменитого Каскада его вершины, увенчанной скульптурой в честь 50-летия Советской власти в Армении. Не видно на дорожных знаках проспекта Маштоца аккуратно выписанных букв, придуманных им когда-то. Еле виден дым, который кое-где еще валит из труб (там, где, несмотря на усилия могучего РосАрмГазпрома, еще сохранилось печное отопление). Температура вокруг — минус семь градусов, но все равно чувствуется благодать юга: на клумбах многоступенчатого Каскада пышные цветы цветут прямо на снегу…

И вдруг, словно повернув выключатель, в одну секунду природа “включает Солнце” — точнее, дает ему прожечь туман. И мгновенно по южную сторону возносится перед взглядом Большой Арарат, и проступает благодаря холмистой местности вся городская топография: вот тянется проспект Маштоца от ущелья реки Раздан (а за ним виднеется плато Цицернакаберд с мемориалом Геноцида армян) до Матенадарана.

Проступают Бульварное полукружие и элементы нового генерального плана Еревана: улицы Терьяна, Абовяна, Налбандяна, Тиграна Великого, прогулочный Северный проспект — местный вариант Арбата, площадь Республики.

Проступают — и на этом фоне особо контрастно — ошметки старого, еще царского Еревана: улицы Арами, Кохбаци и соседние. Они буквально усеяны руинами середины-конца XIX века — строения в таком состоянии, будто их бомбили, хотя никакая вражеская авиация, слава богу, никогда не долетала до Еревана. “Вилла Деленда” миллионеров-братьев Мнацаканян 1906 года постройки на улице Езика Кохбаци — единственное сохранное историческое здание в этих кварталах, теперь в ней обыкновенный элегантный гостевой домик “бед энд брекфаст”.

Открываются, проявляются шум и гам, вылетают из переулков компании
парней — как стайки волчат диковатого горского вида (особенно потом, ближе к вечеру, они приобретут устрашающие черты в стиле “кошелек-или-жизнь”). На поверку “волчата” очень веселы, доброжелательны, безобидны и всегда готовы гостю-незнакомцу предложить присоединиться к их компании.

Открываются и печальные картины. Гордость Армянской ССР, канатная дорога, которая 20 лет не работает и, похоже, уже не собирается. И верхний фрагмент Каскада не достроен из-за тех же событий той же давности; строительную яму надо обходить какими-то тропинками, вдоль которых расставлены кастрюли и весы уличных торговцев лимонами. Вечный огонь на вершине тоже почему-то не горит. Зато рядом работает детский аттракцион-кораблик, похожий на главного “героя” трогательного советского мультфильма “Катерок”.

Проявляется и неприступное, словно Семибашенный замок, здание бурого армянского туфа, природным рвом Раздана защищенное и заметное почти отовсюду в центре Еревана. Можно, пожалуй, сказать, что оно весьма заметно и на экономической карте Армении — если не по денежному обороту, то по известности “сокрытого” в нем товара. Из подвалов этой туфовой крепости выходит на свет (не раньше положенного срока, преждевременный свет для него губителен) самый известный за рубежами страны национальный продукт, или, как сейчас модно говорить, бренд — армянский коньяк разных выдержек, названий и серий. Между прочим, именно туда я с самого утра “иду-шагаю”.

Проникаешь на Ереванский коньячный завод тоже будто в султанскую крепость: после многочисленных созвонов, уточнений, объяснений, минуя клетку с собакой по кличке Аристобул, предъявив паспорт, получив электронный пропуск, объявив охранникам цель визита… Вполне естественно, что за всем этим — в соответствии с канонами восточной сказки — тебя ожидают прекрасные гурии. Мои “гурии” — Зара и Кристина — студентки, красавицы, хотя и не комсомолки. Зара успела побывать только в октябрятах, когда, возвращаясь с родителями после летнего отдыха в Риге, обнаружила, что вместо Хайкакан Советакан Социалистакан Ханрапетутюн — Армянской ССР вернулась в Хайастани Ханрапетутюн — суверенную Республику Армению. На Кристинино чуть более позднее детство и таких приключений не выпало. Опять-таки, как полагается, охраняет их молодой богатырь — Арутюн. На его молодую пока что долю и капли советской жизни и вовсе не досталось — “пришлось потом родиться”.

Теперь обе барышни успешно занимаются своим делом — маркетингом и рекламой, вот такими вот встречами гостей и дегустациями — на самом знаменитом заводе своей страны, а Арутюн там же представляет интересы Союза коньякоделов Армении — организации, недавно созданной для слежения за качеством продукта — своего и “соседских”. Вот, например, напротив, по ту сторону Разданского ущелья, в такой же, как эта, “неприступной крепости” — только серого, а не розового туфа — работает другой винно-коньячный завод, “Ной” (правда, тут больше упирают на производство вина, а не крепких напитков). Надо держать ухо востро и глаз алмазом.

Как бы там ни было, все трое молодых людей, как, несомненно, вытекает из их внешности, спокойного дружелюбия, модной одежды и безупречных манер, вполне процветают и получают от жизни то, чего бы им, вероятно, хотелось. Например, параллельно учатся разным увлекательным вещам, для чего, как выясняется, необязательно покидать Армению. Кристина, скажем, окончила Институт иностранных языков по французской кафедре, а теперь получает второй диплом во Французском университете в Ереване (тут, кстати, есть еще и Американский, и Славянский — полная свобода выбора). Даже легкий ее акцент в русской речи местами напоминает больше французский, чем армянский.

И молодое это процветание не представляется удивительным — по крайней мере, с точки зрения его предполагаемой материальной базы. С тех пор как завод в 1998 году приобрела за 30 миллионов долларов широко известная французская компания “Перно-Рикар” (кому и интересоваться коньячными делами, как не французам, тем более что Ереванский завод издавна получал на родине коньяка призы), дела его идут в гору. Во всяком случае, насколько можно судить на внешний взгляд, коммерческих секретов тут, разумеется, не раскрывают, хотя с удовольствием раскрывают некоторые производственные, для пущего удивления посетителей. Внутреннее же убранство и, так сказать, дух этого славного предприятия приятны во всех отношениях — на глаз и, разумеется, “на нюх”. По всем восьми с половиной гектарам территории завода разлит изысканный запах (4 процента свободного испарения из каждой бочки, знаменитую “долю ангелов”, никто не отменял). Так что между этими емкостями с коньяком разных сортов (всего их семь, в порядке выдержки — от 3-летнего “Арарата” до 20-летнего “Наири”, не считая эксклюзивных, подарочных) хочется бродить долго, слушая энтузиастические рассказы хозяев — о новых филиалах от Армавира до Карабаха, о двойной дистилляции, о выдержке, сортах дуба для бочек, о марьяже (так называется соединение спиртов из разных бочек — для “Наири” их “женят”, к примеру, целых двадцать), об аллеях именных бочек — например, бочка имени Азнавура, бочки, запечатанные президентами, корифеями искусства и прочими знаменитостями.

А слышали ли вы о Бочке мира, запечатанной в 1994 году по случаю замирения в Карабахе? Открыть ее планируется в день, когда конфликт будет окончательно разрешен — и это, очевидно, единственный в истории завода случай, когда надлежит желать, чтобы выдержка данного коньяка осталась как можно меньшей.

Или известна ли вам легенда о корне дерева, напоминающем ужасное сказочное чудовище (я, правда, в профиль и издали, принял корень за резной профиль Пушкина)? Стоял себе на перепутье дуб, под которым путники любили устраивать пикники. Остатки спиртного выливали под корень. И остатков этих накопилось в земле столько, что однажды дуб упал, явив миру свой корень-чудище как напоминание: пейте в меру. Не правда ли, такому напоминанию самое место на коньячном заводе?

Или вот знаете ли вы, как русский промышленник Шустов, который в 1899 году приобрел завод у его основателя Нерсеса Тариянца, рекламировал свой коньяк? Он нанимал бедных студентов, не скупясь, одевал их с иголочки, отправлял в европейские столицы и давал с собой деньги на самые дорогие рестораны. С одним только условием: в конце трапез они должны были требовать непременно… армянского коньяку!

Заканчивается “райская экскурсия”, как полагается, в райском уголке — комнате для дегустаций, где по полкам расставлены соблазнительные бутылки, а перед тобой на столе три бокала с густой жидкостью у дна (ее должно быть ровно столько, чтобы, если покатать бокал боком по поверхности, она не выливалась).

Итак, берем бокал в левую руку — поближе к сердцу, как советуют в Армении.

Первый глоток — чтобы утолить жажду.

Второй — чтобы развеселить душу.

После третьего можно неторопливо беседовать.

Беседа у нас с молодежью коньячного завода шла, конечно, все о том же интересующем меня: 20 лет спустя… Что было, что будет, чем сердце успокоится? Каким вы, не видевшие Союза, представляете его себе и останутся ли бывшие советские народы “при вас” ближе друг другу, чем иным, более отдаленным в пространстве, или мир окончательно сольется в глобальном хороводе? Каковы, например, перспективы русского языка в Армении? Не жалеете ли вы о чем-нибудь из прошлого, о чем рассказывали вам папа с мамой?..

Мои собеседники слушали меня приветливо, даже оживленно, но отвечали немногословно. Так, будто не совсем понимали, о чем речь. Точнее, так, будто воспринимали мои вопросы как совершенно праздные.

— Ну, вот вы, Зара, ведь спрашиваете меня, на что вкусом похож коньяк “Наири”. Назовите, мол, любые ассоциации. Вот и я вас о том же — только в масштабах СССР.

— Бог его знает, для меня этот образ слишком искусствен. Огромная карта красного цвета на стене… Преклонение перед русской культурой… Жесткая власть из Москвы… Вообще, знаете, — девушка 1983 года рождения слегка меняет тон, чувствуется, что эта бессмысленная для нее игра ей надоела, — мы тут сейчас вообще об этом не думаем, не вспоминаем. Причем даже те, кто старше. Мои родители, например, с кем дружили при Союзе, с теми и дружат. Как отправляли коньяк в подарок на Новый год — в Таллин, в Москву, так и отправляют. Видимо, они и тогда были выше Советского Союза.

…Возвращаюсь глубокой ночью по площади Республики с очередного интервью. Хочется курить, а все уже закрыто. Только под одним лоточным навесом горит лампочка:

— Пачка “Мальборо” найдется у вас?

— А откуда ты, брат-джан?

— Да из Москвы, понимаешь.

— Ааа! Знаем! Столица мира. Держи!

С подобным добродушным отношением к тому, что касается России, русских, россиян, Москвы, среди “простых людей” — молодых, не старше моих образованных “коньячных” знакомых, заметьте, в том числе — здесь сталкиваешься на каждом шагу и в самых причудливых вариациях. Стоит его ценить — на свете нынче не много стран, даже этнически куда более братских, чем Армения, где на него можно рассчитывать.

Русскую речь не то чтобы часто, но можно услышать на улицах Еревана в разговоре жителей явно местных. Я уже не говорю о том, что только она и слышна в радиусе метров трехсот вокруг объектов нашего, так сказать, влияния — гимназии имени Пушкина, например, Славянского университета или Московской академии предпринимательства (“Филиал в г. Ереване” — значится на табличке).

Примерно тридцать процентов “вала” периодической печати в киосках — русскоязычные. Национальное телевидение без всяких “тарелок” полностью транслирует каналы “Первый”, “Россию 1” и “Культуру” — и если смотрят в армянских домах телевизор, то, как правило, именно их — они, по свидетельству местных жителей, качеством повыше армянских. Еще важнее, что, по свидетельству знающих людей вроде Вардана Алояна, в российских руках остаются стратегические отрасли экономики и повседневности. В них остается военная база в Гюмри (бывшем Ленинакане), да и на военном аэродроме Еревана наши и армянские истребители стоят на летном поле “вперемешку”, и никого вроде бы это не беспокоит. Два из трех операторов сотовой связи Армении — дочки “Билайна” и МТС, лишь третья, самая молодая, принадлежит французской компании “Оранж”. Работает вовсю уже помянутый
РусАрмГазпром, множество банков вроде “ВТБ Армения”, бегают по единственной линии ереванского метро вагоны мытищинского производства. АЭС в Мецаморе — пока еще в управлении “Росатома”, хотя готовится передача ее армянской стороне, а Евросоюз и вовсе настаивает на консервации станции. Даже форма военных в точности копирует последний советский вариант, разве что со “сложносочиненным” гербом Армении на кокарде — безо всяких юдашкинских “прибамбасов”. В больших городах там и сям разбросаны кондитерские сети “Шоколадница”, а вот “Мак-
доналдса” в Ереване нет ни одного.

Конечно, все это — лишь одна сторона медали, внешняя и зыбкая. Ощущается в народе стремление к непритворной независимости. К разрыву чиновничьей пуповины — тем более что армянская коррупция, по общему мнению, дублирует российскую в мельчайших деталях — традиция сказывается. Имели и имеют, как говорится, место и попытки “перехвата влияния” с западной стороны — на въезде в Ереван со стороны аэропорта тебя встречает огромный, плоский, как декорация, дом с английскими неоновыми буквами на крыше: POLICE ACADEMY. Ясно, что буквы эти призваны косвенно демонстрировать, кто теперь Армению “опекает”. Причем обычно делает это мягко и с “человеческим лицом”. Журналист и писатель, последний из первых секретарей ЦК Компартии Армении Арам Саркисян рассказывал мне, к примеру, такую историю: вскоре после развала СССР американцы объявили конкурс на лучшее знание английского языка для всех желающих поучаствовать в нем школьников Армении. Не только совершенно бесплатно, но и с сотней стипендий для дальнейшего обучения победителей в США. Так вот, не нашлось ни одной школы, даже в самом дальнем селе, откуда не приехал бы хоть один конкурсант. Все родители бросились искать репетиторов и обучать чад “главному языку мира”…

Иное дело, что “грузинский вариант” в Армении не прошел — связи с Россией оказались прочнее, чем представлялось. Вытравить эмоциональную силу дружбы было, как выяснилось, невозможно при всех прямых и косвенных попытках отдалить народы друг от друга (а в том, что такие попытки предпринимались и что общая растерянность и усталость населения тому способствовали, сомнений нет). Как бы там ни было, и сегодня дочь Вардана Алояна, как и все армянские старшеклассники, три обязательных часа в неделю изучает русский язык и литературу (в младших классах — чтобы заложить основы — дается значительно больше часов). И сегодня существует бессмертный хопан, а Союз армян России — несомненно, самая влиятельная армянская общественная организация. Наконец, свидетельствую лично, по проверенному человеческому фактору — после третьей выпитой на приятном после трудового дня застолье чарки вина из национальной керамической чаши армянин забывает, что вы с ним живете в разных странах, с разными вроде бы интересами. Как забываете об этом и вы. В речи появляются обороты: “мы”, “в наших интересах”, “и чего это Америка нам будет подыгрывать”, “с НАТО надо держать ухо востро”… И так далее. За столом в этом случае сидит и пирует один народ — пусть даже утром он снова “немножко распадется”…

Вся эта путаница, набор противоречий, зафиксированных мною по ходу нескольких за последние годы поездок в Армению, — философия распада против оптимистической философии национального будущего; стремление к наращиванию связей и объективное увеличение в сравнении с советским периодом армяно-российского “пассажиропотока” против укрепляющегося суверенного самосознания; рост числа молодых независимых людей против стенаний о падении качества образования — все это заставило меня придумать и задавать всем своим местным собеседникам один общий вопрос. Возможно, слегка провокационный, но, надеюсь, мне простят его и армяне, и россияне, как прощали те, к кому я обращался с ним непосредственно, полностью отдавая себе отчет в невозможности такого временного кульбита. Один вопрос — и ученым, и политикам, и аспирантам-археологам, и лоточникам, и “гордым нищим”, и таксистам, и пожилым людям с богатым биографическим опытом, и особенно молодым, старого родства не помнящим. Что было бы, если бы завтра армяне снова проснулись в СССР — таком, каким он был? Как отнеслись бы они к нему теперь, имея 20-летний опыт жизни врозь? И вот какие ответы довелось услышать — сугубо личные, не претендующие на обобщения, но данные “изнутри” и тем ценные.

— Я никогда не был членом Компартии и не верил в ее идеологию. Мне предлагали несколько раз вступить в нее — я уклонялся. Но должен честно признать: в те времена люди вынуждены были хотя бы имитировать какие-то принципы. Скажу больше — идеалы. Они держали себя “в рамках” и не рискнули бы вести себя иначе. Сейчас в любой области, в том числе в моих родных науке и образовании, действует правило: имеешь наглость — имеешь все условия для ее успешной реализации. Мне лично это очень мешает жить и работать — и в этом смысле можно сказать, что я некоторым образом сожалею об уходе советской эпохи. Конечно, тогда сказывалась и просто молодость: ведь даже одобрение проекта диссертации любимым научным руководителем было для меня в те времена счастьем. Я ощущал себя безусловной частью некоего всем нужного и важного дела. Сейчас это ощущение начисто исчезло. В XXI веке в Армении любая сволочь в любой области может жить и работать рядом с порядочным человеком — и это никого не возмущает, а считается в порядке вещей: мол, просто два разных подхода к жизни и стиля работы — нормально!

В общем, тридцать пять процентов живущих за чертой бедности, о которых я говорил, точно радовались бы чудесному возвращению Советского Союза. А лично я думаю, что, пожалуй, и все шестьдесят от общего количества граждан. Тем, кому трудно достается кусок хлеба и кто по этой простой причине инстинктивно ненавидит капитализм как таковой, СССР видится потерянным раем вне зависимости от того, молод он или стар, помнит реальное положение тогдашних дел или нет. Кто не помнит, судит идеально, кому есть что вспомнить, вспоминает только хорошее — как о былой семейной жизни. Иное дело, что как мыслящий человек я отдаю себе отчет в историческом вреде, нанесенном нам всем советской системой, и в том, что сегодня мы страдаем именно от его последствий. Но тут не надо путать Союз и Россию и соответственно — советское влияние с российским. Россия, что бы кто ни говорил, спасла и воссоздала нашу нацию на исторической территории Восточной Армении, за что ей вечный поклон. А советская идеология послужила к порче нравов. И бог его знает, может быть, и в самом деле лучше, чтобы сволочь открыто проявляла себя как сволочь, а порядочный человек — как порядочный человек. Меньше путаницы и несбыточных надежд…

— Я бы поставил вопрос иначе: в свое время мало кто хотел распада Союза. Иное дело, что все хотели перемен. Между прочим, вам это не напоминает нынешние времена во многих странах СНГ? А теперь… Вряд ли такому “сказочному” обороту событий обрадовалось бы подавляющее большинство народа. Я бы “дал” максимум 25—30 процентов — и это, в соответствии с традиционным представлением, действительно в основном ностальгирующие старики. Для каждого дорого то время, “когда деревья были большими”. А вот за некий обновленный союз, думаю, проголосовало бы большинство. Но это скорее мечта о будущем…

А если серьезно: смены общественных формаций происходят медленно, в течение десятилетий и даже веков. Феодализм тоже не за одну ночь исчез. Известно, что сотни раз в истории целые народы терялись, исчезали, другие возрождались на их месте — что уж говорить о политических и государственных союзах. Однако что касается нынешней ситуации, я считаю, что сейчас всем нам — наследникам
СССР — сам бог велел создать общее экономическое пространство, о котором так много и во многих странах говорят. При грамотной политике — в первую очередь со стороны России — Союз, не тот Советский, а некий созвучный эпохе, не только может, но и должен образоваться. Я, во всяком случае, в это верю. Давайте проживем еще 20 лет — и, думаю, мы явимся его свидетелями.

— Какой “проснулся”, слушай? Мы и не засыпали. О каком распаде можно говорить, когда все благосостояние как шло из Москвы, так и идет? Чтоб мы без нее делали? И вообще, бывших братьев не бывает!

— Я считаю, Советский Союз — большое зло. Из-за него нам теперь расти и расти еще придется до нормальной жизни. А вопроса бы никто не понял — из моих знакомых, во всяком случае. Это как “хотите ли вы завтра на Марсе проснуться?..”

Инесса Овсипян, сотрудник Института археологии НАН Армении, гид Армянского бюро путешествий, 27 лет (СССР закончился как раз тогда, когда она “закончила” детсад), после долгого раздумья:

— Да нет, все наши молодые люди как-то априори относятся к Союзу как к чему-то косному, застарелому. Даже можно сказать — как к системе закабаления. Во всяком случае, частью общего народа больше никто себя не ощущает. Образованные говорят о свободе и национальном самоопределении. Люди попроще — вот, мол, теперь хоть иномарку можно купить.

— Иномарку? — переспросил я. — А что такое иномарка? Разве существуют какие-то армянские автомобили? — На глаз можно заметить необыкновенное для 2010-х годов обилие в Армении советских автомобилей (по неофициальным подсчетам, их — около 60 процентов).

Инесса рассмеялась:

— Ну да. Вот видите. И вы правы, и я. СССР — конечно, еще в нас. Даже в тогдашних детсадовцах.

1 Сегодня Армения занимает по ВВП 133-е место в мире, а журнал “Форбс” даже поместил экономику страны в список десяти “худших в мире” — сразу за мадагаскарской. Однако армяне как-то выкручиваются. Стоимость однокомнатной квартиры в центре Еревана колеблется от 40 до 170 (!) тысяч долларов. Огромный разброс объясняется тем, что в первом случае это могут оказаться в буквальном смысле развалины. Средняя зарплата составляет всего 103 900 драмов, то есть около 270 долларов. Цены, если говорить о товарах повседневного употребления, невысоки. Проезд в метро стоит 100 драмов (8,5 рубля), бутылка минеральной воды вроде “Бонаквы” — 12 рублей, 250 граммов нормальной водки — 82 рубля. Продажа крепкого спиртного ведется круглосуточно — у армян нет привычки напиваться до бесчувствия к утру. (Здесь и далее примеч. автора.)