* * *
Родина — это когда ты
Сажаешь картошку или цветы,
Нянчишь чужого ребёнка и ждёшь,
Когда пойдёт радостный дождь.

Родина — это корова. Печаль легка,
Если парного — хватает всем молока — 
Ребёнку, кошке, тебе, другим дитям,
Я их тоже никому не отдам.

Родина — это не смерть с косой,
А босая крестьянка с острой косой,
Пришедшая на луг, чтоб не брови сурьмить,
А чтоб тебя накормить.

* * *
Бывает так, что нету хлеба
И молока, бывает так,
Что чёрным делается небо,
А ты от смерти в двух верстах.

Растёт трава, щебечет птица — 
Кто это, Заболоцкий, Блок? — 
А ты, забыв с женой проститься,
Забился в тёмный уголок.

Неважно, кто гремит ключами
От рая, важно то вполне,
Чтоб знать, кто нам грозит ночами,
Тебе и мне, тебе и мне.

* * *
Крёстная мамка моя умерла,
Доброй, сердитой и нежной была,
Каждый раз после работы приносила конфету — 
И вот её, крёстной, нету!

А я приносил ей из леса цветы,
Пролески невиданной красоты,
Колокольчики, ландыши и фиалки,
А ещё окуней с рыбалки.

Крестьянскому она была верна труду — 
Столько яблок было в её саду.
А теперь не подняться ни антоновке, ни ранету — 
Нет её, крёстной, нету!

Пуховые козы паслись во дворе,
Малина была даже в сентябре,
Куры кудахтали и петухи
Орали, но как они были тихи!

Крёстная мамка моя умерла,
Деревня сгорела почти дотла.
Хожу один я по свету — 
Нет её, крёстной, нету!

Две ссылки

Цыгане шумною толпой
Опять стоят перед тобой,
И высится надменно табор,
Любуясь ночью голубой.

Алеко — он же Александр,
Курчавый, словно палисандр,
Глядит угрюмо на Земфиру — 
Нежнейшую из саламандр.

И где там воля, где покой?
Закат над горестной рекой,
Державинской обрывки оды
И молдаванка под рукой.

Листаю пушкинский дневник,
Я с радостью к нему приник:
«Сегодня снился Кюхельбекер».
А что ещё там среди книг?

Овидий? Нет, я не о том,
Овидий вспомнится потом, 
Я сам люблю его творенья,
В особенности первый том.

Плывёт летейская река,
Плывут над нею облака,
И слышится вселенский скрежет,
Грохочущий издалека.

Овидий ходит среди трав
И, думая, что он не прав,
Глотает жребий свой суровый,
Законы римские поправ.

В местечке Томы девять лет
Изгнанья, ивы, бересклет,
Смех императора злорадный
И в вечность радостный билет.

А Пушкин озарится вновь
Весёлым словом Кишинёв,
Проснётся полночью и станет
Вновь рифмовать любовь и кровь.

Назон и Пушкин. Две судьбы
Лишённых нынешней пальбы.
Вот их везут по небу к раю
Две тощих нищенских арбы.

А довезут, не довезут — 
Скорее черви загрызут.
Но будут помнить поколенья
Не суд людской, а Божий Суд.

Октавы

1

Я сижу на окне,
Кот приходит ко мне,
Ласковый, словно икона.
«Что грустишь? — говорит, —
Я ведь тоже небрит.
Что до вашего лексикона,
Мне б нежную мышку, чтоб не горевать,
Чтоб её потом целовать, целовать».

2

Кот не Чеширский был, а простой,
В смысле глазки не строил,
Он бежал вслед за мной в этой жизни пустой,
Кот был в общем-то холостой,
Но хотел казаться героем.
И ему не нравился травостой —
Там все мышки прячутся во траву,
Словно русичи в татарву.

3

Я люблю белого своего кота,
Он дурак, но осанка та,
Что великим чудом казалась,
И его надменная простота,
Считанная с компьютерного листа,
Со мною соприкасалась.
Он иногда слишком трудным был,
Но он любил меня, я его любил.

4

Что я скажу? Речь ведь не о коте —
О великой той радостной простоте,
Которой и Русь улыбалась.
Речь о том, что и на последней версте,
Где и ты не тот и люди не те,
Надо помнить про Бога малость.
Речь о том, что в этом объятье и ты —
Средоточье божественной простоты.

5

А мой белый кот, от непогод
Уставший, глядит на икону жарко
Который день и который год,
Ожидая от нее подарка.
То ли мышку жирную, то ль невзгод —
Ну на то он и белый кот!
А потом вместо ловитвы
Чудесные творит молитвы.

6

Нету теперь моего кота,
И России нет, нет даже крота
И Дюймовочки, звери одни остались.
А с ними единственно кровь у рта,
Дремучая нежность и пустота —
Это и есть усталость.
Хватит жаловаться, дурачок, —
Жизнь лови на крючок.

7

Выпьем, да нет, не за упокой,
За то, что ты хороший такой,
За то, чтобы временами
Над нищей скорбной державной рекой,
Держа её лапой или рукой,
Белый кот оставался с нами.
А там опять возникнут костры
Браконьеров и осетры.

8

А как же мой кот? Разумеется, он
Будет окучивать небосклон,
Прикинется рыбкою золотою.
А после вычурных похорон
Он сохранит тот вселенский схрон,
Где жизнь не стала пустою.
А родная Россия всего одна —
В ней ни тверди не видно, ни дна.