* * *
Бывает у русского в жизни
Такая минута, когда
Раздумье его об отчизне
Сияет в душе как звезда.

Ну как мне тогда не заплакать
На каждый зелёный листок!
Душа, ты рванешься на запад,
А сердце пойдет на восток.

Родные черты узнавая,
Иду от Кремлевской стены
К потомкам ливонского края,
К туманам охотской волны.

Прошу у отчизны не хлеба,
А воли и ясного неба.
Идти мне железным путем
И знать, что случится потом.

Между двух поездов

В полосе запылённых цветов
Шли два вихря — попутный и
                                  встречный.
И запал между двух поездов
Сизый перечень противоречий.

Вырывали крыла друг у друга
Острота и изнеженность юга
И задумчивый северный свист,
А потом навсегда разошлись.

Он оправил кровавые перья,
Но под ними — пылит и свистит,
То вперёд, то обратно летит,
И ему никогда не простит
Любопытства, тоски и доверья.

* * *
Когда песками засыпает
Деревья и обломки плит — 
Прости: природа з а б ы в а е т,
Она не знает, что творит.

На полпути почуяв пропасть
И дорожа последним днем,
Прости грядущего жестокость:
Оно придет, а мы умрём...

«ДН», 1976, № 2

Память

— Отдайте Гамлета славянам!
Кричал прохожий человек.
Глухое эхо за туманом
Переходило в дождь и снег.
Но я невольно обернулся
На прозвучавшие слова,
Как будто Гамлет шевельнулся
В душе, не помнящей родства.
И приглушенные рыданья
Дошли, как кровь, из-под земли:
— Зачем вам старые преданья,
Когда вы бездну перешли?!

«ДН», 1979, № 1

Вздох

Сукин сын отрезвел на минуту,
Очутившись один на мосту.
Горький вздох по любви и уюту,
Словно птица, замерз на лету.

Покатился тот вздох по равнине,
Застучал ледяной пустотой.
Мать родная, ты вспомни о сыне
И навстречу ворота открой.

Сотрясая ночные болота,
Словно кашель,
                         застывший в грудях,
Он закатится прямо в ворота
И со стоном растает в руках.

Европа

В любви не бывает ответа
На этой и той стороне.
Но тонкая молния света
Направилась прямо ко мне.

Земному свистящему звуку
Я с тайной надеждой внимал.
Всё ближе!.. И вскинул я руку,
И в руку синицу поймал.

«Моя!» И услышал я голос: 
— Ничья. Из-за синих морей
Я в клюве несла тебе волос
И свет от подруги твоей.

Он долог, как счастье и горе,
Да воля твоя коротка.
Однажды я встретила в море
Плывущего с девой быка.

Она безутешно рыдала
На звёздной спине у него.
И имя твоё повторяла,
Пока не забыла его.

Душа предалась её горю.
И волосы мягким огнём
Тянулись по синему морю
Длиннее, чем след за быком.

Гонимая ветром и мглою,
Я села на царственный рог.
Но бык обернулся скалою
Вдали от земли и тревог.

И я упорхнула, блистая,
В зарнице небес потонув.
Но волос, как нить золотая,
Вился через сомкнутый клюв.

Вился высоко на просторе
Над бездной железных веков,
Над пеной любовных историй,
Над спинами спящих быков…

Синица! Я слышу дыханье
Далекой подруги моей.
И тонкое благоуханье
Ловлю из-за синих морей.

Как страшно!.. Натянутый волос
Дрожит от земного огня.
Я слышу прерывистый голос: 
«Любимый! Ты помнишь меня?..»

Я помню! О, если б ты знала,
Как гаснет твой след на песке,
И всё, что давно миновало,
На тонком дрожит волоске…

Возвращение на место

Наши годы встречались и гасли,
Наши губы сошли до утра.
И глубокие вмятины страсти
Над землей распрямила трава.

Свежий воздух, как пламень,
                                                         клубится.
Через день я вернулся назад,
Как преступник на место убийства…
Разве в чём-нибудь я виноват?

Почему же какие-то люди
В землю скопом вперили очки,
То глумясь, то толкуя о чуде,
Наше ложе разносят в клочки?

С низкой завистью ползают люди,
Каждый хочет урвать от огня,
То глумясь, то толкуя о чуде,
Ни один и не слышит меня.

Рвите, рвите…
Никто не спасётся,
Пресмыкаясь годами в пыли…
Наше ложе не здесь, а на солнце,
Наши вмятины — глубже земли!

«ДН», 1981, № 9

Муха

Смертный стон разбудил тишину — 
Это муха задела струну,
Если верить досужему слуху.
— Всё не то, — говорю, — и не так.
И поймал в богатырский кулак
Со двора залетевшую муху.

— Отпусти! — прозвенела она. — 
Я летала во все времена,
Я всегда что-нибудь задевала.
Я у дремлющей Парки в руках
Нить твою задевала впотьмах,
И она смертный стон издавала.

Я барахталась в Млечном пути,
Зависала в окольной сети,
Я сновала по нимбу святого,
Я по спящей царевне ползла
И из раны славянской пила…
— Повтори, — говорю, — это слово!

— Отпусти, — повторила она, — 
Кровь отца твоего солона,
Но пьяней твоей бешеной славы.
Я пивала во все времена,
Залетала во все племена
И знавала столы и канавы.

Я сражалась с оконным стеклом.
Ты сражался с невидимым злом,
Что стоит между миром и богом…
— Улетай, — говорю, — коли так.
И разжал молодецкий кулак… — 
Ты поведала слишком о многом.

Пустой орех

Ждёт ли дождь, метёт ли снег,
Палит ли солнце — 
По свету катится орех,
Земля трясется.

Как будто облако летит
И тенью кроет.
Внутри ореха чёрт сидит
Да ветер воет.

Не так ли чёрт живёт в молве
И строит рожи,
И ветер свищет в голове
Пустопорожней?

Не так ли брат его сидит
В пещере тёмной
И древней гибелью грозит
Земле огромной?..

Судьба не терпит суеты,
Но я беспечный.
Так много в сердце пустоты
Земной и вечной.

И все пустое на земле
И под землею
Вдруг откликается во мне
Само собою.

Идёт ли дождь, метёт ли снег,
Палит ли солнце — 
По свету катится орех,
Молва несётся.

«ДН», 1980, № 6