Тризна

Ну что? Опять нажрался пьян
В самом начале вечеринки?
Не рви баян, не рви баян,
У нас не свадьба, а поминки.

Вокруг такая кутерьма
Под стук колёс и грай вороний
У нас, на станции «Зима»
Мы нынче оттепель хороним.

Словно в сугробе ананас,
Замёрзла, вызывая жалость,
Она в Сибири родилась,
Она в Америке скончалась.

Не надо грязи и дерьма,
Какая оттепель, товарищ?
Когда на станции «Зима»
Ты постоянно проживаешь.

А как повеяло теплом,
В какие дали поманило…
Копай заржавленным кайлом
Своим иллюзиям могилу.

И мы, ходившие в строю,
Встававшие под звуки гимна,
Нам всем за молодость свою
Смешно немножечко и стыдно.

Бурили грунт, валили лес,
Под песни звонкие Дин Рида
КамАЗы строили и ГЭС,
А вышла снова пирамида.

По длинной лестнице побед
Мы поднимались к царству света,
Поэт был больше, чем поэт,
Во много раз больше поэта.

Что говорить про Божий дар,
О мастерстве или харизме?
Имеет смысл лишь гонорар
Да кто присутствует на тризне.

Нам всё успело надоесть
И в мире, признаёмся честно,
Людей неинтересных есть,
Их до хрена неинтересных.

Остыли жаркие сердца,
Что в ребра бьют, как в клетку птица,
Давай зароем до конца,
Чтоб больше уж не суетиться.

Жуй поминальные блины,
С годами делаясь мудрее,
И русские хотят войны,
Причем, особенно, евреи.

Сквозь всех нас прорастёт бурьян,
А не гвоздики или розы.
Да пёс с тобою, рви баян,
Пришли привычные морозы.

Из цикла «Крайние песни»

Сентиментальное

Был мой волос цвета сажи,
Стал мой волос бел, как дым.
Про меня никто не скажет,
Что он умер молодым.

Скажут, что он умер старым,
Пережив свой горький яд…
По московским, по бульварам
Только лампочки горят.

Вот стою на перекрёстке,
Ем невкусный пирожок.
Я — несжатая полоска,
Я — нескошенный лужок.

Слышу, как сбивают ящик,
Чую, близится конец.
И уже с серпом блестящим
Вдалеке маячит жнец.

Над закатной полосою
Звёзды первые горят.
Вижу девушку с косою,
Но в руках, а не до пят.

Вмиг сверкнут передо мною
Серп и быстрая коса,
Рухну на асфальт спиною,
Закачу свои глаза.

Жил я тише мышки серой,
Пил я водку от тоски,
Не имел глубокой веры,
Сочинял свои стишки.

За показ дурных примеров,
За писание в Фейсбук — 
За всё это полной мерой
Мне воздаст из первых рук

Не присяжный заседатель,
А сияющий колосс —
Всей вселенной председатель
В белом венчике из роз.

Да, мальчики!

Привела мальчика приёмная мать
Читать стихи на лицемерном Арбате.
А нынче время такое, что надо не обнимать,
А всячески уклоняться от объятий.

Мальчик встал, расправил неширокие плечи.
Полились из уст бессмертные строки.
И невольно вспомнились грозные речи — 
Те, что в Ветхом Завете возглашали пророки.

А вокруг суетились народные массы,
Штурмовали они рестораны и банки.
И цвели всюду сакуры из дешёвой пластмассы,
Из китайской синтетики продавались ушанки.

По бульварам неслись мерседесы с репризами
Мол, «Вперёд на Берлин!», «Можем и повторить!».
А ребёнок стоял несгибаемым вызовом,
Вопрошая во след им «Быть или не быть!».

И таким беспощадным разрывом шаблона,
И таким когнитивнейшим диссонансом
Были эти слова, что посыпались лепестки из нейлона
С этих сакур поддельных из дешёвой пластмассы.

Тут приблизились стражники, засверкали их сабли,
Задавали в лоб угрожающие вопросы:
Почему исполняется трагедия «Гамлет»,
А не «Гоп-стоп» и не «Койфен папиросы»?

И не слушая довода: «Это же дети!» — 
Оттолкнув зарыдавшую приёмную мать,
Потащили его к арестантской карете,
Мимо праздной толпы повезли распинать.

И никто не додумался разодрать свои ризы.
Все стояли и делали озабоченный вид
Типа, что нам до этого? Углубляется кризис,
Скоро нам отдавать ипотечный кредит.

На Москву надвигалось тревожное лето,
В сизый сумрак младенца уводил конвоир.
Ах, как жаль, что не вставил такого сюжета
В свои вечные пьесы великий Шекспир.

А девушка пела в церковном хоре,
Фальшиво сиял лицемерный Арбат,
И только мальчик плакал от горя
О том, что никто не придёт назад.

Так во все времена, беззащитно и дерзко
Посреди равнодушного и жестокого мира
Эти русские мальчики Достоевского
Упрямо стоят и читают Шекспира.