Рассказы. С армянского. Перевод Каринэ Халатовой

 

Григ (Григор Шашикян, 1991 г.р.) — лауреат молодежной премии Президента Республики Армения в области литературы (2015), автор книги рассказов «Кот Иисуса». Аспирант факультета армянской филологии Ереванского государственного университета, неоднократный лауреат ежегодных премий литературной молодежной газеты «Гретерт» за лучший рассказ. Живет в Ереване.

 

Халатова Каринэ Юрьевна — переводчица, журналистка, поэтесса. Член Союза писателей Армении и Союза писателей Москвы. Автор книг «Гранатовое кабаре» (2009), «Они любили Армению» (2011), «В поисках утерянного сна» (2012). Лауреат премии им.Микаэла Налбандяна Союза писателей Армении (2012), лауреат переводческой премии Первопрестольного Эчмиадзина и Союза писателей Армении «Кантех» (2015). Живет в Ереване.

 

 

Кричащие голоса, безмолвные голоса, 
голоса, завлекающие в пляску смерти… — 
во всём абсурд от Бога…

 

 Не пойму: глаза у меня открыты или закрыты? Темно, и я пытаюсь пошевельнуть отекшими конечностями, в которых покалывает. «Где я?»… Похоже, закрытое пространство. «Может, в комнате?»… Нащупываю пол — это земля. «Где же это я?»

— Закуришь? — раздался какой-то голос.

— Кто это? — непроизвольно вырвалось у меня.

Страшно. «Значит, я не один, чей же это голос?» Очень страшно и ни зги не видно.

— Ты кто? — снова спрашиваю.

— Закуришь? — снова послышалось после паузы.

— Ты кто?! — ору я. — Кто?! Говори сейчас же, не то… Смеешься? Кто ты, твою мать…

«Зря я ругнулся, да, зря, какой же я идиот». Страшно. Кажется, он повсюду; пытаюсь припомнить, мужской был голос или женский, но не получается. «Почему у меня отекли конечности?..»

— Еще бы не отекли, ты здесь уже несколько часов, — раздался голос.

— Несколько часов? А как я сюда попал? — и хочу что-то выведать. — Почему ты молчишь? Я тебя спрашиваю…

— Постой-постой, раз он говорит, что ты тут несколько часов, значит, сам он раньше тебя тут оказался, — а это еще один голос.

— А ты кто? Кто вы все?! Где я?! — и я заорал. — Скажите что-нибудь!

«Надо проверить, закрыты ли у меня глаза. Может, их завязали?» Не знаю, с кем я имею дело, но, кажется, они плохие люди. Ощупываю лицо, глаза не завязаны: «Глаза открыты, значит, здесь темно». Хочу сориентироваться, откуда только что доносился голос, но не могу вспомнить.

— Закуришь? — снова послышался первый голос, и я молчу. «А что если я в комнате? Но как я сюда попал?» Голова разболелась.

— Послушай, старик, что ты от меня хочешь? — невпопад выкрикнул я.

«Но почему — старик? Может, и вправду старик, во всяком случае, судя по голосу». Но вспомнить голос не могу. «Да, пожалуй, старик: щуплый, высокий, с помятым лицом и единственным зубом, передним, который настолько удлинился, что при закрытом рте наполовину высовывается наружу — желтый и омерзительный зуб…» Мурашки пробежали по телу, старик помалкивает; тишина, только в голове отдается звон, и в висках больно пульсирует. Конечности больше не отекают. «Надо побыстрее сообразить, где я и почему так темно».

— Закуришь? — тот же старческий голос.

— Опять ты? Я не разговариваю с тобой, — отвечаю ему, — к тому же я знаю, кто ты: старик с длинным и омерзительным зубом.

— А он кто? — быстро спросил старик. — Ну, тот, что после меня заговорил.

«В самом деле, с ним разобрался, а тот — кто?»

— Эй, ты, второй, ты кто? — заорал я. — Не пойму, у вас что, мода такая — молчать? Не хотите — и не надо.

Я плотнее прислонился — и уперся во что-то твердое: «Наверное, стена». Щупаю — да, так и есть. «Я в комнате, а может, в огромном пространстве, например, в поле, а там стена, и я к ней прислонился или меня к ней привязали». Я делаю резкие движения — никаких пут. «Повезло, не связан… Нет, будь я в поле, светили бы звезды, они всегда видны, а здесь такая темень; в любом случае, это комната, пусть посреди поля, но комната», — бурчу я, подбираю камушки с земли и швыряю в разные стороны, но ни звука не слышно. «Значит, комната большая». Пытаюсь приподняться — ничего мне не мешает, вытягиваю руку вверх, чтобы узнать высоту потолка, не касаюсь его — высоко. На стене нащупываю какой-то выступ, округлый и холодный, принимаюсь его вращать и вроде удается — снова доносятся голоса, слышу мое имя, но не врубаюсь, кто бы мог быть, и выпускаю эту штуковину, опускаюсь на землю. Голоса стихают. Я бы, пожалуй, без страха продвинулся вперед, не будь тех двоих, особенно боюсь того старика, в его голосе есть что-то и жуткое, и родное, будто когда-то я слышал его…

— Почему вы не говорите, а? — кричу я. — Я к вам обращаюсь!

«Видно, ждут, когда я приближусь, а может, они связаны?» Очень сыро, холод пронизывает до костей.

— Закуришь? — подает голос старик.

— Ты, что, попугай: закуришь, закуришь? Достал ты меня своим куревом! Ты слов других не знаешь?!

Молчит. «Грубо получилось, — в горле у меня пересохло, на губах ощущаю прогорклый вкус. — Совсем не хотелось курить, а сейчас…» Кто-то опять произнес мое имя: «Надо вслушаться, кто это», — и я напрягаю слух, слышу, но опять не могу запомнить.

— Да что же это происходит?! — беспомощно выкрикиваю я, пот льет с меня градом, знобит.

— В тебе есть адада? — неожиданно спрашивает старик.

— Ч-ч-что?

— Я спрашиваю, в тебе есть адада?

— Что такое «атада»? — незнакомое слово звучит забавно.

— Не «атада», а «адада», — он рассердился, будто обиженный, что я не знаю этого слова. Но после небольшой паузы продолжил: — Внутри меня есть очень темный уголок, там стоит стул, а на нем всегда кто-то сидит, маленький, низкорослый, лица его не видно, только ноги видны, они прикованы цепями к стулу, поэтому он не двигается — это и есть адада.

— А что он делает, сидя на стуле? — поинтересовался я.

— Изредка, словно в особые часы, говорит: «Адада!» — и тогда в голову мне лезут дурные мысли, очень противные мысли.

Он с таким азартом произносит «Адада!», что не могу удержаться от смеха.

— Почему ты смеешься, я правду говорю. Вот, например, прямо сегодня я проходил мимо здания и вижу у стены крышку гроба. В этот момент во мне раздается: «Адада!» И тут же последовала моя реакция: «Как хорошо, что он умер, так ему и надо». А я вовсе не знал покойника.

— О чем ты говоришь?! — крикнул я. — Что за бред?! Что со мной происходит, о Господи!

— Вот так всегда, — голос старика задрожал, — независимо от меня в голову приходят ужасные мысли. Но я не виноват, это все адада… Не знаю, что мне делать, я больше не выдерживаю, всем желаю зла, даже… даже Богу…

— Да замолчи ты! Хватит!.. — заткнув уши, завопил я.

— Боюсь, как бы он не сорвался с цепи… — старик будто не слышал меня.

— Хватит, глупый старик! Хватит! — изо всей мочи заорал я и умолк.

— Персональный Бог, персональный Бо.. — после долгой паузы послышался новый голос.

Не успел я ответить, как подключился другой голос — и еще много разных голосов, их много, они сливаются, и до меня долетают лишь отрывистые фразы:

— Мужчины всю жизнь, как слепые…

— Он распахнул окно и выпрыгнул — пролетел над городом и шлепнулся в аквариум…

— С чего вы взяли, что в мире страхов…

Все голоса в комнате — голоса, рожденные в темноте, ворвались в мою голову. Невыносимо — я сжимаю голову, но они и не думают уходить; сердце учащенно колотится, и кажется, что лицо старика приблизилось к моему лицу, оно совсем рядом, и сейчас длинный и желтый зуб вонзится в мой глаз, а я даже не знаю, открыты ли у меня глаза… И когда зуб вонзится, глаз пожелтеет; дыхание старика уже касается моего лба, и я что есть мочи завопил, но голос застрял в горле, и когда я снова вздохнул всей грудью, вспыхнул свет. Глаза моментально адаптировались к свету, будто и не было только что темно, и я быстро огляделся: крохотная комната, светло-серые стены, без окон, и пустота — никого, кроме меня, нет. Я быстро вскочил на ноги.

«Легко отделался; как здорово, что я один», — и начинаю шагать по комнате: пятнадцать шагов в длину, шесть шагов в ширину; голова начинает кружиться.

«А где дверь? — буркнул я и устремился вперед. — Вот и она. Странно, как я сразу ее не заметил?» Кажется, на ней какая-то надпись и, приблизившись, читаю нацарапанные острым предметом слова: «Открой! Ты увидишь Сатану и Бога и умрешь».

— Любопытно, — потирая подбородок, проговорил я и осторожно приложил ухо к двери: ни звука.

Отойдя от двери, начинаю кружить по комнате, постепенно убыстряя шаги, и так и сяк переставляю местами слова «Сатана, Бог, умрешь»…

Взгляд мой упал на пол, усеянный грязными следами, будто до меня здесь побывала целая армия. «Это обнадеживает, но все равно страшно», — и я рассмеялся.

— Я должен найти, должен найти… — твердил я и метался по комнате.

— Что ты ищешь? — совершенно новый голос будто зазвенел в голове.

— Кто ты? Скажи, кто ты? — застигнутый врасплох, закричал я, озираясь.

Как быть: конечности ноют, голос не отвечает, и еще это убийственное молчание. «В самом деле, а что я ищу?» — и начинаю снова кружить по комнате, а комната кружится еще быстрее — что я ищу?

 — Нашел! — и мой взгляд замер на двери — в круглой блестящей ручке я увидел свое отражение, но оно не запомнилось; прикасаюсь к ручке — холодная: «Нет, не сейчас…».

Отхожу в угол, опускаюсь на корточки и смотрю на потолок: «Интересно, откуда падает свет?» Быстро встаю и проверяю всю комнату — ни одного источника, но светло. Снова съеживаюсь в углу, чтобы чуточку согреться, я весь продрог.

— Эй, старик, где ты? — кричу, но никто не откликается.

Зябко; вспоминаю слова старика, и хочется закурить.

— Почему я отказался? — Обхватив голову руками, я расплакался.

Смотрю на дверь: «Не открывать?.. Ведь все равно умру с голоду, а так хоть увижу Сатану и Бога». Но я не трогаюсь с места, слово «умрешь» не выходит из головы, дверная ручка манит, хочется подойти. Встаю и хочу развеяться, снова кружу по комнате: «Два, три… нет, это невыносимо, лучше умереть», — и берусь за ручку.

— Это еще что такое? Где она? Только что же была! — и я в замешательстве осматриваюсь. — Может, я забрал? — и роюсь в карманах. — Ну, куда же она подевалась? — и я от злости начинаю ругаться. — Отдайте ручку!..

Голос застрял в горле, и я снова подошел прочитать надпись.

— Откройте, прошу вас! — и ударил ногой. — Откройте! Пусть будет что будет!..

Вместо ручки зияла черная дыра, величиной с глаз: «Что там? — Осторожно приближаю голову. — Глаз, серый глаз — на меня смотрит, за мной следит…» — Я отпрянул и задрожал от страха.

«Кто это был? — Сердцебиение участилось, я вспомнил надпись. — Так Бог был или Сатана? Скорее, Сатана, у Бога глаза, наверное, голубые, да, точно Сатана», — и я заплакал.

— Почему я сразу не открыл?! Идиот, какой же я идиот!.. — Я бью себя по голове. — Теперь умру от голода.

«О, господи!..» — Руки не отрываются, прилипли к голове.

 — Отпустите! Отпустите! — резкими движениями пытаюсь высвободить руки, будто кто-то схватил и сжимает голову… Смотрю — ручка на месте: «Скорее, скорее, пока она снова не исчезла…» — и, кое-как высвободившись, подбегаю к ручке — какая холодная. Поворачиваю: «Открылась…»

Дверь распахнулась — я отошел подальше, боюсь приблизиться, сердце так стучит, что, кажется, сейчас взорвется… В голове вертится: «Бог, Сатана, умрешь»…

— Зеркало? — и прикасаюсь к нему рукой.

За дверью зеркало, огромное зеркало — и ничего больше, провожу рукой и смотрю на себя.

— Обманули!.. Обманули!.. — кричу со слезами на глазах и поднимаю руки ударить по зеркалу, как вдруг мое отражение улыбается и произносит «Адада!»

— Кто ты? Что тебе от меня надо?! — пятясь, кричу я. — Что все это значит?! Что я такого сделал?! Оставьте, оставьте меня в покое!..

В комнате потемнело, и у меня под ухом, совсем близко, послышалось:

— Закуришь?..

 

Сторожа

Меня нет в городе.

Так вот, в тот день я стоял перед окном и расплывался в улыбке, залюбовавшись забавным зрелищем: прямо под моим окном, на бровке тротуара, стояла маленькая коробка, рядом пара стоптанных туфель, а всю картину довершала прикрепленная к стене картонка с надписью большими буквами: «Помогите человеку-невидимке». Интересно, какой умник придумал? А хорошая, в принципе, идея: зачем торчать на холоде, мерзнуть, не ровен час простудишь почки, когда можно по-иному выпрашивать милостыню?

Надев пальто и свою единственную теплую шапку, я вышел прогуляться. Человек-невидимка не шел из головы — а что, и вправду смешно. Почти каждый день мне попадались попрошайки, например, пожилой мужчина у Оперного театра, который хриплым голосом умолял: «Помогите, хоть чем-нибудь помогите». Или та русскоязычная женщина, которая выпрашивала деньги на операцию какого-то инвалида. Есть еще мальчик с мячом, у него хобби: показывает футбольные финты на площади Свободы, развлекает уличную публику. Мнит себя хозяином города, делает что в голову взбредет, поет во весь голос, а когда устает, то на любой скамейке может разлечься… Надо бы подсказать им ноу-хау в попрошайничестве, жалко их, не щадят своего здоровья…

Пару часов прогулялся в сквере, «пообщался» с вороной-матерью: понаблюдал, как она корки хлеба вымачивала в полуобледеневшей луже, смягчала и потом только относила своему птенцу. Надо же, сколько ума у птицы. Поразмышлял о том о сем, об уходящем годе, чего было в нем больше: успехов или потерь? Смеркалось, ощутимо подморозило, в воздухе нарисовались редкие снежинки, пора было домой возвращаться. Чтобы сэкономить время и сократить путь, я пошел через дворовую арку и вляпался в невероятную историю.

— Сынок, помоги! — Мужчина лет шестидесяти прислонился к двери и вроде не мог пошевелиться.

— Вам плохо? Может вызвать «скорую»? — и я подался к нему, но он движением руки остановил меня.

— Не надо, только ты не уходи. Не уходи, ладно?

— Я не уйду, но что с вами? Все же лучше вызвать «скорую».

— Ничего не надо, я скоро умру, ты должен встать на мое место…

— …

— …

— …

Речь его была какая-то несуразная, дескать, всю жизнь он стоял перед дверью, сторожил, чтобы не выходили, и прочее в том же духе. Толстые стекла очков вспотели, он прослезился и непрерывно умолял не уходить.

— Видишь, как чувствует, что силы меня покидают, и норовит вырваться. — И он потряс дверь, будто кому-то грозился. — Не уходи, я сейчас умру, ты должен сторожить, чтобы ненароком он не выбрался…

У мужчины явно были проблемы с психикой: разве нормальный человек будет нести такую ахинею? Надо как можно скорее освободиться от него — мне не впервой попадались чокнутые. Я совершил большую ошибку, заговорив с ним. С умалишенными не следует вступать в разговор, каждое слово воодушевляет их, стирает грань между вами, твои слова оказываются твоими врагами, в тебя же самого брошенными ножами. Так что я собрался уходить, но тут он рухнул, точно подрубленное дерево. Совестно было бросать его, и я подошел, но он был мертв. Я в панике убежал — уже повалил густой снег, пушистые хлопья залепляли глаза, чуть не сбивали с пути, но я бежал со всех ног, только вперед, только бы поскорей добраться домой…

Я ввалился в прихожую, весь взмокший, с прилипшей к телу одеждой. Да еще голова сжималась от мрачных мыслей, и я двинулся прямо в ванную. Но почувствовал, что ручка в двери спальни повернулась. Я ринулся к двери — и встал как вкопанный.

Дома никого не было, я прекрасно сознавал, что и за дверью никого нет и не может быть, что это паранойя, это всего лишь фобии, но все равно не мог шелохнуться. За окном стояла ночь, медленно кружили снежинки; меня все больше подмывало подойти к окну — подойти и еще раз увидеть человека-невидимку.