Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Дружба Народов » №10, 2018

«Бiля Мгарського монастиря»

Студия сравнительного поэтического перевода «Шкереберть»:

Наталья БЕЛЬЧЕНКО, Герман ВЛАСОВ, Инга КУЗНЕЦОВА, Яна-Мария КУРМАНГАЛИНА, Татьяна СВЕТАШЁВА, Ольга СУЛЬЧИНСКАЯ, Алесь ДОЛГОТОВИЧ

Для сегодняшней публикации студийцы выбрали два стихотворения известного украинского поэта, общественного и государственного деятеля Бориса Олейника, стоявшего у истоков проекта «Минская инициатива», напутствовавшего первый, поэтический, выпуск альманаха «Terra poeticа».

Галина КЛИМОВА

 

Олейник Борис Ильич (укр. Олійник Борис Ілліч; 22 октября 1935 — 30 апреля 2017, Киев) — советский и украинский поэт, общественный и государственный деятель. Действительный член НАНУ, председатель Украинского фонда культуры. Депутат ВС СССР, заместитель председателя Совета Национальностей ВС СССР; народный депутат Верховной Рады Украины с 1992 по 2006 годы; бывший глава парламентской делегации Верховной Рады Украины в Парламентской Ассамблее Совета Европы. Лауреат Государственной премии СССР.

* * *
На цій горі,
        на пагорбі печалі,
Де все болить — 
        від квітки до хреста, — 
Ідуть дощі вдовиними плачами...
На цій горі,
        на пагорбі печалі,
Німіє слово і мовчать уста.
Гірка сльоза пече,
        як сіль чумацька.
Стоять в жалобі схилені Лубни.
І монастир — як оберіг козацький...
І дзвін вола безмовно:
                        «Пом’яни!»

Страшне число
                        у нелюдській напрузі.
Пропалює світи до глибини:
У тридцять три розіп’ято Ісуса.
У тридцять третім на земному прузі
Розіп’ято мільйони без вини.

Ми відспівали їхні чисті душі.
Вони нас не спалили у клятьбі.
Вони — простили.
                Але пам’ять душить:
Чи маєм право ми
                        простить собі?

...На цій горі,
        на пагорбі печалі,
З небесної, святої чистоти
Ідуть дощі вдовиними плачами.
Спадає плащаницею мовчання.
І тільки дзвін волає:
                        «Не прости!»


* * *
На этой горе,
        на холме скорби (горя, печали),
Где всё болит — 
                от цветка до креста, — 
Идут дожди вдовьими плачами (слезами)...
На этой горе, 
                на холме печали,
Немеет слово и молчат уста.
Горькая слеза печёт,
                        как соль чумацкая.
Стоят в трауре поникшие Лубны.
И монастырь — как оберег казацкий...
И колокол вопиёт (взывает) безмолвно:
                                               «Помяни!»

Страшное число
                в нечеловеческом напряжении.
Прожигает миры до глубины:
В тридцать три был распят Иисус.
В тридцать третьем на земной кромке (краю, горизонте)
Были распяты миллионы без вины.

Мы отпели их чистые души.
Они нас не сожгли в проклятьях.
Они — простили.
                Но память душит:
Имеем ли мы право простить себе?

…На этой горе, 
                на холме печали,
Из небесной, святой чистоты
Идут дожди вдовьими слезами.
Ниспадает плащаницей молчание.
И только колокол взывает: 
                                «Не прости!»


«Курган скорби»
 
Колокол — часть мемориала «Голодомор-33», в память о жертвах Голодомора 
1931—33 годов. По инициативе автора проекта Анатолия Игнащенко и решению Украинского фонда культуры в 1990 г. был насыпан курган, а в 1993 г. отлит и установлен колокол с крестом. К нижнему краю большого колокола прикреплены маленькие колокола — от всех областей Украины. На большом колоколе надпись «Голодомор-1933: когда уходит один человек — с ним умирает мир, когда миллионы идут в пропасть — тогда умирает уже целая галактика».

Подстрочный перевод Натальи Бельченко


* * *
Над Полтавою — літо бабине.
У Санжарах — падолист...
Що ж ти, мила, зі мною бавишся:
Став я тінню — подивись!

Я біжу, аж іскри порскають
З-під років, як з-під чобіт...
Ну навіщо мені ти Ворсклою
Зав’язала білий світ?

Я ж не камінь, та я ж не дерево.
То допоки — одвічай:
Я на цім, ти на тому березі,
Посередині — печаль?

Може б, я до якої горлиці
Перекинув тихий міст,
Але ж ти мені, мила, Ворсклою
Зав’язала білий світ.


* * *
Над Полтавой — лето бабье...
В Санжарах — листопад...
Что же ты, милая, со мной играешь 
(надо мной потешаешься):
Стал я тенью — посмотри!

Я бегу, аж искры сыплются
Из-под лет, как из-под сапог...
Ну зачем ты мне Ворсклой
Завязала белый свет? (фразеологизм — 
жизнь стала немила, 
 но в многозначности: 
рекой, как лентой, видимо, завязала)

Я же не камень, да я же не дерево.
Так доколе — отвечай:
Я на этом, ты на том берегу,
Посередине — печаль (тоска)?

Может, я бы к какой горлице
Перебросил тихий мост,
Но ты же мне, милая, Ворсклой
Завязала белый свет. (зав’язати світ 
— загубить, испортить жизнь, 
сделать жизнь безотрадной)

Подстрочный перевод Натальи Бельченко

 

ПЕРЕВОДЫ НА РУССКИЙ ЯЗЫК

Наталья Бельченко (Киев)

* * * 
На взгорье горя, 
                на холме печали,
Где всё болит — 
                от травки до креста, —
Дожди слезами вдовьими рыдали...
На взгорье горя, 
на холме печали
Немеет слово и молчат уста.
Слеза печёт сильней
                        чумацкой соли.
Храм — оберег козацкий искони.
Лубны поникли в трауре и боли.
И лишь набат взывает: 
                                        «Помяни!..»

Что за число: 
                в невиданном накале
Прожгло оно миры до глубины,
Когда-то в тридцать три Христа распяли,
А в тридцать третьем в том же полушарье
Распяты миллионы без вины.

Отпели мы безгрешные их души.
Они нас не замыслили проклясть —
Они простили. 
                Только память душит:
А вправе ль мы 
                простить себя сейчас?

...На взгорье горя, 
                        на холме печали,
Безгрешности небесной посреди
Дожди слезами вдовьими рыдали.
Ниспало плащаницею молчанье.
И лишь набат взывает: «Не прости!»


* * *
Лето Марфино — над Полтавою.
А в Санжарах — листопад...
Что ж ты, милая, ах, лукавая:
Стал я тенью, сам не рад.

Годы искрами мечут здорово,
Если мчаться что есть сил...
От тебя потерял я голову,
Видно, в Ворскле утопил.

Ведь не камень я и не дерево.
Так доколе — отвечай:
Смотрим каждый с иного берега,
Меж которыми — печаль?

Мне к другой голубице долго ли
Кинуть мост, но свет не мил.
Потерял я, голубка, голову,
Видно, в Ворскле утопил.

 

Герман Власов (Москва)

* * * 
На той горе, 
                на том унылом взгорье,
Где стонет все — 
                от стебля до креста — 
Идут дожди и блещут слезы вдовьи…
На той горе, 
                на том унылом взгорье
Немеет слово и молчат уста.
Слезинка обожжет,               
                как соль чумачья,
Лубны поникли, в трауре стоят.
И монастырь — как оберег казачий…
И колокол недвижный 
                бьет в набат.

О сколько их 
                прошли мученья ада.
Мир выгорел до самой глубины:
Был в тридцать три распят Иисус, но рядом
В том тридцать третьем — забывать не надо — 
Распяты миллионы без вины.

Мы чистые их отпевали души.
Они, гневясь, не стали нас костить.
Мы ими прощены, 
                но память душит:
Самих себя 
                мы вправе ли простить?

… На той горе, 
                на том унылом взгорье,
С небес, добраться коих лишь святым,
Идут дожди и блещут слезы вдовьи,
Спадает плащаницею безмолвье.
И колокол взывает: 
                        «Не простим!»


* * *
Лето бабье — над Полтавою.
А в Санжарах — листопад.
Ах, твоей я стал забавою,
тенью — как подымешь взгляд!

Все бегу, лишь искры острые
С каблуков прожитых лет…
Ах, зачем мне речкой Ворсклою 
завязала белый свет?

Ведь не камень я, не дерево.
Так доколе ж, отвечай:
Мы — одной реки два берега,
меж которыми печаль?

Я бы к сердцу голубиному
мост построил в тишине,
Только Ворсклою любимая
Очи повязала мне.

 

 

Инга Кузнецова (Москва)

* * *
На той горе, 
                где рвётся ветер горя,
Где стонет всё — 
                от стебля до креста,
Идут дожди, рыданьям вдовьим вторя.
На той горе, 
                где рвётся ветер горя,
Немеет слово и молчат уста.

Как соль повозок,
                жжётся горечь плача.
Стоят в тоске поникшие Лубны.
И монастырь — как оберег казачий.
И колокол безмолвен:
                                «Помяни!»

Число упало 
                неподъёмным грузом,
Сердца, миры промяв до глубины:
Как в тридцать три распяли Иисуса,
Так в тридцать третьем стала жизнь обузой
Замученным, убитым без вины.

Мы отпевали их святые души,
И нас они проклятьем не сожгли.
Они простили. 
                Только память душит:
А мы себе простим,
                сумеем ли?

…На той горе, 
                где рвётся ветер горя,
С небесной, непорочной чистоты
Идут дожди, рыданьям вдовьим вторя.
Ложится ткань молчанья, с сердцем споря.
Лишь колокол нас просит не простить.


* * *
Лето бабье над Полтавою,
Над Санжарами — листопад.
Что ж тебе, мой друг, лишь забава я?
Стал я тенью — да невпопад.

Я бегу к тебе — искры порскают
Под подмётками, как вспышки лет.
Ну зачем же ты лентой-Ворсклою
Завязала мне белый свет?

Я ж не камень да я ж не дерево,
Так доколе — отвечай, 
Быть друг другу нам дальним берегом,
Посредине храня печаль?

Может, я б к другой — с лаской встречною —
Перебросил мост, дал ответ.
Только ты же мне Ворсклой-речкою
Завязала весь белый свет.

 

 

Яна-Мария Курмангалина (Москва)

* * *
На том холме, 
                на той горе печали,
Где всё болит, — 
                от камня до креста, —
Плывут дожди, 
                как плыли над плечами
Усталых вдов.
                На той горе печали
Немеет слово
                и молчат уста.
А боль течёт, 
                течёт слезой горячей.
Молчат Лубны, 
                погашены огни,
Где монастырь — 
                как оберег казачий…
И колокол взывает: 
                «Помяни!»

Тому числу
                не сыщется ответа.
Оно прожгло 
                миры до глубины.
Был в тридцать три 
                Христос из Назарета
Распят. И в тридцать третьем, 
                беспросветном,
Распяты миллионы 
                без вины.

Мы души их отпели, 
                отмолили,
И нас они в проклятьях 
                не сожгли.
Они — простили. 
                Нас они простили.
А мы себя и нынче —
                не смогли.

…На том холме,
                на той горе печали,
Где ход времен 
                назад не развернуть,
Идут дожди
                над вдовьими плечами,
Как слезы их. 
                И там, где мы молчали,
Лишь колокол взывает: 
                «Не забудь!»


* * *
Бабье лето — над Полтавою,
А в Санжарах — листопад.
Что ж ты, дева, ходишь павою…
Ты смеёшься — я не рад.

Я бегу, аж искры мечутся
Из-под ног да из-под лет…
Ну зачем ты Ворсклой-речкою
Завязала белый свет?

Из железа я не кованый,
Так доколе — отвечай!
Мы стоим по обе стороны,
В середине лишь печаль.

Может быть, к ещё не встреченной
Я бы выстроил мосты.
Но за тёмной этой речкою
Мне нужна одна лишь ты.

 

 

Татьяна Светашёва (Минск)

* * * 
Здесь, на горе, 
тревожной, одичалой,
Где всё болит — 
                        от стебля до креста, — 
Идут дожди, как плачи вдов печальных…
Здесь, на горе, 
        тревожной, одичалой,
Немеет слово и молчат уста.

И льются слёзы, 
солью жгут чумацкой.
Стоят склонившись скорбные Лубны.
И монастырь — как оберег казацкий…
Нем колокол, но воет: 
                                «Помяни!»

Одно число 
        в чудовищном запале
Пронзает все миры до глубины:
Как в тридцать три Спасителя распяли,
Так в тридцать третьем бога мы не знали:
Распяты миллионы без вины.

Отпели мы безвинные их души.
Нас не проклясть мы умоляли их.
Они — простили. 
                Только память душит:
Простим ли мы теперь 
                себя самих?

…Здесь, на горе, 
                тревожной, одичалой,
Где небеса прозрачны и чисты,
Идут дожди, как плачи вдов печальных.
Спадает плащаницею молчанье.
Лишь колокол взывает: «Не прости!»


* * *
Бабье лето по-над Полтавою.
А в Санжарах — листопад…
Я у милой лишь для забавы — 
Стал я тенью — сам не рад.

Всё бегу к тебе подростком я — 
Искры из-под ног и лет… 
Ну зачем же ты мне Ворсклою
Заслонила белый свет?

Я не камень и я не дерево.
Так доколе — отвечай:
Ты — с того, я — с этого берега,
Разделяет нас печаль?

Может, мне б какая горлица
Ласковый дала ответ,
Только ты, родная, Ворсклою
Заслонила белый свет.

 

 

Ольга Сульчинская (Москва)

* * *
На той горе,
                которую венчает
Безмолвный колокол, 
                        горька трава. 
Дожди горюют вдовьими ночами…
На той горе — 
                        пристанище печали,
Там губы стынут и молчат слова.
И жжёт глаза, 
                как от чумацкой соли.
Лубны притихли. Грусть стеснила грудь.
И монастырь стоит — свидетель боли.
И колокол взывает:
                                «Не забудь!»

Тот год был страшен.
                        Вслух решусь назвать я — 
И содрогнётся мир до глубины:
Шёл тридцать третий. То был год распятья.
Отцы и сёстры, матери и братья — 
Здесь миллионы жертв принесены.

Они ушли, не требуя отмщенья.
Мы души их отпели в скорбный час.
Безвинные — 
                        они дают прощенье.
Но есть ли право 
                        на него у нас?

…На той горе, 
                которую венчает
Безмолвный колокол, так близко неба край.
Как вдовий плач, дожди полны печали.
Как плащаница, падает молчанье.
Лишь колокол взывает: 
                                «Не прощай!»


* * *
Бабье лето над Полтавою, 
А в Санжарах — листопад.
Как я стал тебе забавою?
Сам себе теперь не рад.

Убежать бы — годы искрами
Брызнули б из-под сапог, — 
Не пустила Ворскла быстрая:
От тебя уйти не смог.

Я ж не камень, я ж не дерево,
Как же вышло, отвечай,
Что с тобою мы — два берега,
Разделяет нас печаль?

Может, я бы мостик выстроил
К тихой горлице какой,
Только, видно, Ворскла быстрая
Мне не даст уйти к другой.

 

ПЕРЕВОД НА БЕЛОРУССКИЙ ЯЗЫК

Алесь Долготович (Минск)

* * * 
На той гары,
                на пагорку смутку,
Дзе ўсё баліць,—
                        ад кветкі да крыжа,—
Ідуць дажджы з хмар удовіных прытулкаў...
На той гары,
                на пагорку смутку,
Нямеюць вусны, слоў — мяжа.
Сляза пячэ ў закутку,
                        як соль чумацкая.
Стаяць у жальбе пахілыя Лубны.
І манастыр — як душа казацкая...
І звон крычыць маўкліва:
                                «Спамяні!»

Жаху процьма
                ў бязвыхаднай напрузе.
Прапальвае сусьвет да глыбіні:
У трыццаць тры ўкрыжаваны быў Езус.
У трыццаць трэцім на зямельным крузе
Ўкрыжавалі мільёны без віны.

Мы адспявалі іх чыстыя душы.
Яны нас не спалілі ў кляцьбе.
Нам даравалі.
                        Але памяць душыць:
Ці маем права да-
                                раваць сабе?

...На той гары,
                на пагорку смутку,
З нябёс, ва ўсялякую пару
Ідуць дажджы з хмар удовіных прытулкаў...
Спадае плашчаніцаю маўчаньне
І толькі звон крычыць:
                                «Не даруй!»


* * *
Над Палтаваю — лета бабіна.
У Санжарах — лістапад...
Што ж ты, мілая, з мяне цвялішся:
Стаў я ценем — кінь пагляд!

Я бягу, аж іскры пырскаюць
З-пад гадоў, я — бы атлет...
Ну навошта мяне ты Ворсклаю
Завязала белы свет?

Я ж не камень, також не дрэва я.
То дакуль жа та кляцьба:
Я на гэтым, ты на тым беразе,
Пасярэдзіне — журба?

Можа б я да якой гарліцы
Перадаў ціхі прывет,
Але ж ты мне, мілая, Ворсклаю
Завязала белы свет.

 
 
 
Архив журнала
№9, 2020№10, 2020№12, 2020№11, 2020№1, 2021№2, 2021№3, 2021№4, 2021№5, 2021№7, 2021№8, 2021№9, 2021№10, 2021др№4, 2021№11, 2021№12, 2021№7, 2020№8, 2020№5, 2020№6, 2020№4, 2020№3, 2020№2, 2020№1, 2020№10, 2019№11, 2019№12, 2019№7, 2019№8, 2019№9, 2019№6, 2019№5, 2019№4, 2019№3, 2019№2, 2019№1, 2019№12, 2018№11, 2018№10, 2018№9. 2018№8, 2018№7, 2018№6, 2018№5, 2018№4, 2018№3, 2018№2, 2018№1, 2018№12, 2017№11, 2017№10, 2017№9, 2017№8, 2017№7, 2017№6, 2017№5, 2017№4, 2017№3, 2017№2, 2017№1, 2017№12, 2016№11, 2016№10, 2016№9, 2016№8, 2016№7, 2016№6, 2016№5, 2016№4, 2016№3, 2016№2, 2016№1, 2016№12, 2015№11, 2015№10, 2015№9, 2015№8, 2015№7, 2015№6, 2015№5, 2015№ 4, 2015№3, 2015№2, 2015№1, 2015№12, 2014№11, 2014№10, 2014№9, 2014№8, 2014№7, 2014№6, 2014№5, 2014№4, 2014№3, 2014№2, 2014№1, 2014№12, 2013№11, 2013№10, 2013№9, 2013№8, 2013№7, 2013№6, 2013№5, 2013№4, 2013№3, 2013№2, 2013№1, 2013№12, 2012№11, 2012№10, 2012№9, 2012№8, 2012№7, 2012№6, 2012№5, 2012№4, 2012№3, 2012№2, 2012№1, 2012№12, 2011№11, 2011№10, 2011№9, 2011№8, 2011№7, 2011№6, 2011№5, 2011№4, 2011№3, 2011№2, 2011№1, 2011
Поддержите нас
Журналы клуба