Юрген Хабермас.

Расколотый Запад /

Пер. с нем. – М.: Весь Мир, 2008.

Юрген Хабермас.

Между натурализмом и религией: Философские статьи /

Пер. с нем. М.Б. Скуратова. – М.: Весь Мир, 2011.

Юрген Хабермас.

Ах, Европа: Небольшие политические сочинения. XI /

Пер. с нем. Б.М. Скуратова. – М.: Весь Мир, 2012.

Вышедшие недавно в издательстве “Весь мир” книги Юргена Хабермаса писались (и наговаривались, потому что в некоторой своей части они — интервью и речи, произнесенные по разным случаям) их автором отнюдь не как целостные тексты. Все это — сборники; составлены они из высказываний и замечаний разного времени и даже разных жанров, не говоря уже о том, что — как будто на вполне разные темы, от философии и религии до политики. Тем не менее самым правильным было бы читать их вместе, подряд — как единое высказывание. Тогда становится видно, что все эти высказывания и замечания, безусловно, составляют цельную линию. Особенно, если читать их в хронологическом порядке — синхронно с развитием той самой европей-ской истории, комментированию которой все они так или иначе посвящены. Это — история поражения проекта Европы, история осознания и — рискну сказать уже теперь — преодоления этого поражения, хотя оно не окончательно и по сию минуту, и станет ли окончательным — мы сейчас тоже еще не знаем.

Напомним, автор (р. 1929), знаменитый немецкий философ и социолог — “один из самых видных европейских интеллектуалов” (так он представлен в одной из книг) и даже “самый главный философ Германии”1 — так, чуть меньше года назад, назвал Хабермаса в журнале “Шпигель” его соотечественник Георг Диц.

Тот же Диц назвал нашего героя и “по-следним европейцем”2: последним, по его мнению, искренним и последовательным защитником проекта европейского единства и того комплекса ценностей, на которых этот проект — “проект его поколения” — основан.

1 http://www.inosmi.ru/europe/20111128/178621730.html#ixzz28AMkwHH7

2 http://www.inosmi.ru/europe/20111128/178621730.html#ixzz28AMkwHH7

Ну, последний не последний, но, во всяком случае, нельзя не заметить, что этот идеалист (в смысле веры в идеалы), ученик и продолжатель Хоркхаймера и Адорно, крупнейший представитель Франкфуртской школы, бывший идеолог студенческого движения 1960-х и создатель понятия коммуникативного разума, отваживается отстаивать вещи, которые сегодняшнее сознание склонно чувствовать уже как едва ли не архаичные (слово “наивный” в только что процитированной нами статье тоже было). Реликтовая такая фигура. Из исчезающих.

Потому что идеалы, в которые он верит, — как раз те, дискредитация которых (по крайней мере, серьезная их поставленность под трудноотвечаемые во-просы) сегодня не бросается в глаза разве что только совсем невнимательным, — и именно те, которые еще совсем недавно и так уверенно обозначали в наших глазах перспективу европейского (уж не мирового ли?) развития. Это — критичный к собственным основаниям разум и его верный младший брат — здравый смысл. Демократия. Открытость политического пространства (для которой есть специальный хабермасовский термин, оставляемый в русских переводах, точности ради, в его оригинальном облике: Offentlichkeit) и диалог — на равных — всех его участников; “солидарность между гражданами <…> невзирая на границы мировоззрений”. Индивидуальная свобода и безусловное уважение к ней в публичном пространстве вне зависимости от статуса и прочих характеристик индивидуума. И, пожалуй, едва ли не главный, скрепляющий все это механизм: способность людей договариваться и их добрая воля к тому, чтобы это делать.

С другой стороны, Хабермас — фигура в своем роде классическая для Запада: публичный интеллектуал, критик и диагност. В книгах, о которых мы говорим, он выступает именно в этом качестве. И речь в них идет — во всех и везде, о чем бы она в каждом из случаев ни шла, об одном: о ценностях. О ценностном основании западной цивилизации и о том, может ли он (а следовательно — и западная цивилизация как проект) сохраняться впредь в прежнем виде.

Разговор Хабермаса с читателями о текущей ситуации начинается с 11 сентября — события настолько знакового в современном и сокультурном нам сознании, что нет нужды даже уточнять, о каких событиях и о сентябре какого именно года идет речь: первое, открывающее книгу “Расколотый Запад” интервью “Фундаментализм и террор”, в котором автор говорит о предвидимых им последствиях этого дня, было им дано преподавателю философии в Vassar College Дж. Боррадори в декабре того же 2001 года. (Неудивительно, что о событии, казалось бы, политическом заговорили два философа: то, что событие — символическое и что речь идет о начале глубоких перемен в ценностном самочувствии западного мира, стало ясно сразу.)

В трех (вполне случайно, между прочим, выбранных, — в то же самое время у нас выходили и другие книги Хабермаса1, — но тем характернее) сборниках его созданным вслед за этим текстов мы можем видеть глазами автора новейшую историю ценностей, по которым 11 сентября — в день, когда мир, в частности — западный, раскололся — был нанесен, как чувствовалось тогда, необратимый удар.

1 Вовлечение другого. Очерки политической теории. — М.: Наука, 2008. — (Слово о сущем); Проблема легитимации позднего капитализма. — М.: Праксис, 2010. (Образ общества.)

Атака на башни Всемирного торгового центра стала сильнейшим ударом по картине мира — нет, глубже — по самому его чувству: по западному универсализму — уверенному в возможности мыслить о мире в целом поверх границ, этнических, культурных и т.п. специфик; о человеке как таковом — помимо социальных и прочих привязок; по представлению о том, что основные принципы, по которым строится и должна строиться жизнь, — по большому счету едины. Теперь пришлось столкнуться с чем-то даже более серьезным, чем непредсказуемая, способная поразить где угодно, кого угодно и в любую минуту опасность: с тем, что не вписывается ни в какие прежние представления.

Для самого Хабермаса ситуация вы-глядела тем более катастрофичной, что удар оказался нанесен и по его собственным представлениям о мире: по всей его концепции действий, “ориентированных на здравый смысл и рассудок”, развитой им в знаменитой “Теории коммуникативного действия”. Так, по крайней мере, считали тогда — о чем и сообщали самому Хабермасу — многие. Сам он,
похоже, — нет.

Конфликты, говорил он в интервью Боррадори, вообще возникают “из-за нарушения коммуникации, из-за превратного понимания и непонимания, неискренности и обмана. Спираль насилия начинается со спирали нарушенной коммуникации, что — через спираль взаимного неконтролируемого недоверия — и ведет к краху коммуникации”. Так вот, дело, по его разумению, в том, что новообъявившегося врага — еще прежде, чем он таковым стал, а уж тем более после, — и не попытались понять, не то чтобы с ним, допустим, договориться. Ему объявили войну, даже не разобравшись как следует с тем, что он такое. “Я считаю решение Буша о начале "войны против терроризма", — утверждал Хабермас, — серьезной ошибкой — как в нормативном, так и в прагматическом отношении”. Поспешно объявив войну совершенно непроясненному противнику — “вряд ли можно вести войну с трудно распознаваемой "сетью", если мы хотим сохранить за словом "война" какой-то определенный смысл”, — Америка, по сути, подставила (пост)христианский Запад под будущие непредсказуемые удары — и лишила его внутреннего единства, сделав его тем самым еще более уязвимым.

То была первая линия “раскола Запада”: между Америкой и Европой. Затем, как мы увидим в следующих сборниках, стали проявляться, входить в силу новые линии, все более внутренние: между натуралистическим, сциентистским миропониманием и набирающей влияние религиозной ортодоксией, — и, наконец, между различными народами и регионами самой Европы. Умения и стремления услышать и понять друг друга и договориться становится все меньше и меньше.

Само появление книг Хабермаса — один из многочисленных симптомов кризиса западного универсализма (11 сентября ведь не создало этого кризиса — оно всего лишь, резко и неожиданно, его обострило) и одна из попыток — если не справиться с ним, то по крайней мере его осмыслить. Западный универсализм в лице одного из своих ведущих интеллектуалов пытается понять, почему “не получается” — почему все получается не так, как хотелось, планировалось, виделось возможным еще совсем недавно.

Работа автора, предпринятая им в текстах всех трех сборников — это работа по спасению основного корпуса европейских ценностей, по сохранению их непротиворечивого единства.

Вторая книга — “Между натурализмом и религией” — посвящена “духовной ситуации” времени, характеризующим ее двум, казалось бы, взаимоисключающим тенденциям: это — “распространение натуралистических картин мира и растущее <…> влияние религиозных ортодоксий” (в частности, политическое; но главное — влияние на умы). Фактически, показывает автор, это — проявления одного и того же — смысловой глухоты, прогрессирующей утраты участниками публичной жизни способности и готовности слушать друг друга и считаться друг с другом. Дело еще и в том, что одними “средствами права и политики” вернуть людям эту способность нельзя — либеральное государство не в силах, сколько бы ни старалось, эффективно навязать “своим гражданам кооперативное поведение поверх мировоззренческих границ” — извне. Это — вопрос внутренней работы: соответствующим “когнитивным установкам” “можно лишь обучиться”.

“Ах, Европа”, — вздыхает Хабермас в названии своего последнего из переведенных у нас сборника, даже не снабдив этой реплики столь напрашивающимся восклицательным знаком1, — и читателю уже понятно, что речь идет скорее о вздохе сожаления, чем об очаровании и эйфории — сопровождавшими рождение общеевропейского политического союза двадцать лет назад. То, что за два десятка лет оптимизма убавилось, а проблемы, наоборот, стали видны куда отчетливее — в порядке вещей; гораздо интереснее, что думает об этих проблемах человек из числа стоявших, по существу, у истоков проекта.

1 На самом деле это — цитата: так, с восклицательным знаком — “Ах, Европа!” — назывались “путевые заметки” немецкого поэта (кстати, ровесника Хабермаса) Ганса Магнуса Энценсбергера, написанные в 1987 г. — еще до начала реализации общеевропейского проекта. В начале книги Хабермас сам признает, что от прежнего воодушевления “сегодня остается разве что вздох”.

Произошел — вынужден он признать в 2006 году, — “обратный поворот” массовых симпатий “к национальному государству”. “Тема Европы, обесценилась, государства охотнее занимаются внутринациональными проблемами”. И не только государства: “на ток-шоу деды и внуки обнимаются в умилении от нового, благонамеренного патриотизма. По их мнению, уверенность в здоровых национальных корнях должна сделать население, "изнеженное" государством всеобщего благосостояния, способным к глобальной "конкуренции за будущее". Такая риторика подходит к нынешнему состоянию социал-дарвинистски расторможенной мировой политики”. Мир — в частности, европейский — выказывает все меньше расположенности и к единству, и к диалогу.

В своей последней книге Хабермас разбирается с этими материями лишь отчасти на немецком материале. Такова, например, вошедшая в последний сборник, взывающая “к разуму публичной сферы” речь, как сказано в аннатотации,
“в поддержку качественной общенациональной прессы Германии”: “Массмедиа, рынки и потребители — серьезная пресса как спинной хребет политической публичности”. Впрочем, и на этом материале он озабочен прежде всего выявлением действия универсальных механизмов — и занят главным образом Европой вообще, Европой как целым1 (и даже шире — Запада, включая сюда и Америку: сколько бы тот ни был расколот, он все равно, по упорному чувству Хабермаса, пронизан общими закономерностями и общими смыслами). Из открывающих книгу “портретов” всего один, и не самый большой, посвящен представителю немецкой культуры — Вольфгангу Абендроту1. Американцы Ричард Рорти и Рональд Дворкин, француз Жак Деррида занимают его ничуть не меньше. Хотя бы потому, что они — участники и создатели одного и того же, общезападного дискурса (и уже это свидетельствует о том, что все линии разделения, проходящие через западный мир, для него — вторичны).

1 Хотя и обращается по преимуществу к немецким адресатам и собеседникам: так, речь “Европа и ее иммигранты” была произнесена им по поводу вручения государственной пермии земли Северный Рейн-Вестфалия в Петерсберге близ Бонна, а “речь в защиту политики постепенной интеграции”, где как раз и сказано, что “политика Европы в тупике”, легла в основу его беседы с герман-ским министром иностранных дел Франком Вальтером Штайнмайером.

Так вот, вы не поверите: он и теперь оптимист.

Он до сих пор верит в то, что усилия интеллектуалов2 (и вообще, правильно организованная общая добрая воля) способны что-то спасти. Ну, например — “дело Европы” или, попросту, общий всем европейцам ценностный фундамент. Не говоря уже о том, что верит он и в самое возможность существования такого фундамента — сегодня это куда труднее, чем двадцать лет назад.

1 Вольфганг Абендрот (1906—1985) — правовед и политолог, крупная фигура послевоенного левого социализма в Западной Германии (http://www.svom.info/entry/251-levyj-ne-uklonizm/?c=548).

2 Об этом прямо свидетельствует речь, произнесенная автором при вручении ему премии имени Бруно Крайского в Венском университете 9 марта 2006 года: “Авангар-дистское чутье на релевантное. Роль интеллектуала и дело Европы”.

Вообще любопытно, как можно сочетать в себе оптимиста и жесткого диагноста. Оказывается, можно.

А диагност он жесткий — до прямолинейности. Судьбы дорогого ему проекта он оценивает категорично: “Политика Европы в тупике”. “Расколотость Запада”, в первом сборнике едва обозначенная, ко времени выхода третьего не только не была преодолена — она стала еще отчетливее; выявились новые “конфликты и напряжения, с которыми больше невозможно было справиться в до тех пор принятом стиле” (а нового стиля, однако, не изобрели). Хуже того, для преодоления расколов не были сделаны, обращает внимание Хабермас, даже те шаги, которые, казалось бы, напрашивались. “Запутанная европейская ситуация” так и не была улажена Лиссабонским договором; проект общей конституции потерпел крах. Не говоря уже о том, что Европа до сих пор не смогла найти адекватных ответов на внешние вызовы. Чуть выше Хабермас прямо говорит о “неспособности европейцев выступать сплоченными во внешнем измерении”.

Очень коротко говоря, ответ Хабермаса на коренной вопрос о действенности классических западных ценностей таков: да, они по-прежнему хороши, надежны и действенны. Это мы, утверждает он, — сегодняшние европейцы, — им не соответствуем: не стараемся, не умеем соответствовать. Не выстраиваем себя по-следовательно в их духе и свете и плохо используем те социальные механизмы (например, ту же прессу или Европарламент1), которые у нас уже есть — и это притом что возможности их использования лежат, казалось бы, на поверхности2. Мы утратили со своими ценностными основаниями постоянный, именно повседневными усилиями возобновляемый контакт, а вместе с тем вследствие этого — и собственную цельность.

“Давайте признаем, — говорил он еще в 2001 году, — что Запад предстает как социум, фактически утративший собственное нормативное ядро” (Расколотый Запад). За миновавшие с тех пор десять с лишним лет, судя по высказываниям самого автора, Запад его так и не обрел — и не слишком похоже на то, что искал.

Чего тут не происходит — это пересмотра и проблематизации самого проекта (критикуется лишь качество его исполнения) и особенно его оснований, проверки их на реалистичность (и постановок вопроса вроде, например, следующей: что в людях, кроме косности, лени и недостатка дисциплины и доброй воли, побуждает их сопротивляться общеевропейским ценностям и диалогу на всех социальных уровнях?). Для Хабермаса они незыблемы, в некотором смысле абсолютны.

Да, проект западного единства в его конкретно-историческом воплощении пришел в состояние, близкое к поражению — но это, по убеждению Хабермаса, не значит, что сам проект дискредитирован и тем более — что он исчерпан. Напротив того, у него есть невостребованные еще ресурсы. Это по-прежнему — как сказал давным-давно тот же Хабермас о Модерне — “незавершенный проект”3.

Поживем — увидим ли?

1 “Поскольку общеевропейская публичная сфера отсутствует, граждане избирают Европарламент, имея в виду ложные, то есть национальные, постановки вопросов”.

2 Национальные публичные сферы, сейчас друг от друга изолированные, “могут быть открытыми друг для друга и без глубоких изменений имеющихся инфраструктур” (Ах, Европа. С. 154). Могут — но не оказываются таковыми.

3 Так называлась его статья, переведенная у нас 20 лет назад: Хабермас Ю. Модерн — незавершенный проект // Вопросы философии. — 1992. — № 4. — С. 40–53.