Лола Звонарева. «Серебряный век РенэГерра». — СПб., 2012.

Иные судьбоносные эпизоды из биографии Ренэ Герра, в которых случайное и неслучайное так хитро переплелось, что невозможно уловить, где одно переходит в другое, напоминают тексты Библии. Особенно ярок в этом смысле первый шаг главного героя книги к тому занятию, которое стало делом и смыслом его жизни.

В середине пятидесятых годов прошлого века семейство Герра переехало из северного (по понятиям французов) города Страсбурга на Лазурный берег Средиземного моря, в Канны, где мать Ренэ получила место директрисы гимназии. И вот однажды — дело было в 1956 году — в дверь их квартиры позвонила пожилая дама. Она попросила хозяйку подтянуть ее внучку по математике. Посетительница свободно говорила по-французски, но легкий акцент все же выдавал русскую эмигрантку, каких много еще с двадцатых годов появилось во всех департаментах Франции. Пришедшая дама откровенно призналась, что денег на оплату репетитора у нее нет, и предложила своеобразный «бартер»: она обучит русскому языку одного из сыновей хозяйки. Ренэ и его брат Ален учились в то время в лицее, где изучали латынь, немецкий и англий-ский. Вроде достаточно для подростков. Но мать, не желая обидеть посетительницу, сказала младшему — десятилетнему Ренэ: «Ну, сходи несколько раз, а там видно будет».

Так начало вершиться то ли чудо, то ли исполнение воли высших сил. Ведь могли матери Ренэ предложить место в любом другом городе, могла русская дама обратиться со своей просьбой к директрисе другой гимназии, могла мать Ренэ определить для изучения русского не младшего сына, а старшего. Наконец, новый язык мог показаться мальчишке слишком трудным или не слишком изящным. Мало ли что он мог придумать. Ведь пацаны в таком возрасте обычно предпочитают гонять мяч. Так нет же, именно Ренэ, на которого вроде бы совершенно случайно пал выбор, после первых же нескольких уроков полюбил русский и стал в нем настолько преуспевать, что его педагог — Валентина Павловна Рассудов-ская, напророчила ему: «Ренэ, у вас будет русская судьба». Хотя в тот момент для такого утверждения у нее было не намного больше оснований, чем у Манилова, когда он расписывал Чичикову, как его малолетний сын (кажется, Фемистоклюс) будет семимильными шагами продвигаться по дипломатическому поприщу.

Но ведь пророчество Рассудовской исполнилось! Настолько, что уже через два года Ренэ потребовался более квалифицированный педагог-руссист. Его новым учителем стала поэтесса Екатерина Таубер(по мужу Старова). А она не только вела подростка по тяжким русским склонениям и спряжениям, но познакомила его с целой компанией эмигрантов. В связи с этим Герра позднее остроумно заметил: «Моей встрече с Россией я обязан Октябрьской революции».

Сообщая читателям эти и многие другие факты из биографии главного героя своей новой книги, Лола Звонарева очень точно и образно определяет впечатление Ренэ Герра от первых встреч с русскими эмигрантами: «Эти взрослые люди казались ему жителями неведомого града Китежа, ушедшего под воду. Многие бедствовали, но достоинства никогда не теряли». Сам Ренэ так описывает свое удивление по поводу новых знакомцев: «Я не мог понять, почему эти милые люди оказались не нужны России. После великого крушения они жили вне времени и надеялись вернуться. Ну, а я был просто любознательным ребенком».

Однако, взрослея год от года и все глубже погружаясь в мир Русского Зарубежья, Ренэ вдруг обнаруживает, что предмет его постижения таит немалую опасность.

Первое, с чем он сталкивается, это неприятие его интереса к русским эмигрантам в среде французских славистов. Тут надо вспомнить, что события, о которых идет речь, происходили в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов, когда еще были свежи воспоминания о войне с фашизмом, в которой Франция, разбитая и униженная гитлеровской Германией, оказалась в числе стран-победительниц прежде всего благодаря разгрому основных сил Вермахта Красной Армией. Благодарная память заставляла французов относиться ко всему совет-скому — даже к официальной советской литературе — с глубоким почтением. А люди Серебряного века, не принимавшие на дух большевистскую идеологию и пропитанную ею литературу, такие огромные таланты, как Бунин, Зайцев, Шмелев и другие, воспринимались французскими знатоками русской литературы на советский манер — «представителями враждебного стана». И, как ни дико это звучит, в Сорбонне трудам этих тончайших мастеров изящной словесности предпочитали «суконные» агитки Демьяна Бедного, Серафимовича и других подобных им «мастеров на все руки». Лола Звонарева свидетельствует: «Ренэ оказался единственным студентом-славистом, который не только не чурался "старых русских", но тянулся к ним. Ему пришлось вести двойную жизнь, воспроизводя во Франции ситуацию советского диссидента».

Еще более опасным посчитали увлечение французского слависта тогдашние идеологи Советского Союза, с которыми Герра, аспирант Сорбонны, вплотную столкнулся в1968 году, когда был командирован на стажировку в МГУ. В своем чемодане он привез несколько книжек Бориса Зайцева, изданных в Европе, с дарственными надписями собратьям по перу, знакомым по еще добольшевистским временам. А такого рода издания КГБ именовало антисоветской литературой, и провоз подобных книг через границу СССР считался преступлением — независимо от того, о чем в этих книжках было писано. А уже на советской территории Герра встречался и вел длинные беседы с неугодным властям сочинителем Корнеем Чуковским, который давал кров и пищу «ярому антисоветчику» Александру Солженицыну. И даже ездил ретивый стажер в город Киев к недругу властей писателю-фронтовику Виктору Некрасову.

В общем, сбор материалов для будущей диссертации был объявлен деятельностью, вредной для государственной безопасности коммунистической империи, а слишком любопытный аспирант — «адептом идеологов антисоветской эмиграции».Кабы был Рэне своим, здешним, светил бы ему тюремный срок. А с француза много не взыщешь. После нескольких оскорбительных статей в московских изданиях Геррабыл выдворен за пределы СССР с запретом когда-либо въезжать в светлое царство социализма. Высокие начальники надеялись, что запрет будет действовать вечно. Тут они просчитались. Но пятнадцать летГерра не имел возможности пересекать рубежи любимой им России.

Что же делал Ренэ Герра все годы, когда был отлучен от России? Работал синхронным переводчиком на переговорах самого высокого уровня, преподавал русский и литературу в университетах Парижа, Дижона, Ниццы.

Но главное — все более убеждаясь в уникальности творчества Русского Зарубежья, в его огромном значении не только для российской, но и для мировой культуры, пытался сохранить его наследие, которое легко могло растаять на чужбине. Собирал документы, рукописи, книги, картины, открытки — словом, все то, что создали русские писатели и художники, осевшие на чужбине после катастрофы семнадцатого года. Результаты его деятельности Лола Звонарева оценивает так: «Сегодня это самое большое собрание в мире (5 тысяч картин, 40 тысяч книг — из них 10 тысяч с автографами), позволяющие представить, какой была подлинная культура Серебряного века, столь быстро задохнувшаяся в Советской России».

 Серебряный век даже не просто задохнулся, но был старательно вытравлен в родном отечестве. Уцелевшим в годы революционного безумия ярчайшим его представителям выпала необычная доля: в те десятилетия, когда творческая деятельность в СССР по большей части была отдана властью в руки лихих, на все готовых «умельцев», нищие и полунищие эмигранты должны были утверждать своим трудом честь и достоинство русской культуры. А Ренэ Герра добровольно взял на себя миссию быть хранителем этого тонкого и нежного «культурного слоя».

Тут нельзя не сказать еще об одном чуде, связанном с историей Серебряного века. Российским изгнанникам выпало «много скорбей» и попросту десятилетия полуголодного прозябания, что обычно никак не увеличивает продолжительность жизни, но Господь даровал многим из них долгий земной век, немалое число эмигрантов дожило до шестидесятых и даже семидесятых годов. Потому Ренэ Геррапосчастливилось познакомиться и даже подружиться со многими создателями Серебряного века. Причем не только во Франции, но и в других странах Европы, и даже на другом берегу Атлантики. Ренэ не раз пересекал океан, чтобы увидеться с осевшими там писателями из России, и привозил из Америки раритеты, пополнившие его собрание.

Лола Звонарева подробно рассказывает о судьбе и творчестве десятков русских изгнанников, с которыми так или иначе сотрудничал главный герой книги. К чести автора, повествование не сбивается на сухую стилистику научного трактата. Лола Звонарева избрала для своего гигантского труда (672 страницы!) тот набор приемов и подходов, который его первооткрыватель, блистательный Даниил Данин назвал «кентавристикой». В смысле создания литератором «кентавра» из документального воспроизведения того, что произошло на самом деле, и художественного осмысления реальных событий. Можно сказать и по-другому: при создании литературного «кентавра» автор не прибегает к вымыслу, но извлекает художественное начало из самих описываемых фактов.

И последнее: доктор исторических наук Лола Звонарева не только выступает в роли летописца и комментатора деятельности Ренэ Герра. Она и сама уже не один год занимается собиранием русских писателей, по разным причинам живущих за рубежом. Правда, на сей раз речь идет не о людях Серебряного века, но об эмигрантах третьей и четвертой волны.