В нашей московской квартире на Рязанском проспекте, где из-за книг не было видно обоев, за маминым столом собирались поэты, писатели, режиссеры. Там я и приобщилась к подвижнической работе мамы и ее студентов-переводчиков, а поэзия и до того практически заменяла мне жизнь. Еще маленькой девочкой, унаследовавшей от мамы фотографическую память, я умудрялась воспроизводить полный текст только что прочитанного автором стихотворения — так и помню до сих пор дословно замечательное "Давайте жить как на вокзале" Фазиля Искандера и тексты песен Александра Городницкого.

Выучившись на художника, я перебралась в Нидерланды, где многие годы писала портреты, оформляла обложки и переводила в суде. Делала субтитры для классики советского кинематографа, — Тарковского, Параджанова. Работала переводчиком при полиции и юстиции, где всякого насмотрелась.

Прошло лет восемь, и мне показалось, что моего голландского уже может хватить на переводы любимых стихов. Но не тут-то было — внушительный словарный запас результата не обеспечил, и я вернулась к портретам и дизайну.

"Лицо" по-голландски "gezicht", а стихотворение — "gedicht". Профессия портретиста сродни переводческому делу — заметить и передать характерные черты за счет, может быть, менее существенных.

Портрет — мой излюбленный жанр, к которому в Голландии относятся слегка пренебрежительно, несмотря на великую традицию — если, конечно, вас зовут не Люсьен Фрейд. Без фотографий и слайдов мало кто работает, а коллеги-художники путают реализм с академизмом. Однако мне везет: однажды ко мне явился с заказом магистр садомазохизма; попутно он рассказывал о своей специализации, интересах заказчиков и знакомых мне по фильмам Пазолини эксцессах. Это ныне покойный Жорж Ван Дейк.

Четыре года спустя я взялась за стихи снова. В 2004 г. вышел первый сборник с диском на двух языках. Он разошелся за три месяца и переиздавался дважды. Оформление книжки вышло в финал конкурса на лучший книжный дизайн. Стали звонить из литературных журналов, а там и из дамских, приглашать на радио.

Многие респектабельные слависты приняли меня, как свою. Заслуженный переводчик Тютчева, престарелый Франс-Йозеф Ван Агт, уже после первого звонка пригласил к себе в Неймеген. "Приезжайте к двенадцати, на бутерброды". Помню элегантных, но отнюдь не чопорных хозяев, льняную скатерть, серебро, белое вино в стройных бокалах, телячье рагу — откуда мне было знать, что Ван Агт многие годы служил послом в России. Супруга его, Элспет, канадская пианистка, столь же радушная, терпеливо выслушивала наши бесконечные беседы о поэте.

Но при всем моем трепетном уважении к маститым коллегам старалась я, конечно, не для них — они и без меня разберутся с русскими текстами — и даже не для поклонников русской поэтической традиции. За переводы я взялась, услышав, что большинство голландцев к поэзии вообще равнодушны. И вот этих-то равнодушных и захотелось обратить в истинную веру. Наивно, конечно, но в отдельных случаях миссия удалась. А главное, я сама, впервые читая вслух якобы знакомые и понятные строки и пробуя их на звук, осознала, насколько важен этот аспект — пропуск стиха через собственную грудную клетку. Эта стадия постижения и вызывает настоящую зависимость.