Олеся Николаева, поэт, прозаик (г.Москва)

Все детство прошло с Чуковским, которого я знала и знаю до сих пор наизусть. Можно сказать, что именно он открыл мне прекрасный словесный преображенный мир и оказал влияние не только человеческое, воспитательное, но и эстетическое. Вообще много в нем было такого, что, прикасаясь к мягкой душевной ткани, придавало ей форму. Ну, например, когда мне мама и бабушка читали из «Крокодила» вот эти строки, я неизменно, даже зная, что все окончится хорошо, заливалась горькими слезами сострадания к бедной мамочке:

Бедная девочка Лялечка!
С куклой гуляла она
И на Таврической улице
Вдруг увидала слона…
А на Таврической улице
Мамочка Лялечку ждёт:
— Где ж моя бедная Лялечка?
Что же она не идёт?

Жалко, конечно, было и Лялечку, которая заблудилась и попала в лапы гориллы, но вот эта мамочка, сердце которой разрывалось от горя! Я перенесла на себя образ этой Лялечки и всегда помнила про эту близкую душу («мамочки»), которая, если что, страдает по моей вине: какое-то повышенное чувство личной ответственности.

Любила я и сказки Пушкина, и «У Лукоморья дуб зелёный», в которых была тайна и красота, переливавшаяся через край самого текста и распространявшая свой свет вокруг. Очень любила Ершова «Конька-Горбунка». 

Читали мне и Барто, и Маршака, и Заходера, и Виталия Бианки, и Волкова «Волшебник Изумрудного города», и «Сказки дядюшки Римуса», и «Винни Пуха», и сказки — всякие: русские, французские (Шарля Перро), итальянские, узбекские.

Потом я сама научилась читать и уже осваивала все, что было в доме: Майн Рида, Фенимора Купера, Вальтера Скотта, Мало «Без семьи», «Путешествие Гулливера» Свифта, «Розинзона Крузо» Дефо, Марка Твена «Принц и нищий», Диккенса «Жизнь и приключения Оливера Твиста» и, конечно, Дюма. До сих пор люблю «Три мушкетёра» — великая книга! 

Читала я и Гайдара, причем не только «Тимур и его команда», но и «Чук и Гек», и «Военную тайну», но я его не очень ценила, как и Рыбакова с «Кортиком» и Катаева с «Белеет парус одинокий», впрочем, как и Каверина «Два капитана», как и Льва Кассиля «Великое противостояние», освоенное мною в Филатовской больнице в возрасте девяти лет: все-таки рассказы о дальних странах, чудесных путешествиях и волшебных приключениях, романтика и экзотика мне нравились куда больше, чем приглушенные краски и низкие тучи отечественной литературы XX века. 

А в двенадцать лет у меня произошел перелом: я прочитала «Героя нашего времени» и безумно полюбила русскую литературу. Прежде всего Пушкина и Гоголя, у которых слово ощущалось на вкус, а к пятнадцати годам уже не могла оторваться от Достоевского и Толстого. 

Я вообще читала очень много, притом любила размышлять о психологии героев и разговаривать с друзьями о книгах, но и время было такое, когда не читать было стыдно.

Но вот что важно: эти книги заложили в меня эпистемологические основы — те интерпретационные механизмы, уходящие в национальные культурно-религиозные глубины, которые помогали распознавать архетипическое, отделять злаки от плевел. Что я имею в виду? 

Поясню это на примере своего знакомого, который отправился читать лекции по литературе в американский университет и пришел в отчаянье на первом же занятии. Разбирали «Собачье сердце», и американские студенты в один голос стали утверждать, что положительный герой там — Шариков, а злодей — это профессор Преображенский: как же, ведь он нарушил права Шарикова, лишив его выбора, — он же не спросил, хочет ли тот быть превращенным в человека из собаки и наоборот. Профессор Преображенский был обличен ими также в нетолерантности: вместо того чтобы откликнуться на требование Швондера поделить свою многокомнатную квартиру, выказал ему презрение и выставил за дверь. И вот доказать этим американским студентам неправомочность именно такой интерпретации Булгакова не было никакой возможности, несмотря на интеллектуальные усилия русского лектора, настолько в них были заложены иные эпистемы. 

Словом, детское и подростковое чтение классики закладывает в душу эстетический и нравственный компас, который, быть может, и во взрослом человеке всю жизнь реагирует на пошлость и завиральность, предупреждая и предохраняя от них.