Владимир Шаров, прозаик (г.Москва)

Книги в моем детстве, безусловно, играли самую главную и самую светлую роль. До сих пор приятно вспоминать книжные полки в отцовской комнате, старый диван, на одной из боковых стенок которого я стою; она качается подо мной, ходит ходуном, но иначе до верхней полки, где стоят нужные мне книги, не добраться.

И вот я снимаю с полки одну книгу, вторую, третью, смотрю пару страниц в начале, в середине, ближе к концу — и решаю: сейчас я ее буду читать или несколько погодя, потому что я уже знаю, что неправильно, нечестно, несправедливо начать книгу и, не дочитав, ее бросить. 

Потом, уже в своей комнате, я, соорудив из подушек и одеяла пещеру и укрывшись в ней с фонариком, читаю, если про меня забыли, чуть не до утра — и, в общем, совершенно счастлив. 

Обычно я читал, перемежая одну книгу другой и часто, едва закончив, снова начинал перечитывать. У меня была плохая память, но я считал это преимуществом: снова, снова и снова можно было читать почти как в первый раз. 

Вот книжки, которые я перечитывал чаще других и многие-многие годы. Это почти весь Марк Твен, но особенно, конечно, «Том Сойер» и «Геккельберри Финн», и «Жизнь на Миссисипи». Но, в общем, пожалуй, весь. Я очень любил Майн Рида, отношения у меня не сложились только с самой известной из его книг — со «Всадником без головы». Много раз перечитывал всего Жюля Верна и потом очень настойчиво рекомендовал его своим детям. Впрочем, не помню, послушались ли они меня. Тем более что мой отец нахваливал Фенимора Купера, а мне он показался и затянутым, и довольно скучным. 

Я очень любил «Без семьи» Гектора Мало, а также до бесконечности готов был возвращаться к сказкам всех времен и народов, собранным и безвестными фольклористами, и, например, Шарлем Перро или братьями Гримм. Тогда же я запоем читал Астрид Линдгрен. Мне у нее нравится все: и «Малыш и Карлсон», и «Пеппи Длинныйчулок», и все остальное. Любил, и до сих пор люблю, английские книжки: от «Винни Пуха», блистательно переведенного Борисом Заходером, до «Мэри Поппинс».

Позже для меня началась эпоха Гофмана и Андерсена. В сущности, они и завершили детство.