Самый страшный для меня вопрос, это какой у меня самый любимый фильм, самая любимая музыка, самая любимая книга. Необходимость свести всю свою жизни к чему-то одному приводит меня в состояние паники, как будто бы надо подвести черту и в двух словах рассказать, о чем была моя жизнь, да и уместить сюда то утро, когда все спали, а я вышел и долго пил кофе с молоком на солнечной веранде, и та поездка с мамой в мерзлом автобусе, и зависание над морским дном, когда я загадывал желание, перед тем как вынырнуть. Словом, тут есть в чем покопаться психоаналитику, а вот вспомнить любимую книгу детства и правда легко, то ли их было не так много, то ли в детстве все было как-то яснее и прозрачнее.

После того как я написал предыдущий абзац, я открыл браузер и набрал в поисковике «Поезд Стихов», после чего узнал, что кроме того, что книга эта — издания 1974 года, иллюстрации к этой книге, каждую из которых я запомнил на всю свою жизнь, созданы никем иным, как самим Ильей Кабаковым. Далее я узнал, что предисловие написано Валентином Берестовым, а содержание этой книги — это стихи 49 авторов из 25 стран, в основном соцлагеря, но с вкраплениями и авторов таких капиталистических стран, как ФРГ, Англия, Франция, США и Япония.

Открывает сборник стихотворение «Скажите, кто испортил сыр, кто в нем наделал столько дыр» Яна Бжехвы. Когда я уже вырос, я прочел эти же стихи в книге Заходера и так узнал, что некоторые писатели гораздо лучше реализовались как переводчики, вспомним хотя бы гениальный перевод Заходером Милновского Винни-Пуха. К слову сказать, в «Поезде Стихов» есть и «вагон» с произведениями Милна. 
А какие потрясающие у Бжехвы-Заходера остальные стихи в сборнике! Точеный ритм «Волшебника Ковальского»: «Куда ни пойдете, Ковальских найдете, везде и повсюду, на всякой работе», веселая утопия «На Горизонтских островах», триллер про сбежавший клей и так далее. В «Поезде Стихов» я впервые прочитал, еще не зная, кто этот человек и что он значит для мирового театра, стихи Бертольта Брехта «Зимний разговор через форточку» и «Слива», здесь впервые открыл для себя стихи Родари, Тувима, Элиота, Лорки, Киплинга — все с гениальными иллюстрациями Кабакова. Здесь познакомился с известнейшей, как потом узнал, во всем мире доктором Сьюзи, в сказке про слона Хортона, который был верен себе от кончика хобота и до хвоста, а также с авторами, с которыми больше никогда не пересекался. Например, с норвежцем Турбьерном Эгнером, я еще долго мечтал, чтобы у меня тоже было такое имя — Турбьерн, с японцем Ито Масао — «Песни, и щебет, и гомон птиц спрячу я в красный  мешок, а лепетанье  цветов полевых спрячу я в синий  мешок…», с индусом Винадкумаром Сутой — какое и тут прекрасное имя! — и многими-многими другими. Для меня, советского ребенка, эта книга сама была что-то вроде путешествия — по мирам, странам, языкам.

Я часто думаю, глядя на своего ребенка, о том, что ограниченность мира, в том числе материального мира, в котором я находился в детстве, нехватка источников новой информации, книг, событий, фильмов, заставляла вглядываться в предмет, видеть больше, чем в него вложено, домысливать, придумывать, фантазировать. Для меня рисунок Кабакова возле стихотворения Ванды Хотомской «Июль», где был изображен похожий на лепрекона человечек Июль (вспоминаю по памяти), который стоял у тропинки, ведущей в кипящую зеленью чащу, все более темнеющую в глубине, почти до черного со звездами цвета, — было самым настоящим приглашением в чудо. Я часто смотрел на эту тропинку и представлял, как пойду по ней, пойду, пойду и уйду….

Желтый цвет пригоршней полной
Липа сыплет.
Ходит в жёлтых лапоточках
С сотом мёда
Пчеловод из пчеловодов
Месяц Липец —
Так Июль когда-то звался
Средь народа.

Всё звенит, гудит, как скрипка, —
Липа, улей...
Полны музыки листочки
И травинки.
Вот не выдержало солнце
И с Июлем
В пляс под липами пустилось
Вдоль тропинки.

А когда махнуло солнце
Через прясла,
За околицу, за речку,
И погасло,
Взял Июль бутыль большую,
Два стакана,
Взял он пряников медовых
Два кармана.

Два стакана разболтались,
Как соседи,
И по саду заструился
Запах мёда.
Глядь — и самая Большая
Из Медведиц
Прибежала в сад за мёдом
С небосвода.

Получила столько мёду,
Сколько выпьет,
И урчала, попивая,
Как живая.
А что пряников медовых
Дал ей Липец!
И сегодня облизнётся,
Вспоминая. 

Кстати сказать, подводя черту под детскими воспоминаниями, иллюстрация в детской книге абсолютно равна тексту по значимости для восприятия, и кто читал в детстве сказки Шарля Перро с невероятными иллюстрациями Эрика Булатова, тот не сможет их забыть никогда. И конечно же, эти книги с этими иллюстрациями было первое, что я приобрел для своего ребенка. Но, увы и ах, у этого поросенка оказался свой вкус! И кроме гениального Свена Нурдквиста, создателя самой настоящей персональной Вселенной, и многочисленных произведений Роальда Даля, которого я, уже взрослым человеком, с упоением открыл для себя, мы мало в чем сошлись. Михаэль Энде, полюбившийся мне когда-то из-за «Бесконечной Истории», уступил в популярности не менее талантливому Якобу Мартину Стриду, который, как мне кажется, умеет извлекать книги прямо из головы моего сына. А Рональд Руэл Толкиен, которого я почитаю за автора, которого всякий интеллигентный малыш должен знать чуть ли не наизусть, идет следующими номерами за талантливейшим Алмондом Дэвидом и еще более экзистенциальной и пронзительной Кейт Ди Камилло.

И я даже не могу сказать, что эти авторы меня не потрясли, но… знаете, почему «Макдоналдс» до сих пор популярен? Нет, не потому, что там весело и вкусно, а потому, что выросшие дети водят туда своих детей, вспоминая, что когда-то в этом месте, в субботу, они переживали ощущение праздника. И я не давлю на своего ребенка, который не хочет читать про шлепающего по туннелям за Бильбо Горлумом, вполне возможно, что это правильно, что одни праздники сменяют другие, как в свое время Рождество сменило праздник Бога Митры.

Правильно, но грустно, так же грустно, как вспомнить любимейшую детскую книгу и себя, глядящего на тропинку, ведущую в начало жизни, ведь жизнь тогда только начиналась, только открывала свои зеленые июльские завесы…