Григорий Леонидович Аросев — поэт, прозаик, критик. Родился в 1979 году в Москве. Окончил ГИТИС, театроведческий факультет. Постоянно публикуется в журналах «Дружба народов», «Новый мир», «Вопросы литературы» и др. В 2011 выпустил книгу «Записки изолгавшегося» (сборник рассказов). Живет в Москве.

 

 

 

 памяти Л.Л.

2.

— Мне сказали, что вы — переводчица.

— Да.

— Мне нужно срочно перевести один документ с немецкого на русский. Там пять страниц.

— Насколько срочно?

— Ну... Дня за два бы.

— Я очень занята сейчас. У меня неотложная работа.

— Пожалуйста... Я просто в отчаянии. Мне прислали на немецком бумагу, которую я ждала почти год. А я ничего в ней не понимаю.

— Извините, а откуда у вас мой номер?

— Мне дала его Маша Кухлевская. Она моя соседка.

— Ну да, она же с немецкого не переводит... На какой номер я могу вам перезвонить? На этот же?

— Да...

— Я перезвоню.

Вот ведь! Как это все не вовремя.

— Маша?

— О, привет!

— Ты бы хоть советовалась со мной, прежде чем мой номер давать...

— Ты о чем?

— О женщине этой странной.

— А-а... Да, наверное, нехорошо получилось. Но я ей никак не могла помочь.

— Что, у тебя других людей с немецким нет?

— Представь, нет. А что, такая проблема?

— Просто мои австрийцы прислали вчера очень важное задание. А этой, похоже, надо прямо срочно...

— Судя по всему, да. Она так плакала.

— Плакала?!

— Навзрыд практически.

— Господи, что же там случилось?

— Не могу сказать. Дала слово не болтать. Если согласишься, сама все узнаешь. Скажем так, семейная трагедия, которая длится уже несколько лет.

— И что, теперь только от меня зависит, как быстро бедная тетенька узнает что-то для себя важное?

— Ага. От тебя. Возьми с нее побольше. А австрийцев сделай ночью.

— Ха, вот тебе легко говорить. «Ночью»... А у меня муж есть, между прочим, в отличие от некоторых.

— Я тебе сочувствую...

Просто отлично...

— Извините, я ваше имя не спросила.

— Вера Антоновна.

— Вера Антоновна, я поговорила с Машей. Это полнейшее безобразие, вы обе меня просто шантажируете, но ладно. Я готова вам помочь.

— Я так рада... Когда к вам можно заехать?

— Ну, заезжайте прямо сейчас, что уж. Лучше до трех, пока ребенок не спит.

 

 

3.

С первой же секунды общения с этой полноватой, простолицей и очень грустной немолодой женщиной Переводчица почувствовала что-то неуловимое, тонкое и близкое. Интрига жила недолго, но и за это время Переводчица изрядно помучилась, терзая память — где же она могла раньше видеть свою клиентку?

— Наверное, я вам должна все рассказать, — сказала Вера Антоновна, грузно усевшись на не самый удобный стул. — У меня была дочь, и она пропала. Она уехала в Германию и не вернулась. Это случилось больше двух лет назад. Ее так и не нашли. Поехать туда я не могу. У меня нет загранпаспорта и здоровья на все это. Да и куда мне без языка... Пришлось как-то решать вопрос тут. С огромным трудом мне удалось составить заявление в германскую полицию. Отправила. Добилась, чтобы его приняли. Тогда я работала с другим переводчиком — он за меня все бумаги писал, звонил по моим делам... Но он сменил номер телефона, и сейчас я его не смогла найти. И вот они прислали письмо.

Вера Антоновна вытащила из своей сумки конверт внушительного вида. Переводчица слушала с интересом, но не чувствуя особого потрясения. Уже бывали случаи, когда ей приходилось заниматься подобными документами. Разумеется, она не жалела, что решила помочь Вере Антоновне, но и сердечного участия в этом деле принимать не собиралась. Гораздо больше ее занимал вопрос: где, где, где?!

Тем временем несчастная женщина достала содержимое конверта — несколько скрепленных листов, и протянула их Переводчице. Та взглянула на заголовок — строгое ибезэмоциональное: «Antwort auf Vermisstenanzeige¹ ». Ниже значилась техническая информация, которую Переводчица просмотрела очень быстро: «Кому, от кого, телефон, дата, тема»... Стоп! Тема! Переводчица снова и снова перечитала тему документа, затем судорожным жестом перелистнула пару страниц и начала нервно искать взглядом в тексте ожидаемое слово. И нашла его...

— Вера Антоновна, а у вас есть с собой фотография вашей дочери?

— Да, а зачем вам?

— Просто хочу посмотреть... — Переводчица понимала бестактность просьбы, но устоять не могла. Увидев фотографию, она вскочила, едва не опрокинув стул, выбежала из комнаты, заперлась в ванной, включила воду и стала звонить мужу. Поделившись с ним потрясением, Переводчица успокоилась и вернулась к Вере Антоновне, внешне совершенно спокойной.

— Простите. Да, я все сделаю. Постараюсь вообще сегодня же, но ближе к ночи. Так что завтра утром приезжайте.

Вера Антоновна с некоторым изумлением смотрела на Переводчицу, но никак не прокомментировала ее беготню туда-сюда.

— Простите и вы... А вы можете посмотреть и сказать, там что-нибудь по сути есть?

 Переводчица, уже совсем иначе относящаяся к документу, первым делом посмотрела в его конец — и не прогадала. «Таким образом установить местонахождение пропавшей Виктории Тарасенко не представляется возможным», — говорилось там.

— Что ж, иного я и не ждала, — тоскливо произнесла Вера Антоновна. — Ну, все-таки вы сделайте перевод всего, ладно? Я заплачу, деньги-то есть. Вдруг там что-то ценное есть...

 

 

4.

«Ответ на запрос о пропаже.

1. По факту запроса госпожи Веры Тарасенко об исчезновении ее дочери Виктории Тарасенко на территории Федеративной Республики Германия произведено расследование, оконченное 20 ноября 20** года.

2. Установлено, что пропавшая действительно находилась на территории ФРГ со 2 октября 20** года. Судя по всему, государственную границу она пересекла в Дюссельдорфе, прилетев туда рейсом 8395 авиакомпании «Эйр Берлин». Об этом свидетельствуют копия авиабилета и посадочного талона, полученные в означенной авиакомпании. Установить факт прохождения границы на паспортном контроле Дюссельдорфа возможности нет, однако проездные документы однозначно говорят, что пропавшая зарегистрировалась в Москве на означенный рейс и на посадку явилась. Иное было бы зафиксировано в документах авиакомпании.

3. Определенно установлено, что ни в одной из городских гостиниц пропавшая не остановилась. Фамилии «Тарасенко» нет ни в одном из гостиничных файлов, начиная со дня прибытия пропавшей в Германию. При этом в Дюссельдорфе также находится ряд молодежных гостиниц, хостелов. Фамилии постояльцев в них хранятся не более полугода в связи с большим потоком гостей, ввиду чего нет возможности точно установить, проживала ли пропавшая в одном из хостелов. При этом, узнав об отсутствии архивов, полиция разослала похостелам фотографии пропавшей, предоставленные госпожой Верой Тарасенко. Из одного хостела, «Райнголдхотель», написали, что два администратора, в мае 20** года уже работавшие на своих нынешних должностях, якобы опознали пропавшую на фото. Администраторы не были абсолютно уверены в том, что на фотоснимках именно их бывшая постоялица, хотя сказали, что это «довольно вероятно».

4. Проанализировав сообщения госпожи Веры Тарасенко о характере своей дочери, полиция сделала вывод, что единственное место, где можно попытаться обнаружить следы пребывания пропавшей, это ночные клубы. Было отпечатано объявление о пропаже человека, которое получили все клубы в центре города, то есть там же, где располагается хостел. Объявление сопровождала просьба держать их на виду как минимум несколько недель. Спустя двенадцать дней в полицию явился житель Дюссельдорфа Фолькер Ш., который заявил, что, как ему кажется, он общался с пропавшей в ночном клубе в одну из ночей. Он, как и работники хостела, не дает гарантии, что это была именно она, однако из его слов следует, что все-таки речь идет о пропавшей. Как вытекает из заявления Фолькера Ш., он познакомился с молодой девушкой из России, которая говорила по-немецки очень хорошо, но с ощутимым акцентом и слегка старомодно. Она почти не пила пива или более крепких напитков, однако с удовольствием танцевала и смеялась. Как рассказал Фолькер Ш., они несколько раз поцеловались, однако его предложение о возможном половом сношении в ту ночь было ею отвергнуто под предлогом, что она якобы замужем. Фолькер Ш. не помнит, носила ли пропавшая на пальце кольцо. Также он не помнит, как они расстались.

5. Никаких дальнейших передвижений пропавшей обнаружить не удалось. Однако в «Райнголдхотель» заявили, что у них за последние годы ни разу не было зафиксировано случая исчезновения постояльца. Из этого делается вывод, что пропавшая выехала из хостела добровольно и самостоятельно. Куда она направилась дальше, неясно (см. пункт 6). Отметим, что с октября 20** года в окрестностях Дюссельдорфа не обнаруживали ни одного тела женщины возраста и телосложения пропавшей. Таким образом представляется вероятным, что она покинула город, а возможно и страну вообще.

6. Авиакомпания «Эйр Берлин» предоставила официальный документ, согласно которому пропавшая не воспользовалась обратным билетом по маршруту Дюссельдорф—Москва. Также она не обращалась к уполномоченным представителям с просьбой отменить бронь и вернуть ей денежные средства.

7. Таким образом установить местонахождение пропавшей Виктории Тарасенко не представляется возможным. Дальнейшие изыскания требуют несоразмерных усилий и затрат, невозможных в данной ситуации и не подкрепленных гарантией желаемого результата».

Печать, подпись, расшифровка подписи.

 

 

5.

Вера Антоновна заболела и не приехала. Но ее голос по телефону звучал так жалобно, что у Переводчицы не выдержали нервы — она оделась и, вздохнув, поехала к ней сама. Случай, конечно, беспрецедентный, к заказчикам она никогда сама не ездила. Но другой-то случай — с Викой Тарасенко — совсем ни в какие ворота не лез. Поэтому у Переводчицы выбора не было.

Она сидела в троллейбусе, окруженная равнодушными бездомными и грустными пенсионерками, пустым взглядом скользила по выученному наизусть пейзажу улицы Ленина, и только и делала, что вспоминала.

С Викой Тарасенко они учились на одном курсе, хотя и в разных группах. Поэтому они пересекались только на парах, общих для всего потока. До того случая они лишь несколько раз встречались в недорогих кафе, где за новомодными чаями просиживала (а порой и откровенно прогуливала) их компания. Переводчица прогуливать особо не стремилась, ей нравилось учиться. «Поехали с нами», — зазывали ее порой друзья-приятели то в гости, то в какие-то загородные клубы, базы отдыха, непрозрачно намекая наопределенного рода забавы. Она смущенно отказывалась, чувствуя себя неловко перед приглашавшими, но не перед собой: ей в самом деле было интереснее сидеть на лекциях или читать дома книжки-учебники, чем всю ночь пить и заниматься чем-либо еще — гораздо менее приличным. Родители Переводчицу не контролировали, будучи в курсе ее предпочтений, а в серьезных отношениях она тогда ни с кем не состояла. Поэтому когда она однажды все-таки согласилась поехать с компанией к кому-то домой, ей не пришлось ничего никому объяснять. Переводчицу все любили и чуть-чуть побаивались — слишком спокойных и насмешливых всегда опасаются. Вдобавок к этому она не умела много пить и прекрасно это знала. А вот Вика, которая также находилась среди гостей, вела себя иначе. Она беспрерывно пила, по любому поводу истерически хохотала и вообще выглядела довольно жалко — она быстро раскраснелась, челка прилипла ко лбу, а на не очень стильном красном платье проступили некрасивые пятна от пота. Переводчица все это видела, но лишь улыбалась. В итоге дело закончилось скандалом: Вика стала заигрывать с таким же пьяным, как и она, хозяином дома, у нее хватило ума пойти с ним целоваться в какой-то закуток, там он попытался перейти к иным действиям, что Вике резко не понравилось, она его сильно ударила коленом понятно куда, он в долгу не остался... Заварилась серьезная каша и Переводчица решила поскорее смыться, прихватив Вику. Переводчица сбежала по лестнице легко и быстро, а вот Вика на полдороге чуть не упала, сломала шпильку, потом сняла туфли и заковыляла вниз. К счастью, их не пытались остановить.

«Ну, куда пойдем?» — весело спросила Переводчица, посмотрев на часы. Десять минут второго. «Отвези меня домой», — сказала Вика, и ее немедленно стошнило. «Ладно, лучше сейчас, чем в машине», — брезгливо подумала Переводчица, не подав, однако, виду. Они шли минут тридцать, Переводчица впереди, Вика — сильно отставая, пока не поймали такси. Доехали до дома. Переводчице ужасно не хотелось провожать Вику до дверей, однако пришлось — в дороге ее укачало, и она сама просто не дошла бы. Водитель ждать отказался и уехал. Переводчица, уже сильно уставшая и отнюдь не столь же благодушная, как часом ранее, поднялась пешком на пятый этаж и резко нажала на кнопку звонка у двери, на которую вяло указала Вика, висящая на Переводчице, будто плащ. Вскоре раздались шаги и дверь отворилась — немолодая полная женщина испуганно смотрела на девушек. «Вы — мама Вики?» — спросила Переводчица. «Да». — «Заберите ее». Вика, шатаясь, ввалилась в квартиру и понеслась в туалет, откуда снова стали доноситься неприятные звуки. Больше всего Переводчице хотелось просто лечь. Она молила небеса, чтобы мама Вики ей предложила остаться у них на ночь, хоть на полу. И, разумеется, когда ей это действительно предложили, она немедленно отказалась и еще битый час шагала по ночному городу — ни одной свободной машины ей больше не встретилось. Тогда-то и случилась ее единственная встреча с Верой Антоновной (хотя тогда, конечно, ее имя-отчество Переводчица не спрашивала), а сама Вика, при следующей встрече предложив вернуть деньги за такси и получив естественный отказ, с тех пор избегала пересекаться со своей спасительницей — было очень стыдно. Впрочем, Переводчица нисколько не страдала от недостатка общения с Викой...

Что дальше? Они защитили дипломы, Переводчица вышла замуж, нашла работу и совершенно забыла о Вике. Потом бурными темпами стал развиваться интернет и социальные сети, и где-то в списках «общих друзей» Переводчице изредка попадалась на глаза знакомая фамилия — Тарасенко. Судя по страничке, на которую Переводчица заходила пару раз, Вика, тоже вышедшая замуж, вела активную виртуальную жизнь — новые записи появлялись каждый день, хотя писала она какую-то совершеннейшую чепуху, Переводчица не могла без содрогания читать ее выспренние рассуждения о любви, добре и космической гармонии. Потому-то «дружить» с Викой в интернете ей не захотелось. Переводчицу гораздо сильнее интересовали фотографии детей своих знакомых и впечатления от просмотренных фильмов или прочитанных книг. Она вообще была вполне земным человеком.

Воспоминания закончились, как и дорога. Переводчица вышла из троллейбуса, пересекла двор и остановилась перед домом — тем самым, да. Вера Антоновна на пороге квартиры выглядела такой же испуганной, как и тогда, лет десять назад. Но на сей раз у Переводчицы не было при себе Вики, чтобы сдать ее маме — ни в каком смысле, так как даже переведенный документ ничего не прояснил.

Вера Антоновна суетливо взяла бумаги и предложила Переводчице чаю. Она охотно согласилась — но не потому, что ей хотелось пить, а так как у нее появились вопросы, на которые могла ответить только мама Вики. «Если вы хотите прочитать документы, то я подожду, я не тороплюсь», — сказала Переводчица. Вера Антоновна благодарно кивнула и нацепила очки.

Прошло минут десять.

— Да, год жизни, по сути, впустую, — вздохнула немолодая женщина, встала и положила бумаги в секретер.

— А вы что, ожидали раскрытия тайны от германской полиции? — не очень деликатно, хотя и привычно-спокойным голосом спросила Переводчица.

— Не то чтобы ожидала... Но почему-то надеялась.

— А расскажите мне, что происходило до того, до ее отъезда.

— Да что же вам рассказать? Она просто сказала, что собирается в отпуск в Германию. Я спросила — одна что ли, без Павлика? Ну, она...

— Извините, а Павлик — это муж?

— Да. Она говорит, дескать, да, без него. Вот если получу визу, то поеду. Я так удивилась — полугода не прошло после свадьбы, они даже в медовый месяц нигде не отдыхали, и вдруг она уезжает сама. Но это же их дело. Ну и в какой-то момент она заявляется домой радостная — получила, мол, визу-то. И все. Через неделю, что ли, уехала. А подробностей я и не знаю — что, куда и так далее.

— Уезжала спокойная?

— Да, радостная даже. Она вообще за последние пару месяцев перед исчезновением повеселела.

Переводчица задумалась.

— А что на это ее муж говорил? Ну, что она одна собралась куда-то за границу?

— Не знаю, я не спрашивала, а он сам молчал. Вообще-то он странный парень. Я очень редко слышала его голос. Он почти ничего не говорил. Мы же вместе жили. Однажды я пришла домой, и еще не открывая дверь слышу, как они громко кричат, оба. Я остановилась с ключами в руках. Слов не разбирала. Открыла дверь — они не услышали. Но я все равно не поняла, о чем они говорили. Ну, слова-то я слышала, но смысл не уловила. А как только я уронила ключи, нарочно, они оба замолчали. И все. Так что я не знаю, как они там договорились и что он думал об ее отъезде.

— Вы не против, я еще задам пару вопросов? — Переводчица вдруг поняла, что ведет себя, как следователь.

— Задавайте, что уж...

— Как он реагировал на ее исчезновение?

— Да не знаю я. Когда она не вернулась, он, вроде, переживал. Не ел ничего. Спал ли — не знаю. Несколько раз со мной ходил в милицию. Потом съехал, куда — не сказал. Но вскоре позвонил и прошептал, он вообще очень тихий, что пока судьба Вики не выяснится, он не женится, а если мне нужны деньги, то мне надо только ему сообщить. Он где-то там работает по бизнесу, Викуля не жаловалась никогда в этом плане. И на наше это расследование деньги он дает, ни разу не воспротивился. Вам он опять же платит, я-то не могу, у меня пенсии не хватит...

— В милицию, вы говорите, ходили? — прервала ее Переводчица.

— Ну да...

— И что там?

— Да что! — Вера Антоновна махнула рукой. — Человек пропал вообще не в России, так чего им шевелиться. Формальщина сплошная. Ко мне сюда даже не приходили. Так — позвонили и задали пару вопросов. Даже вы расспрашиваете подробнее, чем они. Про Павлика они, к примеру, не спрашивали. А что, — внезапно испугалась Вера Антоновна, — думаете, это он?

Переводчица медленно покачала головой.

— Нет. Просто я же о нем совсем ничего не знаю, — она нечаянно проговорилась, своей интонацией слишком явно давая понять, что о Вике-то она многое знала. Но Вера Антоновна ничего не заметила. — А можно я зайду в ее комнату?

— Можно, что ж нет. Я там почти ничего не трогала. Павлик все убрал перед тем, как уехал. Вот мне там и нет работы.

Вера Антоновна встала и пошла в соседнюю комнату, Переводчица за ней. Дверь. И... ничего. Обычная обстановка — шкаф-купе, диван, шторы, стол. Но вся атмосфера какая-то выхолощенная. Переводчица мгновенно вспомнила давний визит в Ульяновск, в дом-музей Ленина — там все выглядело таким же неживым, хотя в комнате Вики реальных вещей бывшей хозяйки было гораздо больше. Вера Антоновна предложила:

— Хотите тут посидеть?

Переводчица кивнула и осталась одна. Но не села, а продолжала стоять.

Она смотрела на окно, в которое смотрела Вика. Сколько, интересно, раз Вика пыталась увидеть там что-то важное? Не думала ли она шагнуть туда? А может, она считала окно просто источником света и каких-то примитивных новостей — погоды, времени суток...

Она с непроизвольной усмешкой глядела на диван, ранее бывший супружеским ложем. Почему-то ей казалось, что и Вика, и ее муж относились к этому очень серьезно, ответственно и с полным осознанием значимости момента. Переводчица присела и чуть попрыгала на нем — зачем-то захотелось проверить, не скрипит ли. Ни единого звука.

Посидев пару минут, Переводчица встала и подошла к книжным полкам. Сплошная макулатурная туфта. Хотя нет — вот Рыбаков, вот Замятин, вот Хемингуэй, а вот в оригинале Пилчер, Мердок, Лессинг, Роулинг. Вика на английском мужчин, что ли, не читала вовсе? Переводчица снова улыбнулась.

Зачем чуть приоткрыла дверцу шкафа. На нее будто вывалился запах давно не ношенной, но чистой и вполне прилично выглядящей одежды. Переводчица с интересом осмотрела гардероб Вики, на минуту даже забыв, что судьба его хозяйки трагично неясна — она перебирала в руках платья и кофточки, прикидывая, что бы ей могло подойти. Увидела и то самое красное платье — да, Вика нечасто утруждала себя обновлением гардероба... Но спустя мгновенье мысли об одежде испарились без следа, так как ее взгляд случайно упал на нижнее левое отделение шкафа. Его заполнили, судя по всему, двумя зимними куртками, но на пару сантиметров вперед выдавался... ноутбук. Почему он лежал там — неясно, но какая теперь разница? Переводчица села на корточки, ощупала его сквозь куртки и, чуть помедлив, вытащила.

Она держала его в руках — обычный, уже далеко не новый компьютер. Но почему-то она могла поклясться, что вскоре сможет дать ответы на все вопросы, включая незаданные. Это был великий момент в этой невеликой истории. Не выпуская из рук заветный аппарат, Переводчица вернулась к Вере Антоновне.

— Скажите, это ноутбук Вики?

— Мне кажется, да. Павлик все свое забрал, я думаю.

— А милиция не интересовалась, что там внутри?

— Точно нет. Я его спрятала в шкаф еще тогда.

— Когда?

— Ну, когда она в Германию улетела.

— И что, никто не интересовался, есть ли у нее компьютер, что там?

— Да кому ж интересоваться... Милиции-то вообще нет дела до нас.

— А ее мужу?..

— Он не очень компьютерный человек, мне так кажется. О ноутбуке не спрашивал вообще ни разу.

— Вера Антоновна, я хотела бы на некоторое время забрать его себе.

Викина мама охнула.

— Так ведь это память! Я же с вами деньгами расплатилась...

— Не волнуйтесь, насовсем он мне не нужен, я верну его в целости! Просто я бы хотела там кое-что посмотреть...

— Внутри, что ли?

— Да.

— Это-то можно. Только аккуратнее. И верните.

 

 

6.

Переводчица сидела за своим столом, не зная, что делать дальше. Она пришла домой, сразу же открыла ноутбук Вики, подключила его к домашней сети и успела прошерститьвсе, которые только смогла обнаружить, страницы Вики в социальных сетях. Сильнее всего Переводчица опасалась, что содержимое страниц будет недоступно, если не введешь имя пользователя и пароль. Но благодаря функции «запоминание пароля» с этим сложностей не возникло. Сложность оказалась в другом — ни на одной странице ничего существенного не находилось. Вика везде писала те самые смешные фразочки о хаосе, любви и просветлении, которые Переводчица видела несколько лет назад, но никакими намеками ни на какие перемены (не считая поверхностных упоминаний о замужестве и нескольких любительских смазанных фотографий со свадьбы — лицо жениха-мужа на них разглядеть так и не удалось) не пахло. На другом сайте она публиковала только результаты тестов — «Какое вы море», «Что скрывает ваша маска» и подобные. Переводчица со всех сторон исследовала одни и те же страницы, перечитывая все по многу раз, но безрезультатно. Возможно, Вика что-то там и зашифровывала, но понять это Переводчица решительно не могла.

Переводчица почти отчаялась. Она провела за компьютером Вики часа два, но не узнала ничего ценного. Она вышла в кухню, где пили чай муж и дочь.

— Как твои поиски? — спросил муж. Переводчице очень повезло: он всегда брал на себя часть домашних забот, когда она занималась серьезными делами. Но сейчас она еще сильнее была ему благодарна и признательна, потому что она занималась не работой, а непонятно чем. Но муж позволил ей углубиться в недра чужого компьютера, не требуя приготовления ужина или какого-либо иного знака внимания. Трехлетняя же дочь пока не высказывала внятного мнения о занятости своей мамы. Просто она при виде Переводчицы задрала руки и радостно что-то забубнила с набитым ртом.

— Никак. Ничего нет. Странно. Она в интернете вела себя очень активно. Всех комментировала, за всеми следила. А про себя, про свою настоящую жизнь — ничего. Только какие-то тупые изречения про «рассвет познания». Как же она ухитрялась нигде ничего не писать о себе?

Расстроенная, Переводчица подошла к столу, села рядом с мужем и положила голову ему на плечо. Дочь дожевала еду и попросилась к ней на руки.

— Я чувствую, чувствую, что разгадка тут. Рядом. Буквально пару движений мышью — и все, но интернет такая штука, сам знаешь.

— Какая?

— Далекое — близко, если знаешь, где искать, а близкое — далеко, если не знаешь.

— Да, это точно... Может, она писала, но в тайном месте? — предположил муж. — Которое никто не знает.

— В тайном... Не исключено, но как же его найти?

— Понятия не имею, прости, — муж поцеловал ее в макушку.

— А с другой стороны, — сказала она и замолчала.

— Что? — выждав несколько секунд, спросил муж.

— Если я уверена, что разгадка рядом, то почему... — она снова замолчала и задумалась. Потом вскочила, пересадила дочку на колени мужа и помчалась за мобильным. — Алло, Вера Антоновна, вы еще не спите? Извините, мне очень нужно задать вам один вопрос... У вас дома интернет был? Ну, тогда, до того, как Вика уехала... А узнать у кого-нибудь нельзя? Может, у ее мужа? Спасибо, да, это очень важно!

Она положила трубку, села на стул и закрыла глаза. Через пару минут зазвонил телефон. «Хорошо, я все поняла! Спасибо!»

— Ты о чем-то догадалась? — спросил муж.

— Да. Ее муж сказал, что у них дома не было интернета, а значит, она лазила по сайтам исключительно с работы, утром или днем. Плюс куда-то ходила с ноутбуком — пароли-то сохранены, значит, и с него она в интернет заходила. Поначалу же я не обратила внимания на время, когда она писала комментарии. А это же очень важно.

— Разве это важно?

— Да! Работа все-таки такое дело, там редко можно сосредоточиться. Гораздо проще писать какую-нибудь ерунду, что Вика и делала. А значит...

— Значит?..

— Значит, она писала дома, вечерами или ночами.

— Просто в компьютере, в виде файла?

— Точно!

Переводчица вернулась в свою комнату и снова уселась перед ноутбуком Вики. Теперь бы найти этот таинственный файл. А если их много?.. Она попробовала поискать по названию файла. Вариант «дневник» не дал результатов. Далее последовали «журнал», «записки», английские «diary», «book», «journal²» — все то же самое. Вспомнив, что Вика изучаланемецкий, Переводчица попробовала «Tagebuch³ ». Бесполезно. Снова чуть отчаявшись, она решила открывать все папки подряд. Прошло минут двадцать. Заглянул муж, сообщил, что дочь уложил и вскоре сам намеревается отбыть в кровать, чего и ей желает. Переводчица сделала максимально заинтересованный вид, сказала: «Постараюсь как можно скорее», — и немедленно забыла о своем обещании. Еще полчаса беспрерывного клацанья мышью и изучения файлов. Как назло, в компьютере Вики хранилось очень, очень много документов. Она работала бухгалтером и секретарем одновременно (насколько Переводчица поняла, в маленькой фирме, где народу было мало, а дел — много), и, похоже, копировала себе все рабочие материалы. То ли чтобы те не пропали, если с рабочими компьютерами что-то случится, то ли брала работу на дом...

Наконец Переводчице повезло. Она дошла до глубоко зарытой папки под названием «Nacht fur Nacht⁴ », в которой аккуратно, вполне по-бухгалтерски, лежали строго пронумерованные файлы — 001, 002 и так далее. Открыв первый, Переводчица тут же поняла, что именно это она и искала. И все окружающее на несколько часов утратило какой-либо смысл.

 

 

7.

001.

Недавно я где-то прочитала, что когда советские паспорта окончательно отменили, в новых, российских, нумерацию начали не заново, а как бы продолжили, чтобы исключить появление паспортов с номерами 00 00 000001. Это умно. Но с этими записями я поступлю совсем не так. Нумеровать их буду с нуля, а в прошлое постараюсь особо не залезать. Не буду писать, кто я и что я, все равно это вряд ли кто-то прочитает. Важно, что сегодня, а не вчера.

Виделась с Пашей. Никаких сдвигов. Он такой же нервный и равнодушный. Мы проговорили целый час и все без толку. Какое-то топтание на одном месте. Я так и не понимаю, чего он от меня хочет. Он же даже переспать со мной не хочет! Но тем не менее каждый день притаскивается ко мне на работу и ждет внизу...

 

003.

Высыпаюсь каждую ночь. И с аппетитом проблем нет. Как назло. И денег не так, чтобы мало. И Паша постоянно торчит под окнами или звонит или пишет. Вот все у меня хорошо. А настроение препоганейшее. И ничем его не объяснить. Удавилась бы, да боюсь выжить.

 

 004.

Сегодня ходила в галерею. Художник Гурам Доленджашвили — ни за что бы не запомнила, но взяла там буклет какой-то, перепечатала фамилию. Совершенно сумасшедшие работы, навевают ощущения присутствия гения и полнейшей безнадеги вокруг. Черно-белый снег, ядерная луна, пугающие деревья. Ну, картины-то потрясающие. Но все это ужасно.

Павлик не объявился, я ему сама звонила. Он простудился, просил прийти. Не пойду — знаю, чего он хочет. Опять будут эти извращенческие игры, ему круто, а сама я так и уйду домой с мокрыми ногами.

 

005.

Все-таки не выдержала и пришла. Все так и было, но я поняла с утра, что это хоть что-то, что меня интересует. Вот и пошла. А Паша правда заболел. Но я ему не очень сочувствовала.

Перечитала эти четыре файла и поняла, что творится какая-то полная ерунда. А точнее, не творится ничего. Хоть вообще бросай эту затею с дневником в компе. Думала, что буду записывать свои мысли, а чего записывать-то? Ничего не читаю, ни о чем не думаю, отупение какое-то. И длится оно не месяц и не два.

 

006.

Ура, придумала, что написать. Хотя и то — не написать, а скопировать. Получила сообщение от Елисеева. Даже улыбнулась!

«Привет тебе. Я вспоминаю наши вечера и даже ночи. Какой же я дурак, что позволил тебе так уйти. Я не хочу тебя потерять окончательно. Позвони».

Вот жаль, что я о нем никому не рассказывала! Сейчас бы посмеялись вместе. Как же можно быть таким тупым... Он же мне всю душу вымотал. Красавчик, циник. Моложе на 4 года. А я повелась, как дура. И после той сцены он полагает, что я поведусь еще раз!

Завтра возвращается Ляпина, чувствую, будет весело.

 

007.

На работе кошмар. Ляпина вернулась бодрая и отдохнувшая и сожрала нас всех. То не то, это не это. Я сегодня собиралась вечером подумать о Павлике, но меня настолько утомили перепалки с Ляпиной, что я просто валюсь с ног. Хочу лечь поскорее.

Ляпина вообще, конечно, кадр. Высокая, стройная, красивая, выглядит просто нереально, при этом старше меня на одиннадцать лет. Всего добилась сама. Она пару раз в праздники, да под «Мартини», рассказывала, на что ей приходилось идти в начале бизнеса. Не хотела бы я повторять ее опыт. Но при этом она истеричка. Боится, что мы чего-нибудь не так сделаем. Постоянно орет и дергает нас. А тут она свалила в отпуск. Говорят, впервые в жизни уехала на две недели, да еще и не звонила нам ни разу. Приехала — и началось...

Кстати, у нас говорят, что она не одна ездила, а с кузнецом. Муж, якобы, привез ее в аэропорт и поставил в очередь на регистрацию, после чего она его выпроводила, а сама потом перебежала поближе к стойке, где уже стоял ее кузнец. Уж не знаю, откуда Филимонова это знает, но рассказывала с таким видом, как будто это все сама видела. Как же это пошло! Ненавижу. Мне кажется, мир просто пропитан ложью и лицемерием. Все всем лгут. А я вот никому не вру. Меня мама спрашивает — ты, мол, с Павликом уже да? А я и врать не хочу, но и признаваться тоже. Да и не знаю, как назвать то, что у нас происходит... Вот и молчу. Но как минимум не вру. Хотя мама бесится. А других поводов для лжи у меня и подавно нет.

 

010.

Суббота, утро. Я никуда не собираюсь идти. Сижу дома и жду Пашу. А когда он придет — не знаю. Ну то есть придет точно. Но с него станется и в 11 вечера зайти.

Мне кажется, что это все вообще зря. И знакомы мы зря. И идет все бесцельно. И бесперспективно. Полгода назад, когда мы только познакомились, он был точно таким же. Прогресса нет! Как в первый день он мне сказал все, так и повторяет. Или на второй... Неважно. И эти все игры... Напрягают. Я недавно вспомнила отличное слово — исступление. Вот как раз это со мной происходит каждый раз, когда мы остаемся наедине. Иногда думаю — да черт тебя подери, просто возьми и сделай то, что хочешь! А потом понимаю, что он-то как раз и делает то, что хочет. И это пугает.

Тогда, на остановке, он мне показался очень трогательным и даже каким-то... поэтом, что ли. А оказалось — угрюмый юрист. К тому же он работу потерял и таскается сейчас по собеседованиям. Приходит, ему отказывают — еще бы, кто ж возьмет такого, он в депрессии возвращается домой, выпивает какие-то таблетки и валится спать. Потом просыпается и идет ко мне. Ужас полный. Я вот думаю — как лучше, так или чтобы пил? Все плохо, да. Но таблетки уж больно страшно. Я ж в этом ничего не понимаю. Он говорит — это только для того, чтобы голова не болела. А постоянно спит почему? Я не знаю.

Я в отчаянии. Я не знаю, что мне делать дальше! Каждый день все одно и то же, а перспективы нет. Неужели и еще через полгода все будет так же? Я очень хочу, чтобы хоть что-нибудь изменилось. Ну хоть что-нибудь!

 

011.

Вчера он пришел не так поздно — около шести вечера. Мы сидели у меня и ни о чем не говорили. Бог знает, что там мама думает. Но мы реально молчали. А мне было как-то хорошо. Он, уходя, буркнул, что завтра, то есть сегодня не придет. А я с горя поехала на работу, хоть и суббота. Надо же себя хоть чем-то занять. Последнее время я слишком сосредоточена на Паше и не могу ни с кем вообще больше общаться. В клубы не хожу, танцы забросила, девок позабыла. Щербинкина вот обижается, Сошкина меня демонстративно удалила из друзей вообще, потому что я не пошла к ней на день рождения. Я сказалась больной, но кто-то меня засек с Пашей и стукнул ей...

На работе опять вернулись старые мысли. Какого, спрашивается, хрена я учила языки, если меня заставляют копаться в бумажках? Я, конечно, сама виновата — раз уж отучилась на курсах бухгалтеров, то и стала везде в резюме пихать это свое бухгалтерство... А то, что я Гейне, Рильке и Гете могу цитировать часами в оригинале — это никого не интересует. Да, иногда приходится писать что-нибудь на английском, типа деловых писем, но это ж ерунда. Немецкий — вот это сильно, поработать бы с ним... Но — увы. А английский я никогда не любила особо, и сейчас тем более не люблю.

Я иногда вспоминаю Марину. Вроде я и сама не очень обделена красотой, но Марина — просто за гранью. Высокая брюнетка, фигура — супер, а способности к языкам просто фантастические. Я даже ей не завидовала, и сейчас не завидую. Просто... ощущалась какая-то постоянная радость рядом с ней. Хотя она ничего не делала лично для меня. Мы вместе учились — и все. Мне казалось, что она овладевала новым языком каждые полгода. По крайней мере, я точно видела у нее в руках учебники французского, итальянского и португальского. При том, что английский она и так в совершенстве знала и им она не занималась... Хватит о ней. Лучше спать пойду.

 

012.

Вчерашние письменные размышления снова меня поставили в идиотское положение перед самой собой. Что я делаю в этой тупой конторе? Почему я постоянно должна терпеть взбрыки Ляпиной? Почему я не могу просто уволиться?

Сходила чай попила. А я знаю почему. Я жду, что Паша сделает мне предложение. И нам будут нужны деньги. Он же фига с два устроится на работу. Я вообще удивляюсь, почему он не просит у меня денег взаймы или насовсем. Вот написала сейчас про это и почувствовала что-то неладное. Господи, как же я устала.

 

016.

Позвонил Павлов. Тихо из мрака. Я смеялась. Хорошо хоть, что у меня остались в телефоне их номера — Елисеева, Павлова и кучи других придурков. А то неудобно как-то — отвечать на эти страстные признания «прости, а ты кто?» Всем этим козлам надо только поставить меня в коленно-локтевую. Почистить бы телефонную книжку и затем просто не отвечать на незнакомые номера, но лень.

Лень. Ничего не хочу. И Пашу не хочу. И замуж не хочу. И писать это не хочу. Спать хочу. И съесть банан. А идти за ним на кухню не хочу. Сейчас закрою ноутбук и засну.

 

019.

Вчера ходили с Пашей гулять в парк. Опять молчали. Я внезапно осознала, что не знаю, сколько точно ему лет. Он совершенно несетевой человек, нигде никакой информации о нем нет. За компьютером его вообще ни разу не видела. А сам он тогда сказал, что он «конечно, старше» меня. Спросила — не ответил. Гуляли-ходили, а потом он меня вдруг повалил в снег, в сугроб. Я даже растерялась — не поняла, что это было. Вот правда, первые секунды не понимала, то ли бояться, то ли сердиться, то ли смеяться. Потом вижу, что он, вроде, тоже не знает. Ну, я жалобно ему говорю — мне же холодно, я и так кашляю! Он протянул мне руку, помог подняться.

С ним я всегда себя чувствую странным образом. Он не гипнотизер и не волшебник никакой. Но я ощущаю в себе полную, полнейшую готовность делать совершенно все, что он пожелает. Непонятное чувство. Я никогда не видела в себе никаких признаков подчинения. Но, наверное, так происходит со всеми женщинами до встречи с кем надо. А когда встреча происходит, начинается подчинение. Но это ведь какой-то архетип получается — женщина подчиняется мужчине. Или что-то наподобие архетипа.

Пока думала об этом, уже полночь. А завтра, между прочим, к врачу к 8 утра.

 

020.

М-да, Пирожкова общупала мне шею, наговорила каких-то кошмаров про мое дыхание, выругала, что не приходила раньше, направила на флюорографию. Вообще с ума сошла. Я кашляю-то раз в час, а она меня рентгеном облучать хочет. И ведь потребовала явиться прям послезавтра. Хорошо хоть, что я сразу рассказала об этом Паше. Он что-то буркнул и обещал завтра «разобраться». Вообще он такой хороший. Я очень рада, что он пришел сегодня.

А еще я сегодня опять промочила ноги — не заметила большую лужу и ступила в нее. Бедные мои ноги! Ругалась я очень громко. Зато мимо меня шел какой-то мужчина, он услышал мои стоны и сказал: «Девушка, ведь весна, зачем же вы так ругаетесь». Я подняла голову, посмотрела на небо — и правда весна.

 

021.

Павлик принес липовую справку о прохождении флюорографии, я так смеялась — оказывается, именно это он и имел в виду, когда говорил, что хочет «разобраться». Отнесла Пирожковой — пусть подавится. Ни на какую флюо я сама не пойду.

Работа по-прежнему бесит, но я учусь не обращать на нее внимания. Точнее, бесит не работа, а Ляпина. И даже не она, а то, как она трясется надо всем. Ей тычут в нос арбитражной практикой, а она...

Бог мой! Я в очередной раз сейчас изумилась, как же все поменялось. Еще несколько лет назад я с лупой в руках изучала Рильке, почитывала англичан, а сейчас? Арбитражная практика... Все меняется незаметно, но быстро. Длинные вещи жизни оборачиваются короткими, но от этого менее важными не становятся. Я тут переводила деловое письмо и чуть не разрыдалась, так тяжело дались тупые три абзаца. А все растренировка.

Хочу в Германию. Не была там уже пять лет. Пожалуй, надо изучить вопрос.

 

024.

Кажется, Паша готовится сделать мне предложение. Он какой-то совсем нервный стал, а сегодня спросил, могу ли я пойти с ним вечером завтра. Я спросила: куда? Он пробормотал «Потом скажу». Он забавный, он мне очень нравится. Но мне что-то холодно сейчас.

 

025.

Не судьба: я заболела. Слабость жуткая, встать не могу. И дышать почему-то сложно. Странно — простуда-то давно прошла. Пойду лягу, нет сил.

 

030.

Сегодня самый замечательный день. Расскажу о нем. Я проснулась почти здоровой и сразу позвонила Паше. Он очень обрадовался и сразу же мне назначил свидание. Потом я открыла окно и проветрила комнату. Свежий воздух весной — это же так замечательно! Градусник показывал плюс двенадцать. Я впервые решила надеть платье. Сомневалась — то ли короткое, то ли длинное. Ну, конечно, остановилась на коротком — кого я хотела обмануть, ха-ха. Пришла в обед на работу, Ляпина тоже обрадовалась, ну а о девчонках и говорить не стоит. Немного поработала, разгребла часть бумажек. Часов в пять звонит Паша — дескать, ты уже свободна? А я еще копаюсь. Ну, пошла к Ляпиной, сказалась слабой и отпросилась. Вышла, а Пашка сидит в машине, но не в такси. Откуда-то надыбал лимузин напрокат, и это в нашем-то городе... Села к нему, поехали. Привез меня в ресторан, я в нем никогда не ела. Конечно же, он мне сделал предложение в первую же минуту, как мы сели. Достал колечко. Наговорил мне кучу радостей. Я даже не пыталась ломаться — сразу согласилась. Потом мы танцевали. Он так смешно топтался. Мороженое на десерт. Я была довольна.

Вот задумалась сейчас, почему я не пишу, что была счастлива. Потому что я вообще давно не была счастлива, хотя бы минуту. Безусловно, когда-то я испытывала это чувство. А сейчас — нет. Забыла, что такое счастье. И так быстро, за один вечер, пусть и чудесный, вспомнить не смогла. Хотя, кажется, подсознательно пыталась.

Под конец случилось неожиданное. Павлик кое в чем признался. Вероятно, я тогда отреагировала слишком легкомысленно — под влиянием шампан-ского и музыки. Паша сказал, что он не безработный вовсе. У него бизнес, но что важно — не самый белый. Он якобы все организовал, и контора пашет без него. Поэтому он может со мной шляться целый день или сидеть вечерами у меня в комнате. Главное, чтобы он мог в любой момент говорить по телефону. А я еще удивлялась, почему он никогда не ругается, когда звонит телефон, даже если он нам мешает? Недоумеваю к тому же, как это он сумел наладить целое дело, с его-то замкнутостью и нелюдимостью? Я уж про деньги не думаю, иначе вообще ничего не пойму.

Я ему задала вопрос: не убьют ли тебя? Он сказал, что нет, и даже посадить не должны. Фиг я ему поверила, конечно. Но, полагаю, если бы риск был побольше, он бы не стал этого скрывать от меня...

Но главное то, что мы сможем сыграть настоящую свадьбу. Я еще не знаю, чего именно я хочу, но Паша обещал, что исполнит любое мое желание. Он сказал, что лично ему ничего не надо, он будет доволен даже простой росписью и ужином в фастфуде. Ну, тут уж, конечно, я его щелкнула по носу, хоть и в шутку. Он меня даже подвел к банкомату и распечатал баланс своей карты. Там реально тьма денег. На свадьбу точно хватит. И это, он говорит, только то, что он может потратить в эту секунду, а в бизнесе крутятся еще деньги. Кстати, я еще вот подумала сейчас, что даже не узнала, чем занимается его контора... Ну, еще успеется спросить. А еще он весь вечер гладил мои колени — боже, как мне это нравится. Не зря я выбрала короткое платье утром.

 

031.

Утонула в работе, но на обед выбежала в «Тюльпанчик» — Павлик там сидел. Из двадцати минут процеловались пятнадцать, еще пять заняло обсуждение даты свадьбы, в результате к кофе оба не притронулись. Очень смеялись по этому поводу. Жениться решили вот в ближайшую же дату, когда разрешат. Платье сшить мне успеют, а в загранку никуда не поедем — паспортов у нас нет, у меня как раз закончился, а он и не получал никогда. Пока оформим — весь медовый месяц кончится. Ну, вот потом и полетим куда-нибудь. Я-то хочу в Германию, но там не отдохнешь. А Павлика надо запереть в номере гостиницы и изредка выгуливать на пляже.

Померила температуру — 37,1. Мама сделала чаю.

 

 034.

 Ходила на день рождения к Халиловой. Приперлись все — и Савостина, и Щербинкина, и Сошкина и остальные. В результате все напились и стали обсуждать — кого? Конечно, меня. Я вообще молчала! А они трындели и трындели. И это я еще не стала говорить про свадьбу — тогда бы точно про Халилову все забыли, а так нехорошо, все-таки ее день. Я смотрела на девок и изумлялась, как же они резко... постарели, что ли. Но не лицом. Кожа у всех еще на загляденье. А вот интересы у всех уже совершенно иные. Попыталась спросить, а что, мол, читаете? Семь лет назад этот вопрос вызвал бы такое оживление, а сейчас... Щербинкина так и вовсе с гордостью сказала, что после диплома читает толькоДонцову. Гордится этим, правда! Одна Саркисова что-то буркнула про Лермонтова, но я так и не поняла, зачем он ей... Ребенок, вроде, пока совсем маленький, там Бианки только-только... Ну, хоть Лермонтов. А Халилова спросила, что читаю я, ну и когда я сказала про Пилчер на английском, так она, похоже, задохнулась от зависти. И понеслось... Вечером я рассказала об этом маме. Она меня поддержала.

 

035.

Температура по вечерам устойчиво поднимается. Я поняла, что главное: не говорить об этом никому. Мне надо, чтобы просто меня пожалели, а все начинают суетиться, даже П. Собирались в загс, но мне заплохело на работе, я попросила отложить до завтра. Он согласился, я ему минут пять подряд в телефон говорила, как я его люблю. Потом положила трубку и подумала: а ведь не соврала ни в одном слове.

 

036.

Назначили дату!!!

Вокруг по-прежнему сплошная мерзость, но зато у меня теперь есть эти цифирки, и даже когда на меня орет Ляпина или скулит тупая Шанина, я просто думаю: тридцатое апреля, тридцатое апреля. Говорила с кем-то по телефону, так потом поймала себя на том, что во время разговора ручкой писала на бумажке: 30.04. И так много раз. Между прочим, ровно через месяц я буду замужем. Раньше, сказали, нельзя, а взятку давать Паша не захотел, да и не надо.

 

040.

Мы прямо-таки каждый день принимаем поздравления. Вначале сообщили моей маме. Потом его родителям. Везде все было так мило. Сегодня он созвал своих приятелей в бар и сказал им. Я чуть не помирала от любопытства, с кем же он дружит — но в результате я так ничего и не поняла. Пришли какие-то унылые невнятные личности, сидели тихо, говорили мало, хотя каждый выпил литра по три пива. Подозреваю, что они меня слегка стеснялись, а может и не слегка. И имена-то у них совершенно безликие — Саша, Леша, Сережа... Хоть бы ради интереса какой-нибудь Федя или Вася объявился. А завтра ко мне придут девки — мы долго решали, и в итоге будет именно так — они придут, и мы поговорим с ними дома. Пашкиным-то друзьям все равно, я так поняла. Ну, порадовались, ну, поздравили, но им явно нет до нашей свадьбы такого дела, как девкам. Что будет, когда они узнают, страшно представить! Но сказать-то надо, поэтому я и решила, что лучше им это объявить на своей территории. Позвонила всем, пригласила якобы в гости, но придут только Щербинкина, Тихоненко и Овсепьян — у всех остальных какие-то дела, но это и хорошо. Нас двое с П., и их трое — силы почти равны. Хорошо, что Халиловой не будет.

 

041.

Давно не писала — но, если честно, вообще не знаю, о чем. По утрам ненавижу всех, ничего не хочу. Наверное, если бы мы жили с Пашей, ему бы тоже доставалось. А так он появляется к концу дня, когда все уже хорошо. Бегаем по магазинам и прочим ресторанам, выбираем мне платье и разную лабуду. Недавно прочитала фразу: «Я девочка. Я ничего не хочу решать. Я хочу платье». Фиг-то там — ничего не решать. Кто ж решит за меня, какое платье мне нужно? А ближе к ночи мне становится плохо, и я прошу Павлика оставить меня, но о причине молчу.

 

042.

Осталось две недели, как говорит мама, все идет как положено, но я не очень в порядке. И никак не могу понять, что именно. Вроде, не болею (температура по ощущениям не поднимается, а мерить не меряю — боюсь), вроде, Паша себя ведет просто как шелковый, да и замуж-то я хочу, на работе затишье, а все равно задница не на месте. Пытаюсь понять — не понимаю. Слушаю внутренний голос — он, сволочь, молчит.

Вчера с П. говорили о том, где нам жить после свадьбы. Он прямо сказал, что ему все равно. Мне иногда кажется, что ему вообще на все плевать, лишь бы я никуда не делась от него. А я еще недавно об архетипах думала... Удивительно. Как-то резко это контрастирует со всем остальным, что со мной происходило раньше. Поэтому решать мне — кошмар! К вопросу о платье... А я думаю, что, конечно, отдельно это хорошо, благо деньги-то есть, но вот тут внутренний голос включается и говорит, что никуда не надо дергаться из дома. Почему — не знаю. Сказала об этом Паше, он пожал плечами — если, мол, ты точно этого хочешь, я не против. И подмигнул: а у тебя мама хорошо слышит? Я, конечно, понимала, что этот вопрос встанет, но почему-то оказалась не готова к нему и покраснела ужасно. Сейчас-то что, наши игры, от которых у меня уже крыша едет, проходят всегда под музыку, да и вообще все беззвучно. А потом? Что-то я размечталась.

 

043.

Вчера приходила Халилова. Проболтали с ней часа четыре, аж до полуночи, такси пришлось ей вызывать. Тет-а-тет она показалась совсем другой. А точнее, как раз наоборот, той, которую я помню. Когда мы поступали вместе. Такая тоненькая была. Ну, сейчас, конечно, тоже не толстая, но все-таки крупнее. То, что называется «раздалась». Жаловалась на мужа, на отца, на любовника, на сына. На всех мужиков, короче. Я пыталась ее выслушать с пониманием, но от ее речей мне становится дурно. Наверное, я излишне эмоциональная, но когда она подробно описывает, как утром — муж, в обед — любовник, вечером гуляет с сыном, который капризничает, а поздно вечером она звонит отцу, и тот тоже что-то не то ей говорит, меня просто тошнит. Хотя в лицо я стараюсь ей сочувствовать. Неужели меня ждет то же самое? Я думаю, что все предзамужние задаются такими вопросами, общаясь с теми, кто замужем неудачно. Но от того, что вопрос вечен, он не перестает мучить.

Напоила ее вином и отправила на такси. Утром она написала, сдержанно так, что добралась нормально.

 

044.

Опять долго не писала. А между прочим уже послезавтра...

Успела снова немного поболеть и выздороветь. Не знаю уже, что делать, чтобы не простужаться. На работе убегаю, как только открывают окна. Сплю в пижаме и с закрытыми окнами. Но где-то все же продувает.

Еще месяц назад мы с П. составили список дел, которые надо сделать. Пару дней назад в очередной раз просмотрели его — все сделано. Вот буквально все. За все заплатили, всех позвали, все купили, все заказали и везде все подтвердили. Скучно даже! Я даже вчера пошутила — надо теперь все отменить, кроме получения свидетельства о браке, вот все посмеются! П. так посмотрел на меня, я аж осеклась. Но он ничего не сказал.

Вероятно, я тут уже больше ничего не напишу в девичестве, завтра будет некогда, надо будет ездить по делам. Кстати, от девичника я отказалась, нечего тратить деньги, я не хочу ничего, лучше завтра просто с мамой посижу поговорю. Все девки и так придут. Так вот, я, вроде, должна подводить итоги, а не хочу. И перечитывать ранее написанное-напечатанное не хочу. Незачем перечитывать и нечего подводить. Выучила два языка, окончила один универ, три раза ездила в Германию, один раз в Сеул. Вот, пожалуй, и все. Но это не считая Паши, а лучше Паши нет ничего и никого в жизни. И при этом, если вдруг ко мне явится какой-нибудь бес, мелкий или крупный, я с удовольствием все прочее отдам, если так надо будет ради Паши или наших отношений.

Что-то я себе не нравлюсь.

 

046.

Утром в день свадьбы я проснулась и пошла умываться. Почистила зубы, потом сплюнула, опустила глаза... а там все красное. От крови. Я прополоскала рот и снова выплюнула — и снова кровь. Я выключила воду и стояла минут пять, глядя на красные следы. Это что, какой-то символ? Потом включила и стала умываться дальше.

 

047.

Не знаю, нужно ли вообще что-то описывать? Это же, в конце концов, не летопись. Все было как будто за занавеской. Я все слышала и в целом представляла, что происходит, но никаких подробностей рассмотреть не могла. Потом мне сказали, что все прошло «хорошо», все довольны, особенно родители с обеих сторон. Хорошо — и хорошо. Вроде бы никто не упился, не подрался, а подарки уместились в один конвертик. Паша попросил, чтобы я его положила к себе в сумку, и пока он о них не вспомнил. Я их спрятала в секретер.

Я спросила, когда будут фотографии, и тут-то выяснилось, что их не будет вообще, потому что фотограф по дороге к нам упал и сломал себе то ли руку, то ли ногу. Поэтому нас не фотографировали. Да и фиг с ним. А вечером мама сказала: «Ты не против, если я поеду ночевать к тете Тане?» Такая смешная. Но я не захотела ставить ее в еще более неудобное положение и сделала озабоченное лицо: «А тебе там точно будет удобно?» Мама сказала, что да, ну и мы ее «отпустили». Как это грустно — мы обе понимали, зачем она уезжает, но вида не подали, а если бы я сказала, что, мол, мама, ты никому не помешаешь, она бы смутилась, потому что поняла бы, что я в курсе ее намерений — и почему простая открытость может так смутить?

А вечером Паша велел мне снять платье, лечь на спину, поднять ноги вверх и вытянуть их вдоль стены. Потом он выключил свет и стал вести пальцем по левой ноге от самого паха вниз (или вверх? ноги-то я задрала) и шептать: «Направо и вверх, потом легкий изгиб, колени почти смыкаются, потом налево и сразу же направо, теперь еле ощутимое возвышение и медленно, но уверенно врозь...» И что-то еще шептал, но я все-таки устала и была чуть подшофе, поэтому скоро уснула, хотя мне все это ужасно нравилось. Мама могла бы и не уходить никуда. А может я просто ничего не помню.

 

049.

Получила новый загранпаспорт!!! А Паша почему-то отказался его делать.

 

050.

Столько дел — вообще некогда писать. Уже месяц, как мы женаты. Все очень хорошо, но я так устаю, просто безумие какое-то. Не хватает сил ни на готовку, ни на уборку, ни, тем более, на дневник. Хорошо, что Паша всегда дома, помогает. Он никуда не ходит, но деньги дает исправно. Мама, наверное, вообще ничего не понимает. Как и я, впрочем. Вчера П. предложил провести в квартиру интернет. Я замахала на него руками — совсем, мол, ополоумел? Я и так дома все время лежу, хорошо, если просто лежу, не сплю. А общаться нам когда? Он, кажется, даже слегка испугался моей реакции. Мне-то, говорит, и не надо, я о тебе думал. А мне всего этого мельтешения в глазах выше крыши хватает на работе. Если что-то срочно надо — как всегда возьму ноутбук и пойду в кафе.

 

051.

На следующий же день после предыдущей записи пришла домой вообще никакая, померила температуру — 38,5. Улеглась и сказала, что никуда не пойду больше. Паша вызвал врача. Пришла Пирожкова — боже, как я надеялась, что придет кто-то другой. Она меня запомнила и опять долго ругалась, что я так себя «запускаю». Снова щупала мне шею, больно. Она сказала, что у меня могут быть настоящие проблемы. Я попросила ее ничего не говорить маме и Паше. Она с недовольной физиономией обещала. Сказала обязательно мне сходить на общий анализ крови. Я ответила, что когда поправлюсь, сразу схожу. Она погладила меня по руке. Хорошая такая. Я же вижу — переживает за меня, а не просто кобра. Да и лет ей немного, когда она мне выписывала направление на анализ, я от нечего делать рассматривала ее лицо. Совсем еще молодое. Шея красивая. Я спросила: «А вы замужем?» Онааж вздрогнула. Нет, говорит, никогда, а сейчас уже поздно. Я говорю: «Вы такая красивая, что ж поздно-то?» Она: «Замуж-то как раз давно опоздала. Это вот для любовников не поздно, вот у меня их и...» — тут она осеклась и улыбнулась. «А я вот два месяца как замужем. Со мной же ничего не будет?» — спросила я. Пирожкова усмехнулась и ответила: «Вот анализ сдашь, и поговорим».

А когда она ушла, в комнату зашел Павлик и сказал очень, очень, очень странную вещь. Он сказал: «Я тебя вообще ни о чем спрашивать не буду. Никогда». Но тон его был совсем не злым. Думаю, он имел в виду, что я сама ему должна буду рассказывать обо всем, что сочту нужным. Но неужели он знает что-то, чего не знаю я?

 

053.

Сегодня очередная годовщина папиной смерти. Ездили на кладбище с самого утра — благо погода хорошая, солнце светит, Паша вызвал такси и мы довольно быстро смотались туда-сюда, я даже на работу не опоздала. У могилы мама держалась бодренько, только повторяла, как заклинание: «Девять лет, девять лет, девять лет», и на обратном пути молчала, ни звука не проронила. В тот день все было совсем иначе — лил дождь, и папа еще сказал что-то типа «ну вот, на футбол не пойдем, раз такой ливень». А потом упал, и... И все кончилось, и футбол, и песни, и вообще все на свете. Не понимаю, как мама это смогла пережить. Одно дело, если бы долго болел, а то вот так мгновенно... Ну, потом выяснилось, к каким врачам и как часто он ходил. Но выглядел-то он здоровым и могучим. И как раз вскоре после папы я читала у Набокова, как отец главного героя наклонился в каком-то магазине, а когда поднялся, в его голову уже летела ревущая красная масса — инсульт то есть. Шок, я сутки не могла прийти в себя. С тех пор вообще не могу читать Набокова. Блокировка.

 

054.

Утром написала заявление на отпуск, но у Ляпиной сразу не подписала. А днем ошиблась в платежке. Ляпина вызвала меня к себе и занудно рассказывала, какая я невнимательная и как плохо, что за мной часто надо все проверять. А потом внезапно сказала: «Я же не хочу тебя увольнять, мы тебя все любим. Пожалуйста, попробуй бытьповнимательнее». Встала, обогнула стол, подошла ко мне и провела рукой по моим волосам. Я чуть не заплакала там, так неожиданно это было. Стала сбивчиво объяснять, что все время болею, вот иногда и не могу сосредоточиться. В итоге все же разревелась. Ляпина смотрела на меня, и в ее глазах читалось, как же ей все осточертело. А мне вот чем дальше, тем больше хочется быть полезной. Обещала, что постараюсь все делать хорошо. Подсунула заявление. Ужасно не вовремя, конечно. Но Ляпина только вздохнула — отпустила.

 

055.

Такие прекрасные недели! Дача, река — просто чудесно. Паше, правда, дважды приходилось возвращаться в город, но оба раза он возвращался на такси в районе часа ночи. Я говорила — зачем, переночевал бы дома, наутро бы приехал. А он — нет, я не хочу спать без тебя. Хочется похвастаться таким мужем, но некому.

А на даче, правда, замечательно. Сделала столько фотографий! Даже писать тут ничего не буду, через три года, через пять посмотрю фотки — и все сразу само вспомнится.

 

058.

Вчера наводила порядок на столе, взяла стопку разных бумажек, стала их разбирать — и нашла направление от Пирожковой. Вот блин! Так и не сходила. А сегодня пошла. Ну, кровь-то сдала, а Пирожкова сама в отпуске. Теперь до августа. Хорошо хоть, что медсестра обещала вложить анализ в мою карту. Кстати, еще о здоровье — странные синяки у меня на теле. Точно не из-за Павлика, те места, где синяки, у нас никак не задействованы. Хотя Павлик знает свое дело, это факт...

 

059.

Внезапно поднялась тема детей. На меня устроили облаву — мама и Паша. Стали спрашивать, что я об «этом» думаю и когда они могут «рассчитывать». Странно! Как будто Паша тут ни при чем. Очень, очень меня разозлили. «Решайся уже», — кто-то из них сказал, а кто — не помню. Почему я должна все решать? Я девочка. Я ничего не хочу решать. Я хочу в Берлин.

 

060.

С прошлой поездки у меня осталось совсем немного фотографий. Только что в очередной раз посмотрела их. Это волшебный город. Его красота неописуема, а его атмосфера неуловима. Пока ты там, то летишь и просто упиваешься счастьем, а когда уезжаешь, то ощущаешь себя кучей игральных карт, которая только что была красивым домиком. Надо обязательно на этой же неделе сходить в турагентство. Павлик обещал исполнить любой мой каприз — вот тут я его и поймаю на слове. Пусть дает деньги и отпускает меня.

 

062.

Я почему-то проснулась очень рано, еще шести нет. Настроение — отличное! Я даже вытащила ноутбук на кухню, чтобы сразу написать об этом. А то вдруг к вечеру забуду! Сейчас сварю кофе и, наверное, пойду пешком на работу, уж больно хорошее утро, надо размяться.

 

064.

Сижу на работе, сижу, никого не трогаю, вдруг орет мой мобильный. Никто не должен звонить. Я перепугалась, беру трубку. А это Пирожкова. Оказывается, она вышла из отпуска, почему-то вспомнила обо мне, посмотрела мою карту и нашла там анализ. И вот вызывает к себе. Я спрашиваю — когда? Она — завтра в 7:45 утра, у меня с восьми прием, уже все занято-расписано, но ради тебя приду пораньше. Я спрашиваю — а откуда у вас мой номер, на карте-то сотовый вряд ли записан? Она чуть не матом — да уж пришлось проявить смекалку и полезть в интернет, я же хорошая девочка (так и сказала) и помню, что ты просила не сообщать ничего твоей матери и мужу, вот и не стала звонить домой. Стыдно, стыдно ужасно.

А Шанина беременна! Сегодня объявила, мы все почему-то обрадовались очень. Не знаю, кто как, а я — действительно искренне. Она, конечно, иногда невыносима, но ведь все мы порой такие. Зато у нее доброе сердце и она вообще замечательная мама, дочка ее просто обожает, а как они похожи мимикой — ужас! Бывает же такое!

 

065.

Пирожкова была вялая и потухшая. Не выспалась, наверное. Сказала, что у меня очень мало тромбоцитов и эритроцитов, а лейкоцитов наоборот много. Я спросила, чем это грозит, она проворчала, ничем, мол, хорошим, но потом внятно ответила, что надо пойти к гематологу и там все будет ясно. Только, говорит, не тяни три месяца, как с этим анализом. Спрашивает, взвешивалась ли я за последние пару месяцев. Я — нет, но я и так знаю, что похудела. Пирожкова аж глаза закрыла, но ничего по этому поводу не сказала. Иди, говорит, срочно, можно к платному, чтобы поскорее. Я спросила, есть ли у нее номер телефона — ответила, что да. Я прямо из ее кабинета позвонила и записалась. Послезавтра пойду.

Почему-то неплохое настроение было после Пирожковой (да и сейчас такое же). Равновесие не нарушено. Верю, что все будет так, как надо. А еще оказалось, что клиника и турфирма на соседних улицах — ура, прямо от врача зайду и все разузнаю про Берлин.

 

066.

Не знаю, что теперь будет и как себя вести.

 

067.

Уже несколько дней в голове вертится одно и то же слово. Страшно его написать, а надо. Я его уже слышала, произносила вслух и читала на бумаге. А вот писать пока не писала нигде.

Лейкоз. Какая-то лейка. Или коза.

Каждый день хожу к врачам, хорошо хоть, что все принимают по утрам и никто ни о чем не догадывается. Каждый день узнаю что-то новое. Теперь ясно, что и синяки, и утомляемость и прочее — все оттуда.

Это что же получается, я доигралась? А почему тогда я спокойна и практически расслаблена? Нет, такого быть не может.

Никакого отчаяния.

 

068.

Теперь мы с Павликом просыпаемся одновременно. Не знаю, как так получается. Раньше он всегда спал, когда я уходила на работу. А сейчас я просыпаюсь — а он уже на меня смотрит. Молча смотрит. Кажется, он все знает и все понимает. Только верен данному слову ни о чем меня не спрашивать. А я вывалить наружу это не могу. И не смогу.

 

069.

Господи, какая же красота на улице! Мне так нравится. Кажется, еще никогда не получала столько удовольствия от простого бабьего лета. Жаль только сил все меньше — физических, самых обычных. А еще люди вокруг хорошие. Улыбаются мне. Неужели я только сейчас стала замечать, как часто люди улыбаются? Или сейчас что-то переменилось?

 

070.

Действовать надо быстро. Это совершенно ясно.

 

071.

Сегодня получила анализы. Это кажется невероятным, но, похоже, все. Врач удивился, что при терминальной стадии я так хорошо выгляжу. Я порадовалась.

 

072.

Павлик спит, мама спит. Я специально дождалась, когда они оба уснут, хотя это было и непросто. Хочу расписать свой план, чтобы понять, есть ли слабые места. От лечения здесь отказалась. С работы уволилась. Для Германии все есть — виза, билеты, бронирования хостелов. До Москвы, к счастью, удалось взять самый дешевый билет. Вылет послезавтра.На Берлин дешевых не продавали, пришлось купить до Дюссельдорфа, ну да ладно. Поживу пару дней в Дюсселе, потом поеду в Берлин. Погуляю там неделю, сяду в поезд и через Польшу и Белоруссию вернусь в Россию. Правда, из Бреста до Москвы билета на поезд нет, но, думаю, это не проблема, лишь бы деньги остались. Потом в самолет — и до Томска. Там уже ждут, с кадрами у них всегда проблема, как говорят. Денег на съем комнаты отложила месяца на четыре, а дольше и не понадобится. Постараюсь назваться чужим именем — написала мужу Халиловой, он давно заглядывался на мои ноги, попросила в «Фотошопе» вставить мою фотографию в чужой паспорт. Он сделал, вчера прислал, обещал молчать. Вывела на печать, получилось достоверно — будто ксерокопия. Ха-ха, я теперь Людмила Анатольевна Чижевская, Люся. Жаль, что не Люстра. При устройстве в Томске сделаю мордукирпичом и скажу, что оригинал паспорта принесу завтра, а там, глядишь, и забудется. А когда мне станет совсем плохо, куда ж они денутся — положат, хотя говорят, что свободных мест никогда нет. Ну, мне все равно, хоть в коридор пусть кладут.

Самое главное — не растерять силы до Томска. Просто молюсь за это. Я и так из последних сил не падала на работе. Но на адреналине, наверное, выдержу. Вчера, например, я даже не прочь была потанцевать. А еще я замазываю все синяки, чтобы мама не увидела. От Паши-то бесполезно скрывать, он все видит.

Я постоянно думаю, правильно ли я поступаю, обрекая маму и Пашу на такое. Они же ничего не будут знать. И очень вряд ли узнают — по крайней мере, пока я жива. А что потом — мне все равно. И все-таки мне кажется, что я права. Мама вряд ли выдержит, если будет наблюдать за мной, так сказать, в режиме онлайн. Да и вообще, после папы-то... Лучше уж потом как-нибудь. Может, кто-то обнаружит эти записки. Я для нее пропаду, поначалу она будет надеяться, что я вернусь, потом надежда угаснет, и даже если кто-то отыщет меня, это не станет для нее ударом — она будет морально к нему готова. Но лучше, если никто меня никогда не найдет.

А Павлик... Он делает для меня абсолютно все. Такую кучу денег мне отвалил в последнее время, с ума сойти. Вначале на эту поездку, потом на лекарства. И ничего не спрашивает — что, зачем. Ну, я-то отчитываюсь, конечно. Показала все билеты: до Москвы в одну сторону, до Дюсселя в обе. Могла бы взять до Дюсселя тоже в один конец, но я вовремя додумалась так не делать — взяла в оба, слегка запутываю следы, да и подозрений меньше. Он спросил, где, мол, билет домой из Москвы. Я сказала, что проблем не будет, возьму перед отъездом, так как может еще там погуляю. Павлик мрачно спросил: «А хочешь я за тобой прилечу в Москву?» Я сказала, что это отличная мысль, а дату определим потом. Он вроде успокоился. Деньги на лекарства пока удается тратить втихаря.

Почему я не могу ему сказать правду? Потому что он меня не оставит. Отговаривать не будет, но и не оставит. Попрется со мной в Томск и будет сидеть на лавочке у входа до конца. А я буду мучиться совестью, что он страдает. И не смогу сосредоточиться.

Вроде, все в целом хорошо. Вопрос лишь с Томском, но там уж как пойдет. В конце концов, вернуться домой я всегда смогу, а так хотя бы сделаю попытку не возвращаться.

Это удивительное ощущение. Послезавтра вылет. Послезавтра, как я думаю, я в последний раз увижу маму и Павлика. А на душе спокойно. Наверное, именно поэтому я и сбегаю от них. Не только от мамы и П. От всех. Я наконец-то научилась радоваться. Мне нравится жить. Я счастлива. Я просыпаюсь — и я счастлива. Я счастлива, что меня много раз в день целует любимый муж. Я счастлива, что мама жива и здорова. Я счастлива, когда читаю хорошую книгу. Я счастлива, что Шанина скоро родит — она этого так ждет. Я не хочу это терять.

Это, конечно, полнейший бред, но лишь сейчас, на фактическом рубеже, я не только узнала, как это все здорово и замечательно, но и научилась применять новые знания на практике. Я оглядываюсь — как же мало людей способны на это же. Но я не могу всех начать убеждать личным примером — кто же поверит, что я могу быть абсолютно счастливой и довольной жизнью с таким диагнозом. А просто твердить всем подряд «жить — хорошо!» глупо. Мне начнут рассказывать о своих проблемах, из-за которых якобы невозможно сполна радоваться жизни.

В Томске, конечно, все пойдет иначе — там начнутся боли и несчастья. Но это будет совсем другая реальность. Трудная, но временная. А моя постоянная реальность навсегда останется солнечной и улыбающейся. Никто не будет плакать и жалеть меня. Я уйду, а перед глазами пусть стоят не опухшие от слез лица, а радостные и счастливые, как и я сама. И пускай радость останется лишь в воспоминаниях, а не будет меня окружать на самом деле — пускай. Обойдусь. Да и им легче — запомнят меня веселой и беззаботной, а не высохшей, плачущей и попросту мертвой.

Сегодня шла домой и почему-то вспомнилось стихотворение Рильке, которое когда-то учили и переводили:

Daruber hangt der Himmel brach und breit.

Es blinkt das Schlo Und langs den wei en Wanden

hilft sich die Sehnsucht fort mit irren Handen...

Die Uhren stehn im Schlo: es starb die Zeit⁵.

Вот я и сбегаю из этого зaмка. Мое время еще не умерло.

 

 

7.

Переводчица встала из-за стола. Спина ныла, ноги затекли, глаза слезились.

За окном еще было совсем темно. Глянула на правый нижний угол монитора — три часа до официального подъема. Конечно, маловато, но лучше три, чем ничего. Переводчица пошла умываться.

Вика. Вот так Вика. Вот так красное не очень стильное платье.

В ванной комнате Переводчица посмотрела на себя в зеркало и вслух обратилась к Вике: «Молодец! Ты просто мо-ло-дец!»

Скользнула в комнату, нырнула под одеяло, муж, еле слышно сопящий, мгновенно обнял ее, как будто ждал наизготове.

Сон не приходил. Мысли не исчезали.

То, что Вера Антоновна и Павел ничего не узнали, мало о чем говорит. Удалось ли ей доехать до Берлина, а потом на поездах до Москвы? А до Томска долетела? Взяли ли ее на работу без оригинала паспорта? Если да, как сложилось у нее там?

Переводчица незаметно уснула. А пробудилась с железной уверенностью: у нее все получилось. Вика, такая Вика, не могла сдаться и отступить от плана.

Муж ушел на работу. Дочка вела себя тихо. Промаявшись в сомнениях пару часов, Переводчица подсела к компьютеру и стала искать адрес и телефон того самого учреждения в Томске. Нашла.

«Добрый день». — «Здравствуйте». — «Можно ли пообщаться с кем-нибудь из администрации?» — «А кто спрашивает?» — «Это... э-э... двоюродная сестра Людмилы Чижевской. Вроде, такая работала у вас». — «Вы можете поговорить со старшей медсестрой, но она сейчас занята. Перезвоните через полчаса». — «А она точно будет? Как ее зовут?» — «Да, она обязательно будет. Я скажу, по какому поводу вы звоните. Ее зовут Ольга Владимировна». — «Может быть, вы сможете ответить...» — «Нет, нет. Лучше с Ольгой Владимировной». Гудки.

Мучительно прошли тридцать минут.

«Здравствуйте, Ольгу Владимировну, будьте добры...» — «Я слушаю». — «Здравствуйте, это родственница Людмилы Чижевской. Она собиралась устроиться к вам на работу. Было такое?» — «А в связи с чем вы спрашиваете?» — «Дело в том, что мы, ее семья, ничего о ней не знаем. Тут почти детективная история получается. Да и звать ее на самом деле не Людмилой...»

Далее говорила одна Ольга Владимировна. Переводчица слушала, изредка угукая и зачем-то кивая головой. Наконец разговор завершился.

Цепь замкнулась. Никаких мало-мальски значимых тайн не осталось.

Оставалось решить, как ей, Переводчице, следует поступить.

Вика не хотела, чтобы ее находили. Она сделала все, чтобы сбежать, скрыться, пропасть без вести. Наверное, если бы она хотела порвать абсолютно все нити, она бы удалила из компьютера папку «Nacht fur Nacht». Так что не исключено, что это все-таки зацепка. А может она просто-напросто не предполагала, что кто-то всерьез будет копаться в ее ноутбуке, запрятала-то она все очень глубоко.

С другой стороны, разве Вера Антоновна не имеет право знать, что же на самом деле произошло с ее дочерью? Разве ее не утешит, в каком настроении Вика уезжала — с какойлюбовью к миру и к людям, с какой заботой о ней и о моральном состоянии своей мамы? Как отреагирует на такие вести незнакомый Павел, Переводчица не могла вообразить. Он, очевидно, очень своеобразный человек, но ведь он очень любил (наверное, и по сей день любит) Вику. Будет ли правильно оставить его в неведении?

И, как бы то ни было, должна ли она рассказывать все это своему мужу?

Переводчица взяла в руки мобильный телефон, нашла в списке последних вызовов номер Веры Антоновны, подошла к окну и снова задумалась.

 

 

1.

Сумка оттягивала руки, и Вика кляла себя за то, что пожалела денег и не купила чемодан на колесиках. «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция...» — в этот момент Вика отвлеклась на какую-то свою мысль и прослушала, какая же станция следующая. Пришлось обращаться с этим вопросом к рядом стоящему парню. Тот, хотя ничего не читал и не слушал музыку, как оказалось, не был готов к ответу. Пришлось повторять. «Станция... Не знаю. А что?» — с туповатым видом сказал парень. Вика сердито хмыкнула и замолчала. Оказалось, что именно на следующей, на «Охотном ряду», ей надо выходить, чтобы сделать пересадку. Очутившись на «Театральной» и встав на нужную платформу в ожидании поезда, она снова обнаружила рядом с собой этого молодого человека. Он, как видно, немного вернулся в действительность — по крайней мере, на Вику поглядел очень осмысленно, пусть и весьма мрачно. Они вместе зашли в вагон и встали друг рядом с другом. Поезд тронулся.

Молчание не могло не нарушиться, однако это случилось далеко не сразу — прошло минут пятнадцать. Состав стремительно вылетел из тоннеля и заскользил по наземному участку, и лишь тогда Вика решилась заговорить с ним. За это время ее случайный спутник пару раз закрывал глаза и немного покачивался — сам, не от вагонной тряски. «Что с вами?» — спросила Вика. Он ответил, не поднимая глаз от пола: «Все». — «Что — все?» — «Я все потерял». — «Расскажете?» — «Не могу. Невыносимо об этом думать». — «И что вы теперь будете делать?» — «Не представляю».

Поезд снова въехал в тоннель, слышимость резко ухудшилась. «Но ведь вы живы», — прокричала Вика. «А какой смысл, если уже ку-ку?» — парень поднял бровь. — «Вы не понимаете! У вас же есть... вы!» Он махнул рукой. «Я тоже все потеряла! Но я, в отличие от вас...» — «А у вас-то что?» — едва ли не насмешливо спросил он. — «Все, — молвила она, не заметив, как разговор пошел по второму кругу. — У меня по-настоящему ку-ку». Вика больше ничего ему не сказала, и лишь выходя на «Домодедовской» (парень остался в вагоне), бросила едко: «Бедняжечка». Он вздрогнул и уехал в небытие.

Вика остановилась в центре платформы, стала всматриваться в указатели, чтобы не ошибиться с выходом в город.

 

 

 ______________________

1 Ответ на запрос о пропаже (нем.).

2 Дневник, книга, журнал (англ.).

3 Дневник (нем.).

4 Ночь за ночью (нем.).

5 Сверху нависает небо, невозделанное и широкое.
Зaмок мерцает. Вдоль белых стен
 тоска помогает себе двигаться дальше с помощью безумных рук.
 Часы в зaмке стоят: время умерло (нем.).