Рассказ

Диана Немыкина (14 лет) — ученица 9-а класса гимназии №3 г.Белгорода. Рассказ был удостоен Диплома I степени на XVI Всероссийском детском литературном фестивале «Мой Пушкин» (2015 г.).

...Тук-тук-тук... — раздалось в келье №14. Пушкин удивленно приподнял голову от листка бумаги и прислушался. Тишина. Он обмакнул перо в чернильницу и продолжил писать. Однако через несколько минут опять раздался отчетливый стук в окно: тук-тук-тук... Александр пристально вгляделся в темноту окна и на этот раз увидел беленького, как чистое облачко, совенка. Он был размером чуть больше цветочного горшка, из которого появилась когда-то Дюймовочка, с его перышек стекали капли дождя, подслеповатые глаза таращились и словно искали защиты. Юному поэту стало жалко милое птичье создание, и он открыл окно, впустив совенка.

— Зачем же ты улетел от мамы? Холодно ведь! Замерзнешь, — с улыбкой произнес Пушкин, нисколько не ожидая услышать ответ.

Неожиданно Совенок дрожащим, но довольно уверенным баском произнес:

— Я не боюсь холода! Я к тебе пришел, чтобы кое-что разузнать, можно?

Александр так удивился говорящему птенцу, что не мог вымолвить и слова. Подумав, что ему все это мерещится, он сильно зажмурил глаза. Но когда открыл их, на фоне чернильных пятен его вымазанных ладошек отчетливо белел взъерошенный комочек перьев. И этот мокрый дрожащий комочек продолжал задавать свои вопросы:

— Ну так что, можно?

— М-можно... — настороженно согласился Пушкин.

— Я был сегодня днем в актовом зале и слышал, как преподаватели сообщили о том, что вы больше не будете ездить к своим родителям на каникулы. Я видел, как все расстроились, особенно Кюхля... Он так заливался слезами, что я сам чуть не заплакал! А вот ты почему-то не расстроился...

— Ну, я... Как бы это сказать...

— Что?

— Если честно, я не очень скучаю по родителям. Дома я их нечасто видел: мама (она у меня красавица!) любила танцевать и веселиться на балах, отец с удовольствием ее сопровождал. И понимаешь, мне все время казалось, что они меня стесняются.

— Не может быть! Разве родители могут стесняться собственного ребенка?

— Не очень приятно рассказывать об этом, но, представь себе, стеснялись. Еще как! Им не нравилось, что я такой толстенький, неповоротливый, что медленно соображаю. Папа не позволял мне есть мои любимые пирожные. Он боялся, что я еще больше растолстею.

— Но ты ведь совсем не толстый!

— Так я похудел здесь, в Лицее. Мой любимый предмет — фехтование. Разве смог бы я наносить неожиданные удары сопернику, оставаясь таким же толстяком?

— Неужели ты совсем не скучаешь? Вот я уже скучаю по маме, по ее теплым и мягким перышкам.

— Я скучаю только по своей няне. Аринушка была очень ласкова со мной. Я всегда вспоминаю, как вечером, перед сном, она брала спицы и начинала вязать какие-нибудь теплые носочки или варежки. Она вязала и рассказывала удивительные сказки. Порой, ложась спать в холодную келейную кровать, я пытаюсь вообразить, что лежу сейчас в теплой мягкой постели, а на месте перегородки стоит дуб зеленый, на котором живут сказочные герои: кот ученый, зеленая русалка со своей длинной косой, а рядом, возле дуба, море плещет на сушу, а из него выходят тридцать три богатыря со своим предводителем Черномором! Эх, даже не знаю, как отблагодарить свою няню за эти теплые мгновения... Но ничего! Когда-нибудь я превращу эти сказки в настоящий поэтический шедевр, который будет знать весь мир, и Аринушка будет гордиться мной!

— А-ри-нуш-ка, — нараспев произнес птенец имя пушкинской няни. Помолчал и пропел еще одно дорогое имя: — Со-ви-нуш-ка.

С мечтательным видом Совенок упал на невидимый поток воздуха и облетел всю комнату поэта.

— Может быть, тогда пойдем других успокаивать? — развеселился птенчик: — Например, Кюхлю?

— Я бы с удовольствием, но не могу — нам не разрешается выходить из келий. А Кюхля, наверное, там уже всю подушку слезами вымыл...

— Хм... Без проблем! Жду тебя возле двери в твою келью! Пойдем успокаивать этого нытика! — радостно заявил Совенок и полетел к выходу, продумывая план нейтрализации надзирателя.

За дверью он аккуратно спустился на пол и стал подкрадываться к Пилецкому, припрыгивая возле стенки. Тот как раз почти дошел до конца дортуара и уже собирался повернуться, чтобы пойти в другую сторону, как вдруг поскользнулся, закричал, подскочил и прямиком бросился вниз по лестнице.

Совенок торжествующе подлетел к Пушкину и объявил:

— Дорога свободна!

Пушкин удивился:

— Но как? А надзиратель?

— Я его напугал! Теперь минут через десять придет! — празднуя маленькую победу, возликовал Совенок.

— Тогда скорей побежали успокаивать нашего Кюхельбекера! — радостный Пушкин пробежал немного по дортуару и остановился возле кельи № 38: там жил Кюхля.

Птенец быстро подлетел к нему, и они вместе открыли дверь. Войдя в комнату, они увидели несчастного друга Вильгельма, лежавшего на узкой кровати и рыдавшего в подушку. Совенок быстро спрятался за стол, чтобы его никто не увидел, а Пушкин тихонько присел на кровать. Кюхля поднял голову, беспомощно посмотрел на лицейского соклассника и снова принялся плакать. Александр сначала хотел его погладить по спине, но потом твердо решил не проявлять мягкотелость, поэтому встал с кровати и негромко крикнул:

— Хватит печалиться! Уроков много еще учить, а ты тут раскис!

В это время неожиданно открылась дверь в келью, и влетело... привидение!!! Правда, оно было каким-то странным: из-под простыни выглядывали босые ноги, затянутые в тугие белые лосины. Привидение носилось по комнате, гремело, подвывало, а развеселившийся Совенок летал и ухал ему в такт. Это, без сомнения, был Мишка Яковлев. Он подслушал разговор Пушкина с другом и решил развеять Кюхлину грусть.

Лицеисты испугались больше не белого одеяния, а внезапности самого происшествия. Пушкин был недоволен:

— Мишка, как тебе не стыдно?! У Кюхли тут горе, а ты!

— Но я же хотел просто развеселить вас! — оправдывался Мишка-паяц. — Ведь ничего страшного не случилось. Надо же как-то дальше жить, а тем более учиться!

И лицеисты вместе с Совенком дружно рассмеялись.