Шафранская Э.Ф. Туркестанский текст в русской культуре: колониальная проза Николая Каразина
 (историко-литературный и культурно-этнографический комментарий). СПб.: Свое издательство, 2016.

В своей новой книге «Туркестанский текст в русской культуре: колониальная проза Николая Каразина» доктор филологических наук Элеонора Шафранская продолжает исследовать и фиксировать артефакты, выражения и понятия, пришедшие в обиход россиян из Средней Азии. Предыдущая работа Шафранской в этом направлении была посвящена «ташкентскому тексту» в русской культуре (по аналогии с «петербургским текстом» Владимира Топорова), а также образцам современной прозы, которые послужили его источником.

Писатель и художник Николай  Каразин — в истории отечественного искусства фигура загадочная, полузабытая и отчасти маргинальная. Его имя было на слуху во второй половине XIX века, когда происходило завоевание Туркестана. Плодовитый и талантливый литератор и живописец взял на себя роль русского Киплинга — новые восточные земли империи впервые были увидены российским читателем глазами Каразина. Однако после революции о немирном характере присоединения государств Средней Азии к России предпочли забыть. Произведения писателя с их батальными сценами и реалистическим изображением взаимоотношений завоевателей и местных жителей оказались вырванной страницей истории нашей культуры. В советское время его проза не переиздавалась. Единственный сборник произведений Каразинав новой, послереволюционной орфографии — «Погоня за наживой» — вышел в 1993 году. Стремясь восполнить  пробел, Элеонора Шафранская в своей книге не только подробно останавливается на поэтике Каразина, но и обильно цитирует тексты этого автора: «Кибитки установили, котлы поставили на таганы, стряпня началась, и работникам ничего более не оставалось делать, как сесть на корточки и спокойно дожидаться вечера, любуясь, как вдали охотятся чуть заметные всадники» («На далеких окраинах»).

На материале повестей и рассказов автор исследования показывает, что многие связанные с Востоком реалии, понятия и речевые обороты вошли в русскую литературу благодаря ныне забытому беллетристу. Среди них «базар», «плов», «буза», прикладываемая к животу рука, сидение на корточках…

«…Заслуживает внимания, — пишет Шафранская, — то, как писатель вплетает в ткань своих произведений… особенности быта чужой культуры, — это во-первых; во-вторых, крайне частотное упоминание Каразиным — на разные лады — всех этих иноэтнокультурных черт жизни имеет… четкую цель: привлечь внимание читателя, акцентировать его на этих экзотизмах. Возможно, что не всё, прописанное Каразиным, зафиксировано впервые именно им. Но писатель принадлежит к официально первой волне освоения Туркестана, поэтому его вполне можно считать пионером в литературной этногра-фии края. Туркестанский текст русской литературы не столько инициирован Каразиным… сколько им и создан: бесчисленное повторение одних и тех же деталей быта и культуры, перехо-дящих из произведения в произведение, превращает их в паттерны/сигнатуры, или, иными словами, в прецедентные культурные образы-клише в самих кара-зинских текстах…»

Подробно останавливается Элеонора Шафранская на сюжетных и образных пересечениях прозы Каразина с произве-дениями его более знаменитых совре-менников — Льва Толстого, Чехова, Салтыкова-Щедрина, Лескова, Черны-шевского… В литературе, как в живом организме, непрерывно происходит обмен и заимствование идей, приемов, сюжетных ходов. И писатели первого ряда в исторической перспективе нередко оказы-ваются в более выгодном положении: их тексты в силу большей известности воспринимаются как первоисточник того или иного художественного решения. Шафранская, например, обращает внима-ние на близость сцен, когда муж застает жену с любовником, в «Крейцеровой сонате» и каразинском романе «Погоня за наживой», опубликованном за семь лет до выхода повести Толстого. В подтверж-дение своих слов автор исследования приводит оба фрагмента, где наиболее явно совпадающие моменты выделены жирным шрифтом.

Таким же образом, в двух колонках, сопоставляются фрагменты произведений Николая Каразина с чеховскими текстами («Вишнёвый сад», «Крыжовник», «Дама с собачкой»), а затем и с прозой советской писательницы АнныАлматинской.

Элеонора Шафранская пытается не только разобраться в литературных достоинствах прозы Каразина, его влиянии на современников и вкладе писателя в этнографическое исследование края, но и понять его общественную, гражданскую позицию по отношению к происходящим в Туркестане событиям. «По прочтении каразинской художественной прозы и публицистики, — замечает исследо- ватель, — бросается в глаза разность авторской позиции. В публицистике, в очерковых текстах Каразин категоричен: Восток — дик. В художественных текстах, написанных на основе очерковых, Каразин звучит совсем по-другому: появляется отстраненность… даже критические ноты в адрес той стороны, которую он… представляет <…> Ориентализм прозы Каразина представляется, по большей части, классическим: писатель изображает иную культуру, нравы, быт — с сочув-ствием и заинтересованностью, исходя-щими от субъекта повествования. В изображении наиболее экстремальных ниш бытия и быта Востока появляется критический анализ, исходящий от человека европейской культуры». И в то же время Каразин в литературном творчестве «не совсем соответствует своей миссии классического колонизатора».  В его ориентализме «прописаны две точки зрения участников процесса, колониза-торов и колонизуемых, находящихся по обе стороны военного и этнокультурного противостояния…»

Отдельного разговора заслуживает используемая в книге терминология. Шафранская настаивает на оправданности и уместности термина «колониальная» применительно к прозе Каразина. Не все ее коллеги разделяют это убеждение. Автор сетует на то, что инерция «ориентализма советского разлива» все еще «ощутима в профессиональном сообществе филологов: нередко приходится слышать недовольные, возмущенные реплики — реакцию на термины колониальная/постколониальная русская литература».  В советской традиции было принято употреблять эти термины исключительно по отношению к зарубежной истории: предполагалось, что народы СССР и России входили в состав империи добровольно, преимущественно бескровно и последствия присоединения были для них только положительны. Проза Николая Каразина, по мнению Шафранской, «разрушает благолепный флер этой миссии».

В качестве приложения к книге автор целиком приводит рассказ Каразина «Ургут: из походных записок линейца», впервые опубликованный в 1874 году в журнале «Дело». Выбор именно этого рассказа, по-видимому, обусловлен в какой-то степени упомянутой полемикой по поводу колонизации. «Уже расставлены были часовые, и караул расположился как дома; вдруг неожиданный выстрел загремел под воротными сводами, густой дым повалил из незамеченной двери, и один из караульных солдат, раненный в спину, вскрикнув, присел на ступени лестницы. Наши бросились к преда-тельскойдвери, но оттуда раздалось еще несколько выстрелов; тогда солдаты, в свою очередь, принялись стрелять в темное пространство, и ни один выстрел, несмотря на то, что пущен был наудачу, не пропадал даром. Сперва послышались бранные, озлобленные крики, потом все затихло. Тогда наши, вооружившись длинными баграми, которые стояли в углу, неподалеку от ворот, принялись вытаскивать осажденных, и на свет стали появляться, одна за другою, растерзанные фигуры в красных и синих халатах».

Сегодня в бывших союзных республиках отношение к России и ее многолетнему присутствию там, безусловно, сложнее, чем к типичному захватчику и колонизатору (автор касается и этого момента, когда пишет о связанных с Россией новых мифах и ностальгии, порожденной уходом «нетитульных» наций из среднеазиатского региона). Однако Каразин, в силу содержания его произведений, очевидно, и сегодня едва ли может рассчитывать на теплый прием на постсоветском пространстве. Тем важнее проделанная исследователем добросовестная работа по возвращению в литературоведческий обиход потерянного имени. Возможно, это станет еще одним шагом на пути изживания историко-культурных мифов, без чего немыслимо ни истинное понимание собственной истории, ни формирование новой национальной идентичности.