Мы предложили участникам — литературным критикам — ответить на два вопроса:

1. Каковы для вас главные события (в смысле — тексты, любых жанров и объемов) и тенденции 2012 года?

2. Удалось ли прочитать кого-то из писателей ближнего зарубежья?

Из мозаики субъективных мнений, а порой и весьма пристрастных оценок (если угодно — “вкусовщины”) не только складывается жанровое полотно отечественной словесности и ее окрестностей, но и прорисовывается коллективный портрет самой сегодняшней критики.

 

 

Ольга Балла, литературный критик, журнал “Знание–сила”, г. Москва

Прочитанное-2012: субъективный список

 

I. Все вышедшие в этом году книги, которые чем бы то ни было оказались для меня, читателя вполне дикорастущего, важны и интересны, разделим для удобообозримости на две больших категории — художественное и нехудожественное (“non-fiction”), а каждую из них внутри — на русские тексты и переводы. Художественное разделим также на поэзию и прозу; особо выделим периодику.

Неравномерность наполнения категориальных ячеек этих библиографических (скорее, библионавтических1 ) воспоминаний об ушедшем годе объясняется единственно неравномерностью читательских пристрастий, склонностей и восприимчивостей сумбурного автора этих сумбурных строк. К тому же, к сожалению, не все из вышедшего в этом году и кажущегося интересным мне удалось раздобыть и прочитать. Здесь пойдет речь почти только о том, что раздобыть и прочитать удалось — с совсем немногими исключениями: некоторых изданий из числа упомянутых у меня еще нет, но не назвать их не могу, поскольку в их значительности не сомневаюсь.

Поэзия:

Среди важных художественных изданий прежде всего вспоминаются мне появившиеся в этом году сразу несколько значительных сборников уже умерших поэтов — конечно, это не относится к текущей литературе, зато очень относится к текущему чтению и безусловно формирует контекст.

(1) Прежде всего — это небольшой, но яркий сборник “Тяжелая слепая птица” Михаила Лаптева (1960–1994). Это — поэт, по моему чувству, очень сильный и значительный (рискну сказать — едва ли не масштаба Мандельштама) и изданный — после давнего и совсем небольшого сборника “Корни огня” (М.: ЛИА Р. Элинина, 1994) фактически впервые — в рамках серии “Зоософия” “Крымским клубом” (о котором речь впереди). Что до серии “Зоософия”, Лаптев умещается в нее лишь чрезвычайно условно. Думаю, он еще будет и прочитан, и как следует издан, и как следует оценен. Лаптев, я думаю, большее открытие для читающих по-русски, чем все, кого я назову сразу вслед за ним, просто хотя бы потому, что гораздо менее известен, — поэтому его стоит вспомнить первым. (2) Ян Сатуновский. Стихи и проза к стихам / Составление, подготовка текста и комментарии И.А. Ахметьева. — М.: Виртуальная галерея; (3) Константин Вагинов. Песня слов. — М.: О.Г.И.; (4) Лев Лосев. Стихи. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха [наиболее полное на сегодня собрание стихотворений Лосева]; (5) Борис Рыжий. В кварталах дальних и печальных: Избранная лирика. Роттердамский дневник. — М.: Искусство-XXI век.

Проза:

(1) Михаил Новиков. Природа сенсаций: Рассказы / Предисловие Леонида Костюкова. — М.: Новое литературное обозрение. — (Уроки русского). В связи с Новиковым (1957–2000) — автором столь же интересным, сколь и непрочитанным (хотя при жизни он публиковался более активно, чем затворник
Лаптев) — стоит сказать о том, что в этом году вообще была возобновлена, на сей раз “Новым литературным обозрением”, прекратившаяся было в 2011-м серия “Уроки русского”, что меня чрезвычайно радует. В этом году в ней успели выйти также: (2) “Видоискательница” Софьи Купряшиной (слава Богу, жива)
и (3) “Мандустра” Егора Радова (1962–2009).

Здесь я должна также назвать вышедший уже под самый конец года, соединяющий в себе и поэзию, и прозу, и переводы, трехтомник Анри Волохонского (НЛО), из которого я читала только первый том в его электронном облике, но существуют уже все три, и на бумаге. Его издание — безусловно большое событие.

То есть я бы отметила в качестве важной черты уходящего издательского года — если вообще возможно отваживаться на этих основаниях на какие бы то ни было обобщения (а почему бы и нет?) — внимание к ресурсам русской литературы, в том числе недовостребованным, — стремление к их актуализации и осмыслению; понимание богатства и плодоносности нашего “культурного слоя”.

Из живого, помимо уже названной Купряшиной:

Проза:

(1) Андрей Левкин. Вена, операционная система. — М.: НЛО; (2) Дмитрий Дейч. Прелюдии и фантазии. — М.: Гиперион-бук; (3) Макс Фрай. Сказки старого Вильнюса. Т. 1. — СПб: Амфора, ТИД Амфора. (Двое из названных авторов, Дмитрий Дейч и Светлана Мартынчик — Макс Фрай — живут за пределами географически понятой России, что не мешает им создавать полноценную русскую прозу — в связи с чем одной из тенденций — не только ушедшего года, но и нескольких последних лет — стоит назвать срастание “российского” и “внероссийского” литературных русскоязычных пространств в одно; образование общего контекста.)

Поэзия:

(1) Николай Звягинцев. Улица Тассо. — М.: НЛО; (2) Фаина Гримберг. Четырехлистник для моего отца. — М.: НЛО; (3) Елена Генерозова. Австралия. — М.: Воймега; (4) Григорий Кружков: Двойная флейта. Избранные и новые стихотворения. — М.: Воймега; Арт Хаус медиа; (5) Появившийся уже под самый конец года в издательстве “Corpus” (его у меня пока нет, но безусловно хочется — чтобы прочитать подряд, как целое) трехтомник Сергея Гандлевского.

Между прозой и поэзией, ближе к последней, стоит поместить — и непременно упомянуть — сборник Александра Уланова “Способы видеть” (М.: НЛО).

Отдельно назовем соединяющий в себе поэзию и прозу преинтересный сборник “Новый метафизис” (НЛО).

Переводы — пусть будут без деления на стихи и прозу, тем более что некоторые из достойных упоминания книг соединяют в себе и то и другое. Тут в этом году было много важного: (1) Янош Пилинский. Избранное / Перевод с венгерского Майи Цесарской. — М.: Водолей. — (Венгерские тетради. Выпуск I). Я очень рада самому факту того, что вообще завелась такая серия, и очень надеюсь, что у нее случится продолжение; (2) Тумас Транстремер. Стихи и проза / Перевод со шведского А. Афиногеновой, А. Прокопьева. — М.: ОГИ;
(3) Шеймас Хини. Боярышниковый фонарь. Избранное. / Seamus Heaney. The Haw Lantern. Selected Poems [на английском языке с переводом на русский язык] / Составление, перевод, предисловие и комментарии Григория Кружкова. — М.: ООО “Центр книги Рудомино”; (4, 5) Вальтер Беньямин. Берлинское детство на рубеже веков / Пер. Г.В. Снежинской; науч. ред. А.В. Белобратова. — М.:
ООО “Ад Маргинем Пресс”; Екатеринбург: Кабинетный ученый; и его же: Улица с односторонним движением. – М.: ООО “Ад Маргинем Пресс”. — (Библиотека журнала “Логос” (эти тексты Беньямина, при всей его, вообще, трудноклассифицируемости, вполне можно, думаю, числить по ведомству художественного). Этот год вообще порадовал нас русскими изданиями Беньямина; к еще одной его книге мы вернемся в разделе, посвященном нехудожественным текстам;
(6) Витольд Гомбрович. Дневник / Перевод с польского Ю. Чайникова. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха; (7) Шарль Бодлер. Избранные письма / Перевод с французского под редакцией и с примечаниями С.Л. Фокина. — СПб.: Machina; (8) Уильям Батлер Йейтс. Винтовая лестница. — М.: Книговек. — (Поэты в стихах и прозе); (9) Хосе Лесама Лима. Зачарованная величина: Избранное / Перевод с испанского Б. Дубина. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха; (10) Жорж Перек. Просто пространства: Дневник пользователя / Перевод с французского В. Кислова. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха; (11) Умберто Эко. Пражское кладбище: Роман / Перевод с итальянского и предисловие Е. Костюкович. — М.: Астрель; CORPUS; (12) Сборник переводов из польской поэзии Асара Эппеля, сделанных им за всю его переводческую жизнь, собственноручно им составленный: Асар Эппель. Моя полониана: Переводы из польской поэзии / Асар Эппель. — М.: Новое литературное обозрение; (13) Уходя из Сарагосы: Поэты еврейской Испании в переводах Михаила Генделева. Со статьей и комментариями П. Криксунова. — Б.м.: Salamandra P.V.V. — насколько я понимаю, эта книга существует только в электронном виде; (14) Пауль Целан. Говори и ты / Составление, перевод с немецкого и комментарии Анны Глазовой. — New York, Ailuros Publishing.

Вообще очень стоит отметить нью-йоркское русское издательство “Ailuros Publishing”, внимательное к современной русской поэзии, издавшее, кроме того, к моей читательской радости, следующее: (15) Алексей Цветков. Онтологические напевы; (16) Сергей Круглов. Натан. Борис Херсонский. В духе и истине. / Предисловие Ильи Кукулина, послесловие Ирины Роднянской.

Особо хочется выделить группу книг Чеслава Милоша и о нем, вышедших в этом году (видимо, в связи с его прошлогодним столетием): (1) Чеслав Милош. Долина Иссы: Роман / Перевод с польского Никиты Кузнецова. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха; (2) Наталья Горбаневская Мой Милош. — М.: Новое издательство; (3) Владимир Британишский. Введение в Милоша. Статьи о Милоше. Переводы из Милоша: стихи, очерки, эссе, лекции, речи, воспоминания. — М.: Летний сад.

Периодика:

В этом году стал выходить литературный журнал “Homo Legens”, посвященный современной русской литературе; притом за один год его издатели успели уже очень много: вышел первый номер и сдвоенный 2–3-й; сейчас готовится к изданию четвертый.

Из нехудожественного:

Качественным и разнообразным нон-фикшн меня очень радовала в этом году (и не только в этом) издательская работа “Алетейи”, “Нового литературного обозрения”, издательств РГГУ и НИУ-ВШЭ. В частности, издательский дом НИУ-ВШЭ в этом году, в серии “Исследования культуры”, выпустил следующие книги, представляющиеся мне важными для нашего самопонимания:
(1) Ян Левченко. Другая наука: Русские формалисты в поисках биографии;
(2) СССР: Жизнь после смерти / Под ред. Ирины Глущенко, Бориса Кагарлицкого, Виталия Куренного (сборник исследований, в том числе студенческих).

Отдельно хочется упомянуть вышедшую в той же серии книгу: (3) Михаил Маяцкий. Спор о Платоне: Круг Штефана Георге и немецкий университет.

Из книг “Нового литературного обозрения” достойными называться событиями мне кажутся: (4) большая и подробная биография Александра Галича: Михаил Аронов. Александр Галич. Полная биография. — 2-е издание, исправленное и дополненное; (5) любопытная книга записок немецкой славистки о московской жизни: Катарина Венцль. Московский дневник. 1994–1997, — не переводная, ибо написанная, что делает книгу еще более интересной, на русском языке — прожитого исходно иноязычным автором изнутри иначе, чем проживаем его мы с вами. (6) Константин Богданов. Из истории клякс: Филологические наблюдения. — (Научное приложение. Выпуск CVI); (7) Ревекка Фрумкина. Сквозь асфальт: Эссе и статьи; (8) Михаил Вайскопф. Влюбленный демиург; (9) Сергей Зенкин. Работы о теории: Статьи. — (Научное приложение. Вып. CXII); (10) замечательный сборник эссеистики и критики Александра Скидана “Сумма поэтики” (год издания у него указан 2013-й, но, к счастью, прочитать можно было уже в этом декабре).

Из книг петербургской “Алетейи” мне показались важными следующие: (11) Марина Михайлова. Эстетика классического текста; (12, 13) Сергей Лишаев. Эстетика Другого: Эстетическое расположение и деятельность. — (Тела мысли). (Формально это второе, исправленное издание. Первое вышло маленьким тиражом лет девять тому назад в Самаре, так что это для столичной публики может смело считаться первым.) У него же в этом году, в той же “Алетейе”, вышла книга “Помнить фотографией” — об антропологии фотографирования и восприятия фотографии / о фотографировании и рассматривании фотографий как о человекообразующей практике; (14) сборник статей разных авторов “Золотой век Grand Tour: Путешествие как феномен культуры”.

Из книг издательства РГГУ: (15) Сергей Зенкин. Небожественное сакральное: Теория и художественная практика; (16) Леонид Кацис. Смена парадигм и смена Парадигмы: Очерки русской литературы, искусства и науки ХХ века.

Из книг других издательств: (17) Гасан Гусейнов. Нулевые на кончике языка: Краткий путеводитель по русскому дискурсу. — М.: Издательский дом “Дело”, РАНХГиС; (18) Осип Мандельштам. Египетская марка: Пояснения для читателя / Составители: О. Лекманов, М. Котова, О. Репина, А. Сергеева-Клятис, С. Синельников. — М.: ОГИ; (19) Светозар Чернов. Бейкер-стрит и окрестности. Эпоха Шерлока Холмса. — М.: ФОРУМ [путеводитель по предметному и смысловому миру эпохи]; (20) Роман Якобсон. Будетлянин науки: Воспоминания, письма, статьи, стихи, проза / Составление, подготовка текста, вступительные статьи и комментарии Бенгта Янгфельдта. — М.: Гилея; (21) книга эссеистики Самуила Лурье “Железный бульвар”. — СПб.: Азбука; (22) книга Ирины Ясиной о жизни с неизлечимой болезнью, очень сильная: История болезни: в попытках быть счастливой. — М.: АСТ. (23, 24) Не могу не вспомнить продолжающийся
“автоархеологический” проект Владимира Мартынова, из которого в ушедшем году появились две книги: Владимир Мартынов. Автоархеология. 1978–1998. — М.: Издательский дом “Классика-XXI”, и заключительная — “Автоархеология на рубеже тысячелетий” того же издательства. Датирована эта последняя 2013 годом, но вышла и стала моим читательским событием, как и Скидан, уже в этом декабре. (25) Владимир Бибихин. Дневники Льва Толстого / Вступительная статья О.А. Седаковой. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха (на момент написания этих строк еще не читала — только что куплено на “Нон-фикшн” — но, думаю, это должна быть значительная книга). (26) В этом же году, почему-то в Саарбрюкене, вышла интересная книга Александра Люсого “Новейший Аввакум: текстуальная революция в России в свете первой мировой Крымской семиотической войны”, посвященная культурологическому анализу Крымского текста (в мои руки она попала только в электронном варианте; не уверена, что у нее существует бумажный). (27) А еще в издательстве “Индрик” (Москва) вышла маленьким тиражом и прошедшая, кажется, практически не замеченной интереснейшая книга: Сергей Ступин. Феномен открытой формы в искусстве XX века. (28) В этом же году, хотя и ближе к разным его “полюсам”, появились, не сговариваясь, две книги на, по существу, одну и ту же тему, обе — принадлежащие перу отечественных авторов: об общих смысловых корнях философии и психиатрии — Ольги Власовой: Рональд Лэйнг: Между философией и психиатрией. — М.: Издательство Института Гайдара, и Александра Перцева: Молодой Ясперс. Рождение экзистенциализма из пены психиатрии. — СПб.: РХГИ. Они непременно должны быть осмыслены вместе.

Переводное:

(1) Карой Кереньи. Мифология / статьи; перевод с венгерского Ю. Гусев и др. — М.: Три квадрата. — (Bibliotheca hungarica. — Вып. 9); (2) Пьер Байяр. Искусство рассуждать о книгах, которые вы не читали / Перевод с французского А. Поповой. — М.: Текст. — (Краткий курс). [Книга куда более важная и глубокая, чем может показаться, — речь в ней идет, по существу, о защите человека от культуры, о техниках безопасности существования в ней.]; (3, 4) Томас Венцлова. Собеседники на пиру: Литературоведческие работы. — М.: НЛО. — (Научное приложение. Вып. CVIII) и его же “Вильнюс: Город в Европе”, вышедший в петербургском издательстве Ивана Лимбаха в переводе Марии Чепайтите;
(5) Мишель Пастуро. Символическая история европейского Средневековья / Перевод с французского Е. Решетниковой. — СПб.: Александрия; (6) Вальтер Беньямин. Учение о подобии. Метаэстетические произведения: Сборник статей / Перевод с немецкого И. Болдырева, А. Белобратова, А. Глазовой, Е. Павлова, А. Пензина, С. Ромашко, А. Рябовой, Б. Скуратова и И. Чубарова. — М.: РГГУ. — (Современные гуманитарные исследования. Кн. 1); (7) Лу Саломе. Эротика. — М: Культурная революция. [“Наговаривание”, наращивание, формирование европейской идеологемы любви в частности и межгендерных отношений вообще]. Из изданного “Текстом” в сотрудничестве с “Книжниками” в серии “Чейсовская коллекция”, которую вообще надо отметить особо, хотя она относится не только к этому году; (8) Майкл Векс. Жизнь как квеч. Идиш: язык и культура / Перевод с английского Аси Фруман; (9) Дэвид Г. Роскис. Страна идиша: Воспоминания / Перевод с английского В. Апанасика, Л. Черниной; (10) Мелвин Коннер. Еврей телесный / Перевод с английского Е. Левина. (11) И раз уж мы об этом, то не могу не вспомнить еще одну книгу об идишской культуре, тоже переводную, не слишком глубокую, но все равно доставившую радость автору этих строк: Пол Кривачек. Идишская цивилизация: Становление и упадок забытой нации. — М.: Мосты культуры / Гешарим. (12) Ханна Арендт: Ответственность и суждение. — М.: Издательство Института Гайдара; (13) Сьюзен Зонтаг. О фотографии. — М.: Ад Маргинем. (Двух последних книг я, к сожалению, еще не читала, не имевши пока возможности, но знаю, что они важные.)

На рубеже переводного и оригинального стоит вспомнить яркий сборник, состоящий отчасти из переводных, отчасти из русских текстов — “Онтологии артефактов: взаимодействие "естественных" и "искусственных" компонентов жизненного мира” (М.: Издательский дом “Дело”).

Периодика:

(1) Новое литературное обозрение. Семиотика августа в ХХ веке: Трансформация жизни частного человека в эпоху социальных катаклизмов. —
№ 116/117 (4/5’2012). Кстати, в том же “НЛО” несколькими номерами раньше, в № 113, был интересный блок материалов об антропологическом повороте в гуманитарных науках; (2) три последних номера журнала “Логос”; (3) у возобновившихся после перерыва в несколько лет “Отечественных записок” был интересный № 3 (48), посвященный “Городскому организму” (закономерностям существования городов и их осмысления).

Особым пунктом надо вспомнить интересный издательский проект — не сводящийся ни к художественному, ни к нон-фикшн, ни к оригинальному, ни к переводному, — намеренный относиться к этому всему, но, увы, кажется, закрывшийся из-за недостатка денег, — очень хочется надеяться, что не навсегда. За исключением первой книги (“Коварных крымцев” Игоря Сида, вышедших в самом конце 2011-го), все книги в рамках издательской программы — трех его серий — Крымского клуба появились в этом году. Успели выйти (кроме упомянутого Лаптева): (1) Дэвид Вонсбро. Кольца танивы / Перевод с английского, составление: Екатерина Гаевская. — М.: Крымский клуб; Издательство Независимая Газета. — (Зоософия); (2) Татьяна Бонч-Осмоловская. OZ. — М.: Крым-ский клуб; Издательство Независимая Газета. — (Геопоэтика); (3) Екатерина Дайс. Психея и рок: Статьи о современной культуре. — М.: Крымский клуб. — (Герменевтика), (4) а кроме того — аудиоантология “Современная поэзия от авторов”.

2. Из писателей ближнего зарубежья к числу моих читательских впечатлений и открытий этого года принадлежали авторы Ташкентской и Ферганской поэтической школ: Санджар Янышев, Хамдам Закиров, Вадим Муратханов, а прежде всего — “ферганский затворник” Шамшад Абдуллаев — которым
(а через него и обеими “школами”) меня заинтересовал Дмитрий Бавильский, сделавший с Абдуллаевым интервью в “Частном корреспонденте” еще
в 2011 году, но попалось оно мне на глаза в этом. Читала я его стихи и прозу в Интернете — основная масса прочитанного была написана и издана явно в другие годы. Должен еще быть непременно назван Сухбат Афлатуни — писательское обличье критика Евгения Абдуллаева (он опять же связан с Ташкентской школой): читала все, что нашла по ссылкам, из написанного в этом году тоже есть что вспомнить: роман “Поклонение волхвов” — “Октябрь”, № 4, 5.

Не знаю, в какой мере здесь корректно говорить именно о собственных читательских открытиях, пришедшихся на этот год, независимо от того, когда открытое было написано и издано — если корректно, я бы назвала еще Даура Зантарию и Гранта Матевосяна. В этом же году прочитала я — изданную в Харькове четырьмя годами раньше — книгу харьковского, пишущего по-русски автора Андрея Краснящих “Парк культуры и отдыха” (издательство “АОЗТ Тяж-промавтоматика”, серия “Проза Nova”). Намечен к прочтению, но пока не прочитан вышедший в этом году сборник русских переводов из латышской поэтессы Лианы Ланги “Вещество взгляда” (у меня его, собственно, даже еще нет — надеюсь раздобыть).

В этом пункте (и чтобы все-таки что-то сказать об изданном именно
в 2012-м) надо еще раз вспомнить Макса Фрая — Светлану Мартынчик: она, выросший на Украине и живущий в Литве человек русской культуры, пишет европейскую, “всечеловеческую” экзистенциальную (как это назвала Ольга Лебедушкина) прозу: Макс Фрай. Сказки старого Вильнюса: [рассказы]. — СПб.: Амфора, ТИД Амфора. — Том 1.

И вообще, что до тенденций, то — частью угадываю, частью чувствую предметом надежды — врастание бывших этнических окраин советской ойкумены, хотя бы и посредством русскоязычной литературы, во всечеловечность; преодоление провинциальности (я бы сказала — соблазна провинциальности), выпутывание из локальных смыслов в их сугубой локальности и превращение их в своеобразную, с собственными незаменимыми возможностями, оптику для рассматривания бытия вообще.

 

Владимир Бондаренко, литературный критик,

главный редактор газеты “День литературы”, г. Москва

 

“Есть еще порох в наших пороховницах”

 

1. Нынешний, 2012 год, заканчивающийся морозами, а заодно и ожидаемым концом света, в литературном плане для меня скорее — весенний год, я вижу, как набухают почки, у мощной молодой поросли отечественной литературы выходят во множестве книги. Не все из них удачные, но в этом литературном состязании талантов неизбежно появляются лидеры. Алексей Иванов, Александр Терехов, Олег Павлов, Захар Прилепин, Михаил Елизаров, Сергей Шаргунов… Это само по себе событие, после пустых нулевых годов.

Одновременно наступила пора последнего всплеска у поколения нынешних 70–75-летних. И тому примеры — недавние романы Владимира Маканина, Владимира Личутина, Александра Проханова, стихи Юнны Мориц и Владимира Кострова, Евгения Рейна и Глеба Горбовского. Даже непрекращающаяся литдеятельность наших ветеранов-фронтовиков Даниила Гранина, Юрия Бондарева, Владимира Бушина, пусть и риторическая, ностальгическая, самоповторяющаяся проза или критика, вдохновляет и их более молодых коллег.

Когда появляется настоящая литература, возникают и споры вокруг нее.
В этом году я бы выделил два ярких литературных события.

Это прежде всего книга архимандрита Тихона Шевкунова “Несвятые святые”. Удивительно, что в наше время пустой беллетристики, кровавых сериалов и заумной литературы для избранных народ без всякой рекламы раскупает простую и светлую книгу об обычных христианах ХХ века. Это не пафосные жития святых. Хотя среди героев книги и отец Иоанн Крестьянкин, и схиигумен Савва. Но есть и заблуждающиеся грешники, есть покаявшиеся в проступках монахи, есть и светские люди, среди них Булат Окуджава, Андрей Битов. Люди разных поколений, разных слоев.

Это и история Псково-Печерской обители, история церковной жизни. Живые современные притчи, искренние проповеди священника, молитвы его за всех нас, грешных, простые истории из церковной жизни… Давно я не читал такую простую, светоносную прозу. Но одновременно это в каком-то смысле истории из иной реальности, об ином бытии. Этот иной мир — не инопланетяне, не далекая экзотика из жизни тропиков и джунглей. Как признает сам отец Тихон: “Рядом с нашим миром, известным всем, … существует абсолютно реально иной мир”. Христианский мир. Церковный русский мир.

И как же все истосковались по такому миру. За короткое время уже распродано более миллиона экземпляров книги. Это разве не литературное событие? Вот уж правильно сказал Александр Проханов: у нас появилась новая монастырская проза, мессианская проза о русском чуде, но рассказанная самыми обычными словами. Мы уже отвыкли от такой искренней, достоверной прозы.
И вроде бы нет там никаких душещипательных или же остросюжетных историй, а тем не менее книга привлекла внимание всех слоев нашего общества. Он не идеализирует монастырь, скорее слегка иронизирует над монахами, подверженными соблазнам, и над своими приключениями. Но за всеми этими житей-скими историями, от собственного плача после удара хвоста коровы, измазанного навозом, до нагоняя от Иоанна Крестьянкина за просмотр телевизора, исходит лучезарный свет Христовой веры, обретается смысл бытия в Боге. Книга написана отнюдь не богословским языком, но истинно верующим человеком, каких и в церкви не всегда встретишь. Много в книге и русского народного юмора.

Появление в наши дни книги “Несвятые святые” и впрямь можно сравнить с появлением в середине 60-х прошлого века “Привычного дела” Василия Белова и с его же забавными “Бухтинами вологодскими”.

Как событие в православной жизни России 2012 года, я бы сравнил книгу “Несвятые свтые” с многочасовой очередью сотен тысяч людей в храм — приложиться к поясу Богородицы. Тоже ведь было непривычное явление для России.

Но какое же литературное событие без полемики вокруг него? Зависть ли взыграла у иных признанных писателей, или же какая-то тайная нелюбовь “креативного класса” ко всему христианскому и народному, но книга “Несвятые святые” неожиданно оказалась еще и в центре крупнейшего литературного скандала. Вполне заслуженно книгу отца Тихона Шевкунова выдвинули на премию “Большая книга”. И наша просвещенная интеллигенция задрожала от ужаса. И уже на последнем этапе, после безусловной победы отца Тихона и его книги “Несвятые святые” и в читательском голосовании, и по голосованию большого жюри, эта книга-открытие и откровение вдруг куда-то подевалась. Даже не вошла в тройку лучших.

Пишет журналист Анна Наринская в  газете “Коммерсант”: “Главная интрига  нынешней “Большой книги” состояла в том, получит ли архимандрит  Тихон “профессиональную” премию из рук жюри или дело ограничится  только народным выбором — настолько  же беспрецедентно единодушным, насколько  вообще беспрецедентным  был успех  этой книги… Дать, конечно, было бы не совсем прилично — тогда вышло  бы, что прогрессивная в большинстве  своем общественность, составляющая обширное (несколько десятков человек) жюри этой премии, мало чем отличается от населения, увлекающегося православными  байками. И вообще довольно странно (хоть и занятно) было бы видеть, как  архимандрит Тихон — наместник  московского Сретенского монастыря, ректор Сретенской духовной семинарии, ответственный секретарь Патриаршего  совета по культуре, а по слухам еще  и личный духовник Владимира Путина — эту премию из рук этой общественности получает, в то время как девушки  из Pussy Riot находятся в колонии”.

Если Наринская отражает мнение этих прозаседавшихся, остается пожалеть русскую литературу.

Во-первых, конечно же прогрессивная элита “Большой книги” в корне отличается от быдловатого русского народа, “увлекающегося православными байками”. Вспомним из советских учебников: “Узок круг их интересов. Страшно далеки они от народа”.

Во-вторых, премию наши прогрессивные лидеры “Большой книги” дают не за качество литературы, а за ту или иную ее политическую или религиозную направленность.

Я могу сто раз быть законченным атеистом или буддистом, но как литературный критик я оцениваю книги не по степени их близости к Pussy Riot или к той или иной религии, а по художественному достоинству, по качеству и значимости книги. Что же нам делать с сочинениями графа Льва Толстого или Николая Лескова, что нам делать со старцами Федора Достоевского? Всех за борт за поиски веры?

Увы, но седины Даниила Гранина, награжденного за книгу “Мой лейтенант”, вряд ли прикрыли нежелание жюри премировать явного фаворита. Не повезло и авторам книги об Аксенове, моему давнему приятелю Евгению Попову и Александру Кабакову. Думаю, они предпочли бы получить премию “Большая книга” за свою собственную, далеко не худшую прозу, нежели за наспех написанную книгу воспоминаний о своем друге. Спросите их самих, считают ли они лучшей в своем творчестве эту первую совместную книжку воспоминаний о покойном друге? Или это опять задним числом как бы премия Василию Аксенову?

Думаю, что для премии “Большая книга” и на самом деле настал в 2012 году конец света. Апокалипсис. Вряд ли кто-то серьезно в дальнейшем будет ее воспринимать.

А вот отец Тихон и его книга только выиграли. Как не хотел священник уйти от лишнего шума, а неплохой пиар в результате получился. И книга “Несвятые святые” начнет распродаваться уже по второму миллиону. А если к этому добавить такую же православно-монастырскую прозу Олеси Николаевой, Владимира Крупина, стихи отца Владимира Нежданова и даже еретические выплески Ивана Охлобыстина, мы получим новую литературную тенденцию с предсказуемой православной реакцией.

Вторым таким же шумным, и таким же литературно значимым событием 2012 года я считаю художественное эссе-памфлет Захара Прилепина “Письмо товарищу Сталину”. Прежде всего хочу сказать, что это блестящий литературный жест, чисто литературное явление, а не публицистика.

Первый раз я прочел “Письмо товарищу Сталину”, как яркую антилиберальную сатиру. Так, забава для мозгов, не более.

Во второй раз кроме самого текста в меня влезал и его подтекст. По сути, там языком гротеска и постмодернизма сказана русская правда о русском народе. Думаю и эту хлесткую сатиру на либеральное общество, какой бы беспощадной она ни была, не заметили бы. Понимал это и сам Захар Прилепин. Как угодно ругай русский народ, русские власти, русских миллионеров — никому до этого дела нет.

И вдруг полемика по всему мировому Интернету. Пишут свои колонки Шендерович и Иртеньев, Быков и Кох, Ольшанский и Долина. Что новое нашли?

Нанесен удар по нашему креативному классу, пришедшему на смену русской интеллигенции, классу активных потребителей, лишенных любых — и левых, и правых — идей и смыслов.

То, что говорит наш новый креативный класс, не смеем говорить мы.

Думаю, поначалу заигрался и Прилепин в своей дружбе с креативным классом. В своих поездках, в своих тусовках он говорил с ними на равных, говорил о том же самом, и его уже считали вполне своим. Но Захар решил заговорить их креативным языком о русском народе и о нашей стране. Он переступил черту дозволенного. Вот сейчас ему и покажут его место.

Сегодня, особенно после публикации “Письма товарищу Сталину”, Прилепина обвиняют и в патриотической критике, и в либеральной, в излишней тусовочности, в голом подражательстве, фокусничестве. Считают, что о нем говорят больше, чем он того заслуживает. О нем и впрямь после этого письма писали почти во всех газетах и журналах.

Я рад случившемуся. Наша патриотика давно уже, кроме прохановского острия, не рвется на баррикады, не рвется защищать культуру России. Да и просто не пишет ничего интересного. К тому же многие официальные патриоты крайне отрицательно относятся ко всей прилепинской “банде”. Также когда-то не любили лермонтовскую “банду”, гумилевскую “банду”, куняевскую “банду”, прохановскую “банду”. Ждали болотного покоя. И вдруг — вызов.

“Письмо товарищу Сталину” — художественный памфлет, свифтовская глубокомысленная ирония. Мне кажется, Прилепин начинал писать немного и из фронды, но уже когда писал, подключился к русскому национальному нерву. Сталин здесь скорее фон, и для автора, и для его оппонентов. Спор не о нем. Прилепин глубоко копнул в традиционное противостояние в России народа и придворной элиты. Глубоко сидит в Захаре эта нижегородская глубинка, не выкорчевать. Но, если от этого письма всколыхнулась Россия, значит, весомо еще писательское слово. Не исчезнет и русская литература.

Третьим, уже печальным событием в русской литературной жизни я бы назвал кончину 4 декабря 2012 года великого русского писателя Василия Ивановича Белова.

Ушел в мир иной простой, кряжистый русский человек, очень похожий на своего героя Ивана Африкановича из “Привычного дела”. Но его книги, его уже при жизни ставшие классическими романы, рассказы и повести о жизни русского крестьянина не просто вошли в сокровищницу русской литературы, но и определили одно из ее главных направлений.

Василий Белов дал нам русскую крестьянскую Вселенную. Я ценю его “Кануны”, смеюсь над его завиральными “Бухтинами”, вижу всю трагедию крестьянства во вроде бы неприхотливых “Плотницких рассказах”. Удивляюсь его прозорливости в романе “Все впереди”. Рядом с классической повестью “Привычное дело” я бы поставил все-таки его книгу о народной эстетике — “Лад”, книгу, которая дает системное представление о самом укладе русской жизни. Белову досталась тяжелая участь, он прикрывал веки уходящему русскому крестьянству, он и сам был как бы последним вздохом, мощным, но прощальным, былой крестьянской Руси.

Он завещал похоронить себя в родной Тимонихе, рядом с могилой матери Анфисы Ивановны, недалеко от построенной им церкви.

Еще одно святое сакральное русское место появилось на нашей земле, рядом с Ясной Поляной, Михайловским, станицей Вешенской… Уверен, будут туда ездить люди, будут в Тимонихе и ежегодные литературные беловские чтения. Будет и беловская литературная премия.

Смерть все ставит на свои места. Сразу всем, и левым, и правым, стало ясно — ушел великий русский писатель. Хранитель русского Лада.

Я понимаю, что главные события в нашей литературе выглядят не совсем толерантными и могут не понравиться редакции журнала. Вам решать. Но “жизнь такова, какова она есть, и больше никакова” — писал поэт Владимир Костров.
А отмеченные мною события и тенденции стали и на самом деле главенствующими и в мире литературы, и в окололитературной жизни. На эти события обратил внимание миллионный читатель. Что меня и радует. Есть еще порох в наших пороховницах.

2. Увы, за период перестройки исчезла лучшая в мире школа художественного перевода. Да и издательства, перейдя на коммерческий подход, практически не издают писателей ближнего зарубежья. Когда-то я хорошо знал, что пишут Энн Ветемаа и Яан Кросс, братья Туулики в Эстонии, Чабуа Амирэджиби и Нодар Думбадзе в Грузии, Ион Друце в Молдавии. Что сейчас происходит в литературах стран ближнего зарубежья, кроме узких специалистов не знает никто. Книги писателей из стран ближнего зарубежья исчезли с прилавков книжных магазинов. Да и в журналах, кроме “Дружбы народов” никто не заказывает переводы, не пишет о тенденциях и направлениях, о новых именах.

Я, насколько могу, слежу за литературой близких мне украинских писателей. Отмечу книги Юрия Андруховича, его “Перверзию”, автора “Дружбы народов Юрия Издрыка — “Двойной Леон”, Оксаны Забужко — “Музей покинутых секретов” и “Полевые исследования украинского секса”, Василя Шкляра — “Ключ” и “Элементал”, Сергея Жадана — “Anarchy in the UKR”, Олеся Бузины — “Тайная история Украины-Руси”. Жаль, что и этих ведущих писателей Украины переводят крайне редко, по одной-две книги. И все равно заметно, что развиваются и русская, и украинская литература примерно одинаково, заметны общие тенденции. Я искренне жалею, что у нас сейчас нет тесного контакта, совместных симпозиумов, литературных встреч. Думаю, все равно уже приходит время, когда украинские писатели вновь начинают чувствовать свою связь с великой русской литературой.

С другими литературами стран ближнего зарубежья дело обстоит еще хуже. Мы просто ничего не знаем о них. Но я рад, что усилился интерес к такой стране из ближнего зарубежья (географически), как Китай. Вышла книга хорошо знакомого мне по поездкам по Поднебесной, ныне лауреата Нобелевской премии Мо Яня “Страна вина”, готовится выход романа “Большая грудь, широкие бедра”, печатаются повести и рассказы Су Туна и Цзя Пинвы.

Впрочем, наши евразийские писатели Анатолий Ким и Тимур Зульфикаров, на мой взгляд, ничуть не слабее китайского лауреата. Может, и мы дождемся Нобелевской премии? Кстати, за весь XX век не было присуждено ни одной Нобелевской премии ни одному из высокоталантливых писателей нынешнего ближнего зарубежья. Ни Чингизу Айтматову, ни Олжасу Сулейменову, ни Чабуа Амирэджиби, никому. А жаль!

 

Евгения Вежлян, литературный критик, журнал “Знамя”, г. Москва

“Сейчас формируется новая литературная фронда,

новый андеграунд”

 

1. Скажу сразу, что нынешний литературный год (если брать год календарный) несколько меня разочаровал.

Вся “литературная конструкция” (говоря языком Тынянова) — куда-то ощутимо сползает, как бы проседая. “Промежуток”, как кажется, затянулся. Литературный процесс продолжает напоминать салон Анны Павловны, который Толстой сравнивал с прядильной мастерской, где “хозяин, посадив работников по местам, прохаживается по заведению и примечает, все ли вертятся веретена”. Веретена издательств, премий, вечеров и репутаций вертятся исправно. Все известно заранее — вплоть до того, кого именно встретишь в том или ином литературном месте. График премий и ярмарок — тоже вполне неукоснителен. “Брендированные” издательствами авторы-лауреаты исправно выдают по роману в год—полтора (а то и чаще), исправно же соответствуя возложенным на них ожиданиям. “Дебют” каждый год поставляет в это производство новый материал. На языке современной политики такое состояние называется стабильностью. С точки зрения литературной эта стабильность означает, что за 1990–2000-е новая русская литература (как ее называют в вузовских учебниках) из множества ручейков, процессов, процессиков и потоков сотворила себе единый мейнстрим, рынок недавних (уже относительно недавних), но устойчивых репутаций, на признании которых сходятся так или иначе все основные “игроки” — от премиальных институций и издательств до толстых журналов и различных клубных площадок. Премиально-издательский пул писателей, фестивальный пул поэтов — набор “несомненных” имен, которые теперь знают и СМИ (еще в середине 2000-х такое трудно было себе представить, их эрудиция не простиралась дальше Бродского и Сорокина). Даже запустили передачу о современной поэзии по ТВ “Культура”. Даже поэтические спектакли в Политехническом собирают большие аудитории. Проект “Новая русская литература” окончательно перестал быть стартапом. Он вполне кристаллизовался, центрировался и стал конвертируем в “большое общество”. Лучшим новогодним подарком для продвинутых в начале уходящего года была книжечка проекта “Гражданин поэт”, продающаяся даже на Выхино, и притом довольно бойко.

Ну и что, спросите вы. Что за тон? Радоваться надо. Не к этому ли мы стремились последние 20 лет?

Кажется, все же не к этому. Точнее, не совсем к этому.

В тот момент, когда литература вплотную придвинулась к социуму, этот самый социум, увлекаемый различными экстралитературными факторами, начал отползать — в противоположном направлении. Уходящий 2012 год с его протестами и митингами как-то все расслоил и запутал. С одной стороны — литератор и впрямь теперь больше чем литератор. Одна “Прогулка с писателями” чего стоит! А недавнее обсуждение — это если брать противоположный цвет спектра — письма Захара Прилепина, который как-то резко переметнулся и то ли показал свое истинное лицо, то ли еще что… Литературные старожилы радостно потирали руки и предвкушали возвращение “великой русской литературы” — как компенсацию за все более трудные и невыносимые времена. То есть такой литературы, которая есть инстанция альтернативной власти и владеет умами с помощью больших идей. Но не случилось.

Протесты создали новое поле напряжения и поиска смыслов. Социальная мысль черпает пищу непосредственно из действительности. Раньше литература была неизвестна социуму. Теперь — избыточна по отношению к возникающим в нем вихрям, потокам и смыслам. На ярмарке “Нон-фикшн” этого года “фикшн” был предсказуем, и смотрелся поэтому довольно бледно. На стендах почти не было поэзии. Вернее, была, но в значимой позиции находились “итоговые”, а не “открывающие” книги. Скажем, первый том “Собрания сочинений Д.А. Пригова” — начало очень важной и необходимой работы. К слову, наиболее значимые поэтические книги года (полный И. Сатуновский, полный
Вс. Некрасов) — примерно такого же плана.

Зато разнообразный нон-фикшн был ярок и востребован. Долгожданные переводы Зонтаг и Арендт, архивная книга Натальи Громовой о детях советских писателей, диалоги Рубинштейна и Акунина — множество книг, все невозможно перечислить… Не романы, не стихи даже, но документы, публицистика, фельетоны и философские трактаты — вот основной тренд года. Прямое производство смысла, прямое прикосновение к нему — а не косвенная передача.

То есть вся эта отлаженная машина литературного мейнстрима, машина репутаций и репрезентаций опять работает на себя, посылая социуму лишь месседж о своем существовании, и не более того. Но при этом социум со всеми своими проблемами — дефицитом свобод, например, оставляет отпечаток на деятельности самых крупных литературных институций. О чем свидетельствуют премиальные итоги года, которые никак не отражают положения дел в текущей литературе.

Не прибавился ли к прочим факторам отбора еще и автоцензурный? Сможет ли теперь такой писатель, как, например, Николай Кононов, войти в шорт-лист “Большой книги” или “Букера”? Ситуация с Кононовым (и не только с ним) напоминает мне сцену из фильма “Приключения Электроника”. Робот Электроник заменяет своего приятеля Сыроежкина на спортивных соревнованиях. Но выясняется, что он должен пройти медосмотр. “Представляете, что будет, если его — осмотрят?!” — спрашивает приятель двойников, Гусев. Ведь если Кононов попадет в шорт “Большой книги”, то его, скорее всего, прочтут. Откроют для себя, например, члены Академии. Или, не дай бог, кто-то из высоких покровителей премии. А у него — чего только нет… Нет-нет, ничего особенного. Но по нынешним-то временам, когда тираж детской книжки изъяли за то, что в ней употреблялось слово “сука” применительно к самке собаки… Я бы вот тоже побоялась включать любимого писателя в короткий список — может быть, побоялась бы.

Или — оставим пока цензуру в покое, в конце концов, может, еще все обойдется — не преобладают ли над прочими просто некие внелитературные, этические или политические соображения? Работа Букеровского жюри показывает, что — да, так и есть. Итоги “Большой книги” говорят о том же. И я не присоединюсь к тем, кто показывает пальцем на “виновников” или побивает ни в чем не повинных лауреатов. Просто внелитературные факторы сейчас — сильнее литературных. И чем “центрее”, мейнстримнее институция, тем сильнее она системно от них зависит — помимо воли и решений конкретных участников.

Поэтому, что касается прозы, то я бы провела — и результаты были бы, кажется мне, интересными — конкурс альтернативных коротких списков — по модели “Московского счета”.

В моем списке были бы “Синяя кровь” Буйды, “Фланёр” Николая Кононова, “Город в долине” Алексея Макушинского (объемный, тонкого плетения роман о поколении “восьмидесятников” — на мой взгляд, важный текст, открывающий линию “мемуарных” романов о 80–90-х — важный тренд этого года), “Описание города” Дмитрия Данилова, “Высотка” Екатерины Завершневой (она — в том же тренде “молодых мемуаров”), и различная нероманная проза, которая кажется мне гораздо более значимой для развития литературы, чем так называемые романы. Здесь к безусловно значительным событиям года я бы отнесла издание второго выпуска питерского альманаха “Русская проза”, который издают молодые литераторы Никита Бегун, Денис Ларионов и Станислав Снытко. Они тщательно выстраивают свою собственную модель литературного прошлого: так, в номере приведены тексты из архивов Павла Улитина и Леона Богданова — писателей, значимых для нашей прозы, но никак невидимых из “мейнстрима”.

Мне вообще сейчас интересней те процессы, которые происходят вне луча прожектора, вне области премий, презентаций и прочих “банкетных” событий. (А эта область склонна, кстати, поглощать все, к ней прилежащее. Кто в состоянии указать хотя бы пять отличий НОСа прошлого года от Букера и “Большой книги” — поднимите руки.)

Мне иногда кажется, что сейчас формируется — исподволь, тихо — новая литературная фронда, новый андеграунд. Поколение 20-летних (уже почти
30-летних) набирает вес и организуется, втягивая в этот процесс значимых для себя “старших”, опираясь на “подземные”, самые неожиданные традиции. На различных литературных площадках в текущем году возникают совершенно особые форматы литературных мероприятий — не презентационно-банкетного, а семинарско-академического типа. Это курируемый Кириллом Корчагиным и Денисом Ларионовым цикл вечеров Igitur, это проводимые в Литературном институте Галиной Рымбу встречи студентов с современными литераторами, цикл вечеров “Поэзия Now”, который курирует Константин Бандуровский. И это существенно меняет литературную сцену.

Новая молодая литература тяготеет к сложности, к своеобразному эстетству. Но это — не эстетство посмодернистов, а какая-то совсем другая утонченная игра, в которой сочетаются опора на эмпирическое (в отличие от постмодернистского солипсизма), на своего рода “стихийную чувствительность”,
и — утонченная эрудиция. В этой тенденции мне сейчас особенно интересно то, что делают Ксения Чарыева и та же Галина Рымбу. Эта “школа утонченной стихийности” как бы подстраивает под себя и восприятие других авторов — задним числом. Происходит довольно причудливое соединение разных в некоторое ассоциативное единство. Здесь и Василий Бородин, и Игорь Булатовский, и Марианна Гейде, и Алексей Порвин, частично и Василий Ломакин — лауреат поэтической нынешней премии Андрея Белого, которая в этом году наиболее адекватна тому новому, что происходит в литературе.

Из писателей ближнего зарубежья хочу отметить двух авторов журнала “Знамя”, с которыми мне довелось работать — в качестве редактора.

Это Елена Стяжкина и Владимир Рафеенко. Оба из Украины. Оба открыты Русской премией (вот, кстати, еще одна премия, которая обладает необходимым “открывающим” потенциалом).

У Елены Стяжкиной недавно вышла книга прозы “Все так” в издательстве “Астрель”. Ее манера писать подкупает той чертой, которая у наших прозаиков, на мой взгляд, встречается довольно редко. Это какой-то незаметный юмор. Не грубое комикование, не кви-про-кво и юмор положений, а юмор, который пронизывает каждую фразу, отчего текст напоминает узор, вывязанный крючком.

Владимир Рафеенко — автор, нашими издателями очень сильно недооцененный. У него все как-то густо, ярко, поэтично и — ни на кого не похоже. А между тем много ли у нас писателей, которых можно было бы опознать по одной фразе, и при этом — захватывающе сюжетных? Если меня сейчас читают издатели — пусть считают эти слова моей настоятельной рекомендацией. А еще — по романам Рафеенко (хотя это, пожалуй, не вполне романы, это — притворяющиеся романами и повестями поэмы) хорошо снимать кино. Правда, в главной роли в этом кино мне почему-то видится Джонни Депп. А где наши режиссеры возьмут Деппа?

 

Алиса Ганиева, литературный критик, г. Москва

“Писатели продолжают экспериментировать

с коммуникационным полем”

 

1. Год, хотя и високосный, ничем особенным не выделялся. В литературе все тот же фюжн фантастики и документалистики, аскетичная “социалка” все так же компенсируется усложненным нарративом ни о чем, а тематика варьирует от непритязательной детальной хроники дня (доведенной до полного обнажения приема у Дмитрия Данилова) до далеко идущих футуристических прогнозов. Писатели продолжают экспериментировать с коммуникационным полем “автор—читатель”: Александр Архангельский вывешивает свой роман “Музей революции” в открытый электронный доступ еще до выхода бумажной книги, а Евгений Попов и вовсе выстраивает “Арбайт. Широкое полотно” в формате живого интерактивного ЖЖ-общения с френдами, которые, собственно, и голосуют за следующий поворот фабулы.

Издания этого года, которые вспоминаются мне в первую очередь, относятся скорее к жанрам “нон-фикшн”. Это долгожданная книга Валерии Пустовой “Толстая критика”. Туда вошли далеко не все ее статьи (книга и без того по объему соответствует своему названию), зато включены самые ранние, широко обсуждаемые экспертами в начале нулевых. Этот-то хронологический диапазон, это соседство под одним корешком программных манифестов, филологических исследований и аналитической, но при этом очень задорной, эмоциональной, а иногда слегка сентиментальной критической эквилибристики, создает эффект странный и удивительный — эффект текстуального вспарывания прошедшего десятилетия.

Трудно обойти вниманием и фундаментальный труд Сергея Белякова “Гумилев, сын Гумилева” с разносторонним разбором взглядов, работ и деятельности Льва Гумилева. Подобного, насколько мне известно, в гумилевоведении еще не предпринималось.

Ну и, конечно, порадовал очередной энциклопедический выпуск от Сергея Чупринина — “Русская литература сегодня”. Собрание справочной информации обо всех и вся без исключения и деления на “своих”, “чужих”, “стоящих” и “не стоящих”. В толстом томе Чупринина, не обошедшегося, что естественно при таком объеме работы, без некоторых фактических ошибок, можно с удобством и быстротой почерпнуть необходимые сведения о поэтах, прозаиках, драматургах, критиках, эссеистах, переводчиках, писательских союзах, премиях, фондах, журналах, газетах да и вообще обо всем, что составляет живой, современный литпроцесс.

И еще событие сугубо личное — выход после некоторой задержки, связанной со слиянием “АСТ” и “Эксмо” (кстати, главное событие в мире издатель-ском), и моей книжки. Это роман “Праздничная гора” о сегодняшнем и самом реальном российском Кавказе, но с одним допущением: этот самый Кавказ неожиданно перестает быть российским, а по ставропольской границе возводится вал, граница.

2. Удалось ли прочитать кого-то из писателей ближнего зарубежья? Удалось. В основном, когда читала рукописи, приходившие на премию “НГ-Нонконформизм”. В финал в итоге попали в том числе авторы из бывшего Союза, к примеру, Платон Беседин из Украины. Рада, что попалась в руки новая книга талантливого абхазского писателя Даура Начкебиа. А с конца августа до середины ноября я участвовала в международной писательской программе в американском городе Айова-Сити, куда приезжали также белорусский поэт из Минска Андрей Хаданович и русский поэт из Ташкента Алина Дадаева. Стихи Хадановича в переводе Игоря Белова я до этого читала в “ДН”, а в Айове то и дело слушала их на белорусском в экспрессивном, почти перформансном авторском исполнении. Помогал ему с декламацией английской версии поэт из Зимбабве, так что выглядело это зрелищно. А стихи молодой, но уже совсем не начинающей Алины Дадаевой можно найти не только в узбекистанской периодике, но и в российских “толстяках” — “Звезде”, “Дне и Ночи”, “Новой Юности”.

 

Евгений Ермолин, литературный критик,

зам. главного редактора журнала “Континент”, г.Москва

“Закапывайте траншеи,

ломайте стены (почти по Фидлеру)”

 

Уходящая (?) волна антиутопий, накрывшая было литературу в нулевых, иногда оставляет на песке интересные, слегка запоздалые опыты; такова книга Алисы Ганиевой “Праздничная гора”. В романе воздвигли, как известно, стену между Россией и Северным Кавказом. Сам мотив стены, отделяющей нас от остального мира (или его части) не нов. Но Ганиева решила посмотреть на то, что ЗА стеной, а не внутри… Характерно для поиска молодых авторов, что эта книга, можно сказать, сопровождается шуточной видеорепликой трио ПоПуГан (Погорелая—Пустовая—Ганиева) на youtube.com, где сама Ганиева предстала умопомрачительно правоверной мусульманкой…

Стены есть, увы, и в нашем сознании. В минувшем году я, к примеру, очень точечно интересовался литературой ближнего зарубежья: в основном и лишь русскоязычной поэзией и прозой Украины и Казахстана.

Но вообще я нахожу у многих литераторов стремление по многим поводам отгородиться не стеной так заборчиком. Общественная жизнь в 2012-м стала явно интереснее литературы; впервые за долгое время, как будто некий джин вырвался из амфоры, поднятой со дна моря. Оказалось, что в актуальной литературе крайне слаб ресурс сообщительности. Она изрядно аутична.

Поэзия звучала глухо. Так ли уж хороши отменно хорошие стихи, если они не вызывают вообще никакого резонанса? Означает ли это, что литература вообще отказалась от читателя и существует теперь помимо него, как вещь в себе? Мне кажутся убедительней и перспективней как идея рискованные попытки поэтов по-новому найти своего адресата и вступить в интерактивную коммуникацию (Дмитрий Быков, Вера Полозкова, Всеволод Емелин и, конечно, Pussy Riot с их молитвой Богородице).

Многие лучшие наши прозаики пропустили этот год или опубликовали не очень важные тексты. Внезапно в лидеры прозы вышел Андрей Дмитриев. Я б порадовался за него, но обделенная вниманием “Бухта Радости” (2008) кажется мне интереснее “Крестьянина и тинейджера”. А новый роман вписывается в давно уже обозначившийся в нашей литературе тренд бегства современного героя от общества. Социальная ткань мертвеет, миазмы душат, и все живое пытается жить как-то на обочине, где тоже несладко, но хотя бы продувает. Попытки же вернуться в социум, вступить с ним в активный контакт чреваты… Опус Дмитриева, пожалуй, далеко не худший в этом ряду, где, к примеру, “Анархисты” Александра Иличевского, “Франсуаза” Сергея Носова и пр., а также много умелой, приятной и неопасной прозы о былом и давнем, с подостывшим драматизмом (“Женщины Лазаря” Марины Степновой, “Крысолов” Георгия Давыдова, “Земля жаворонков” Георгия Гратта, “Учитель цинизма” Владимира Губайловского и т.д.), и откровенно пофигистских эстетских упражнений для симпатизантов-филогогов (Дмитрий Данилов, Лена Элтанг и пр.). Эскейп Дмитриева все же разомкнут навстречу миру хотя б сюжетно. Заборчик усадьбы у дмитриевского героя свалился набок; так и ментальный барьер между Я и ОНО в прозе Дмитриева лишен принципиального, концептуального самодовления.

Премия “Большая книга” в этом году, по моему сугубо личному мнению, оказалась полупарализована. Вспомнилась коллизия “Кроликов и удавов” Искандера. Роль удава сыграла книга маститого иерея о. Тихона Шевкунова “Несвятые святые”. Примерно половина жюри хотела отдать главную премию
о. Тихону, а половина — была довольно категорически против. (Характерная, кстати, резонансная поляризация — и между мирским и церковным, и между жанрами религиозной литературы, стилизацией патерика у Т.Ш. и молитвой PR.) В итоге о. Тихон со своей книгой пролетел куда-то в тундру, как стерх над Салехардом, заняв лишь шестое место в общем зачете (http://www.bigbook.ru/news/detail.php?ID=14800), но и победители довольно странно представляют литературный рельеф года. Впрочем, эксперты и вообще замысловато, как обычно, отобрали кандидатов в список для голосования. В частности, как я понимаю, они поломали введенные ими же прошлогодние правила с запретом на биографии писателей и нон-фикшн.

На этом фоне выигрывает и, конечно, небезынтересно смотрится хоть какой-нибудь значительный и важный личный опыт. Книга Сергея Белякова о Льве Гумилеве. Воспоминания Гранина. Беседы Александра Кабакова и Евгения Попова об Аксенове, “Плясать до смерти” Валерия Попова... Причем чем ближе этот опыт к современности, тем он скуднее, теряет существенность, при внешней даже яркости, как в “Стыдных подвигах” Андрея Рубанова.

Антитеза вялости литпроцесса, мне кажется, двояка.

С одной стороны, всегда возникают возмутители спокойствия с прозой, имеющей революционный заряд. На сей раз это Елизавета Александрова-Зорина с ее “Маленьким человеком”: не то чтобы благословение индивидуальному террору или тем более его апология, но и явное, причем громкое эхо того настроения, которое породило, например, распутинскую “Мать Ивана, дочь Ивана” и фильм старого, еще не успевшего облечь себя в парадные кремлев-ские регалии Говорухина “Ворошиловский стрелок”… Более мирный, стоический тип вызова обстоятельствам представил Роман Сенчин в повести “Полоса”, где автор открыл нового для себя, перспективного героя и новую финальную интонацию надежды. Стоическим (или, скорее, смиренно-христианским) настроением проникнут и роман Александра Эбаноидзе “Предчувствие октября”. Едва ли не всю периферию повествования там захватил хаос, а в центре — герои, которые пытаются стоять прямо…

С другой стороны, это поиск способов свободного высказывания и общения за пределами старых форматов. Такова поисковая книга Евгения Попова “@рбайт”, отчасти основанная на материалах блога писателя в ЖЖ (evgpopov.livejournal.com). Наиболее же органичными в этой связи видятся мне некоторые писательские опыты в социальных сетях, которые там и живут, не претендуя на печатную форму (она по своим ограничивающим возможностям для них не годится). Пример — отличный блог Аркадия Бабченко в ЖЖ starshinazapasa.livejournal.com. Бабченко удалось там творчески развить те до-стоинства, с которыми он пришел в литературу: живой, предметный слог, честный документализм, исповедальность и публицистическая острота.

 

Елена Иваницкая, литературный критик, г. Москва

“"Серьезная литература" претендует на правду

и подлинность, но разбивается о "документ"”

1. Проблематизация “договора” читателя с “серьезной” литературой — вот тенденция. Все более отчетливая и резкая.

Договор читателя с масслитом остается прежним и понятным. Писатель (натуральный или сборная команда) сочиняет, закручивает покруче сюжет и прочие выдумки, а читатель прочитал, сразу забыл и протянул руку за новым детектив-love-horror-фэнтези продуктом. А может, не протянул.

Но писатель серьезной, высокой, группы А, настоящей (как ни назвать) литературы — он-то что делает? Зачем сочиняет?

…Скажи, писатель, а это правда было? Да или нет? Вот прямо так и было? С тобой? Зачем же ты написал, что с Иван-иванычем? Что-что, не слышу?… Не совсем так? А как? Ах, вот так! Зачем же ты подсочинил иначе? Что ты там бормочешь и охаешь? О-о-образ, о-о-обобщение… Знаешь, я сам все обобщения сделаю, если захочу. Ты говори толком, зачем перекособочил документ? Переврал живую правду? Что молчишь? Все-таки язык не поворачивается ляпнуть про художественный метод и типические характеры с обстоятельствами? А! Ты про них уже забыл и теперь на “картину мира” упираешь? Куда годится твоя “картина”, если документ и память говорят так, а ты подправил-подчистил, убрал-добавил, а теперь, видите ли, “картина мира”. Зачем мне твоя выдуманная картина, у меня своя есть, настоящая. Ах, ты не подчищал, не подправлял, а выявлял и одухотворял? Ты б еще про тенденциозность заныл. Или про вынесение приговора действительности вспомнил…

Говоря серьезно, “серьезная литература” все-таки претендует на правду и подлинность, но разбивается о “документ” — мемуары, письма, дневники, аналитику, “совершенно секретные” отчеты и протоколы, совершенно открытые приговоры и постановления.

Журнал “Знамя” целиком посвящает одиннадцатый номер той подлинности в литературе, которая удостоверяется реальным “Я” пишущего. В издательстве НЛО выходит сборник “Статус документа: окончательная бумажка или отчужденное свидетельство?” (М., 2013), ибо и с документом дело обстоит слишком непонятно. Что такое исторический документ? Что такое мгновение документа и полнота памяти? (Или наоборот?) Что такое документальная биография? Какой была работа с документом в русской литературе 2000-х годов?
А прежде? В “Колымских рассказах” Варлама Шаламова — деформация документа, подлинность документа или деформация как подлинность?

Прежде литература была простодушно-самонадеянной, но теперь-то мы не можем не видеть, что “художественный текст” может (способен) иметь дело только с узким сегментом жизни. За пределы этого сегмента, в реальный кошмар реальности “художеству” соваться нельзя.

У нас есть очень тяжелые доказательства, что нельзя. Например, текст Александра Фадеева “Молодая гвардия”. Сочинителю заказали — он сочинил. Коммунистическую агитку на крови замученных детей. Сочинителю скомандовали, чтоб коммунистов подсочинил побольше — он подсочинил. А потом еще и поучал потрясенных родителей: “Хотя мои герои носят действительные имена и фамилии, я писал не действительную историю "Молодой гвардии", а художественное произведение, в котором много вымышленного и даже есть вымышленные лица. Роман имеет на это право”.

Не имеет. Повторяю по слогам: не-и-ме-ет. Такой роман не имеет права и не способен существовать. Он и не существует. А текст, в котором настоящие имена погибших детей вмешаны в заказные выдумки, называется не романом, а совсем иначе.

Но ведь не только бессовестная фальшивка Фадеева, но и совестливое страдание Василия Гроссмана доказывает то же самое. В романе “Жизнь и судьба” автор доводит своих героев до газовой камеры — и входит туда
с ними — и правдивейший писатель писал кровью сердца — и думал о своей погибшей матери… А все равно получается — “автор сочиняет”. Сочиняет о том, о чем сочинять нельзя.

Это осознание границ — “литература мало что может”, “нет, все-таки больше, чем кажется”, “мы теряем читателя”, “да…”, “нет…”, “а если попробовать так?” — тоже несомненная тенденция.

2. Из писателей ближнего зарубежья я читаю и перечитываю Бориса Крячко. В связи со вторым вопросом анкеты опять открыла повесть “Битые собаки”, и роман “Края дальние…”, и “Автобиографические эскизы”. Да так и не оторвалась, пока не дочитала. Великий недооцененный писатель.

А что нового прочла? Оглядываюсь… Думаю. Выходит, что только “мини-роман” Ундине Радзявичуте “Франкбург” (“Дружба народов, 2012, № 7, перевод с литовского Анны Глуховой). Роман крепкий, социальный, проблемный.
С чертами абсурдизма и антиутопии. Умный: “Грустить могут только свободные люди. Все остальные должны демонстрировать оптимизм, позитивность и гибкость”.

 

Майя Кучерская, прозаик, литературный критик, г. Москва

 

“Разговор шел, но оборвался”

 

1. В нашем деле все становится хуже — вот основное ощущение от 2012 года.  Все схлопывается. Все меньше мест, где пишут про книги. Все меньше резонанса вызывают литературные премии. От мира современной российской литературы все сильнее ощущение резервации, границы которой с каждым днем сужаются. Мне не хватает старого и исчезнувшего в прежнем виде “Openspace” с его литературными разборами, иногда блистательными, иногда возмутительными — какая разница! Они были, разговор шел, но оборвался. И уже никогда не зазвучит в прежнем виде. У “Colta” уже не было ни сил, ни ресурсов заговорить о литературе с той же силой и властью.  Мне остро не хватает и колонок Андрея Немзера. Хотя я тоже вовсе не всегда могла с ним согласиться. Но вот Андрей Семенович замолчал, не по своей воле, и стало еще безотраднее. Потому что исчез еще один живой голос не только профессионала высокого класса, но и человека, которому хотя бы не все равно. На этом невеселом фоне случилось, впрочем, и  два отрадных события — вышел очень хороший роман Андрея Дмитриева “Крестьянин и тинейджер”. Пусть отчасти и камерный, но важный. Искренне восхищалась этим нежным и страшным текстом, тем не менее критикой он был практически не замечен. Слава Богу — Букеровское жюри все-таки оценило роман по заслугам, всем промолчавшим, поленившимся прочесть — в укор! И второе — вышел роман Евгения Водолазкина “Лавр”. Ничего похожего — по смелости замысла, по уровню исполнения и глубине сказанного — в нашей литературе не было уже давно. Хоть одна настоящая литературная радость под Рождество — роман Водолазкина, кстати, еще и очень религиозным получился. 

2. Я прочитала роман Сергея Жадана “Ворошиловград”, который мне очень понравился. Это сильный текст.  Пусть мне не слишком близок его герой, не очень нравится отсутствие в нем рефлексии, но, с другой стороны, это и не интеллектуальная проза, а быстрый цветной и объемный снимок той кошмарной растерянности, потерянности, в которой все еще пребывает наша страна после развала СССР, причем не только старшее поколение, но и совсем молодые люди.

 

Ольга Лебёдушкина, литературный критик, г. Балашов

 

“Удачи года в эстетическом отношении очень разные”

 

По общему впечатлению, жаловаться на нехватку хороших книг в этом году не приходится. И самое главное — удачи года в эстетическом отношении очень разные. Год начался “Крестьянином и тинейджером” Андрея Дмитриева, о котором сразу было понятно, что это — событие. Про “две России” — столичную и деревенскую — и что “с места они не сойдут”, писали и пишут многие, это давно уже литературная традиция, а с недавних пор — и политический тренд, но в романе Дмитриева все происходит как раз наоборот — эти два полюса национальной жизни сдвинулись с мест и начали движение навстречу друг другу, так что само противопоставление вдруг оказалось ложным и надуманным. Можно только порадоваться выбору Букеровского жюри этого года: на мой взгляд, эта книга в современной русской литературе останется надолго как живая точка притяжения.

Среди событий — безусловно, трехтомник избранного Сергея Гандлевского, вышедшая чуть раньше в том же “Corpus’е” его новая автобиографическая повесть “Бездумное былое” и новый сборник эссе Льва Рубинштейна “Знаки внимания”. Как-то неожиданно в сюжетах литературных биографий обоих поэтов обнаружилось сходство. Гандлевский не уходил в эссеистику так явно, как Рубинштейн, но том эссе в трехтомнике кажется не менее значительным, чем собрание стихов и прозы под теми же обложками. Эта “философическая” составляющая, “поэзия мысли”, вышедшая на поверхность, сегодня заставляет совершенно по-новому перечитать тексты и московского концептуализма, и “Московского времени”.

Ближе к осени вышел в свет “Саратов” Николая Кононова — большой сборник короткой прозы, в котором не меньше половины — новые рассказы. Как и “Фланёр”, “Саратов” — книга для медленного, дозированного чтения. Проглотив залпом, можно или отравиться, или, наоборот, вообще ничего не почувствовать. Современный читатель, к сожалению, все больше привыкает к жидковатому, разбавленному языку текущей словесности. У Кононова вещество прозы, кажется, достигает предельной концентрации, что не мешает ему оставаться прекрасным рассказчиком историй — ужасных, смешных, странных. Обычно сюжеты Кононова — вылазки в кунсткамеру человеческого бытия, в его отдаленные и опасные провинции (здесь Саратов, удачно названный однажды “запредельным топосом” русской культуры (А. Ф. Седов) превращается в метафизическую метафору). Исключением становятся только истории любви, которая в мире прозы Кононова всегда проявляется как редкое явление божественной меры, территорию нелюбви заселяют чудовища, между отсутствием любви и монструозностью здесь всегда стоит знак равенства. Этот жесткий контраст был менее заметен в романе “Фланёр”, очень интересно, что будет дальше. По словам самого автора, он работает над романом, который должен завершить что-то вроде трилогии. По крайней мере, одинокий странник, объединяющий “Фланёра” и “Саратов” в разных цветовых гаммах, по замыслу автора и издателя, кажется, останется и на обложке будущей книги…

Именно потому, что лучшие книги года такие разные, чрезвычайно сложно говорить о тенденциях. Не знаю, тенденция ли то, что условно можно обозначить как второе рождение “тамиздата”. Нью-йоркское издательство “Айлурос” (главный редактор — поэт Елена Сунцова) только в этом году выпустило почти полтора десятка книг современных авторов, среди которых собрание прозы “Чумной покемарь” Виктора Iванiва, получившего за эту книгу премию Андрея Белого, две поэмы Бориса Херсонского и Сергея Круглова — “В духе и истине” и “Натан” под общей обложкой, сборник прозаических и поэтических миниатюр “Мы не знаем” Виктора Боммельштейна — писателя, которого можно назвать главным открытием года (неоткрытие он разве что для пользователей ЖЖ, которые его давно знают и любят), наконец, несколько очень хороших поэтических книг — “Поражение Марса” Геннадия Каневского, “Коренные леса” Елены Сунцовой и “Письма водяных девочек” Марии Галиной. Собирая для себя условную двадцатку лучших книг года, я обнаружила, что половина — книги “Айлуроса”. И это притом что в ту же двадцатку стоит включить и сборник рассказов Александра Чанцева “Время цикад”, также изданный в Нью-Йорке Сергеем Юрьененом. Конечно, этот новый “тамиздат” рожден совершенно иной культурной ситуацией. Это результат существования русской литературы в отсутствие границ и занавесов, еще одна возможность ее выхода к читателю, как в России, так и за ее рубежами. Но определенные выводы волей-неволей напрашиваются: не важно, в России или за ее рубежами, издание некоммерческой литературы (то есть литературы как таковой) в большинстве случаев по-прежнему остается делом подвижников, говорящих самим себе “если не я, то кто”.

2. В первую очередь это вторая книга трилогии Сухбата Афлауни “Поклонение волхвов” — “Мельхиор” (“Октябрь” № 4–5, 2012). На этот раз — “серебряный век” в восточных декорациях, еще один этап пути России в Азию.

Поэзия Бориса Херсонского, которую читаю преимущественно в Интернете — на Facebook’е, на сайте “Полутона” и в “Журнальном зале”. В этом смысле Сеть действительно не имеет и не признает границ, но все-таки хочется надеяться на выход новых книг Херсонского в России.

Если речь о переводной литературе, больше всего запомнился “Франкбург” Ундине Радзявичуте (“Дружба народов” № 7, 2012) — замечательная европейская проза, остроумная, язвительно-афористичная. Честно говоря, среди авторов, пишущих на русском, не припомню никого, кто умел бы писать так смешно.

 

Алла Марченко, литературный критик, г. Москва

 

“Пуговки спороли, фасончик и крой использовали…”

 

1. На редкость бесцветный, “мелкотравчатый” год. Словно романная наша проза, вдруг и вроде бы беспричинно, заняла “горизонтальное положение”. Как если б у всех, скопом, включая лауреатов престижных премий, обнаружился СЭВ (синдром эмоционального выгорания). И в рассуждении “что и про что”, и в отношении того, “как это сделано”. От Степновой (плюс Чижова) до Дмитриева и Терехова — сплошное бэу, кое-как перелицованное и подштопанное. Пуговки спороли, фасончик и крой использовали. Не под копирку, на глазок, но узнаваемо. Потому как срисовано не с именных образцов. Безымянный ширпо-треб, демонстрируя стиль середины века, выглядит убедительней.

2. Из писателей ближнего зарубежья в бумажно-книжном варианте удалось прочесть Сергея Жадана (“Ворошиловград”, Астрель, 2012) и Юрия Петкевича (“С птицей на голове”,Астрель, 2012). Очень интересен в интерпретации Юрия Барабаша портрет Виктора Петрова — “самой загадочной фигуры в украинской культуре ХХ века”(“Новый мир”, 2012, № 8 — “Кто вы, Виктор Петров?
В. Домонтович (Петров) и его повесть "Без почвы": все не то, что кажется”).

 

Лиза Новикова,  литературный критик,

обозреватель газеты “Известия”, г. Москва

 

“Востребованы "речовки" и "кричалки"”

 

1. В 2012-м вышло много интересных книг, из которых главным событием, на мой взгляд, стала публикация романа Владимира Богомолова “Жизнь моя, иль ты приснилась мне”. Но именно в последний год усилилась гражданская активность общества и одновременно во много раз вырос запрос на тексты, которые бы отображали и объясняли этот процесс.

Пока что эту функцию выполняют сами гражданские активисты и блогеры. Но активисты не всегда умеют красиво выразиться, а блогеры говорят много лишнего. Запрос не означает, что писатели должны обозначить свои политические взгляды, свою партийность. Они — по-прежнему — никому ничего не должны. Просто запрос существует.

Приведу пример: в нескольких гражданских акциях этого года участвовала “научно-образовательная колонна”. Студенты и преподаватели использовали так называемые “речовки” или “кричалки”: “Дайте ученым зарплату ОМОНа”,
“Что Париж, что Москва — лишь борьба дает права!”. Однако текстов было явно не достаточно. И вот как помогли несколько поэтов, к которым я обратилась. 

Андрей Родионов: “В агонии социалка! / Врача и учителя жалко!”

Евгений Лесин: “Боится грамотных чинуша, / Как вошь и гнида, — бань и душа”, “До чего дошел регресс / Приходит в школу мракобес”, “В больнице врач один настоящий полковник/ И это лишь врач, а не жулик-чиновник” (публикуется впервые).

Сергей Жадан предложил речовку, которая вошла в последний альбом, записанный им с группой “Собаки в космосе”: “Вчи ЁсторЁю! / Готуй революцЁю! / Лишай аудиторЁю! / Виходь на вулицю! / Не тряпицу на заплату, / А достойную зарплату”.

2. Событие года — роман Сергея Жадана “Ворошиловград” в переводе Завена Баблояна.

 

Валерия Пустовая, литературный критик, журнал “Октябрь”, г. Москва

 

“Прославленные писатели дебютировали

в пограничных жанрах”

В уходящем году было много поводов заглянуть за края литературы, увидев ее плоской и скругленной, как древняя земля, а смежное с ней пространство — неизмеримым и центробежным, как будущее. Прославленные писатели дебютировали заново в пограничных жанрах. Издали своеобразные авторские путеводители Роман Сенчин (“Тува”), Александр Иличевский (“Город заката”), Линор Горалик (“Библейский зоопарк”), Василий Авченко (“Глобус Владивостока”), Андрей Левкин (“Вена, операционная система”), а Дмитрий Данилов опубликовал универсальный путеводитель по любому российскому городу, о котором все равно больше никто не напишет (“Описание города”). Писатель Захар Прилепин собрал книгу остроумных колонок под видом литературной критики (“Книгочет”), критик Сергей Беляков презентовал остросюжетный любовно-исторический роман под видом научной биографии (“Гумилев сын Гумилева”), журналисты Сергей Полотовский и Роман Козак выпустили литературоведческую монографию под видом популярного жизнеописания (“Пелевин и поколение пустоты”), недавняя дебютантка в прозе Алиса Ганиева представила полевое исследование национальной архаики и глобальной модернизации под видом антиутопии (“Праздничная гора”). Новое художественное произведение Майи Кучерской не вызвало единодушного одобрения, но нужно поблагодарить ее за куда более легкую, строгую и давнюю ее книжку “Современный патерик” — в уходящем году многие продолжали именно эту линию на стыке литературы, жития и исторического анекдота: поэт Олеся Николаева во втором выпуске просветительской серии по мотивам знаменитой книги архимандрита Тихона (Шевкунова) (“"Небесный огонь" и другие рассказы”), филолог Евгений Водолазкин в книге увлекательных цеховых баек, увековечивающих по-своему священный образ ученого-книжника в сознании общества, разучающегося читать (“Инструмент языка”), журналист Ксения Лученко в емком документальном сериале (“Матушки. Жены священников о жизни и о себе”). В этом смешанном жанре запечатлевали писатели и самих себя: наконец вышла публиковавшаяся отрывками книга интервью Линор Горалик с действующими поэтами (“Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими”), изданы автобиографические записи Сергея Гандлевского, Людмилы Улицкой. Чистоту жанра в условиях бума писательских автопрезентаций выдержали Андрей Рубанов с исповедью в рассказах (“Стыдные подвиги”) и Лев Рубинштейн с колонками высокого образца (“Знаки внимания”).

Особо хочется отметить книги поэтического избранного: для балансирующего чтения в городском транспорте и самолете — Ингу Кузнецову (“Воздухоплавание”), для чтения скрепя сердце утром в понедельник — Станислава Львовского (“Все ненадолго”), для рождественского чтения в снегу под елью — Светлану Кекову (“Сто стихотворений”).

Главные открытия года случились со мной под самый его финал: теория искусства и искусствоведения в бесхитростных причитаниях Евгения Гришковца (“Письма к Андрею”), чеховская меланхолия в драме Саши Денисовой (“Пыльный день”), советская история как пролог к апокалипсису и новому небу культуры в философской работе Владимира Мартынова (“Автоархеология на рубеже тысячелетий”).

 

Мария Ремизова, литературный критик, журнал “Октябрь”, г. Москва

 

“Или год пустой, или не повезло”

 

1. Ужас в том, что я очень мало что читала из вышедшего в этом году. А из того, что читала, ничего особо приметного на глаза не попалось. Или год пустой, или не повезло. Наверное, о тенденциях говорить просто не имею
права — или это и есть тенденция, что у критиков становится все меньше возможностей следить за процесссом. Но если говорить не только о прозе, то больше всего меня обрадовал выход книги Валерии Пустовой “Толстая критика” — это очень полезная книга очень хорошего критика, и еще страшно понравилось стихотворение Леонида Каганова от имени памятника Абаю. 

2. Из ближнего зарубежья читала замечательный роман Сергея Жадана “Ворошиловград” (М.: Астрель, 2012). И, кстати, возвращаясь к первому пункту, для меня этот роман был, наверное, главным литературным событием прошлого года. Роман очень хорошо написан, притом умный, глубокий и совершенно не занудный, читается просто на одном дыхании. Прямо завидно, что это не на русском языке появилось, в смысле — в оригинале.

 

Андрей Рудалев, литературный критик, г. Северодвинск

 

Литература на острие общественных дискуссий

 

Год начался в митинговых страстях, в повышенном градусе общественной активности. Вначале было “великое” предвыборное противостояние Болотной и Поклонной, которое стало восприниматься не столько идеологическим, сколько социальным противостоянием: силы, влекущие страну вперед к изменениям, столкнулись с якорем консерватизма, нежелания преобразований, который якобы сидит в широких народных массах. Выборы прошли, градус упал, хоть еще впереди и были “марши миллионов”, но все, по сути, свернулось в своеобразному общественному перформансу — “окупай Абай”. В кои-то веки в этом году заявили о себе и наши литераторы, проведя в Москве “марш писателей”, во главе протестного движения обозначились Дмитрий Быков, Борис Акунин. Свою “левую” колонну, но уже на поле Интернет-СМИ, развернули новореалисты: Сергей Шаргунов и Захар Прилепин возглавили “Свободную прессу”.

Ну и, конечно, центральным событием года, равносильным по пиар-значимости с президентскими выборами, стала февральская, нет, не революция, а скоморошеская акция “Пусси Райт”. В литературе она, естественно, найдет свое отражение. Уже есть первые сполохи: от романа Александра Архангельского “Музей революции”, где под занавес действа художники-акционисты крушат бензопилой деревянную церквушку, до откровенного пренебрежения отличной книгой Тихона Шевкунова “Несвятые святые” в финале “Большой книги”. Кстати, в новом романе Дмитрия Быкова “Американец” вообще представлен взрыв храма Христа Спасителя. Тенденция о многом говорит…

Во всем этом как раз обозначились основные проблемы, которые так или иначе предстоит решать, в том числе и в литературе.

Образ и место православной церкви. Все кипучие разговоры и баталии года, многие околоцерковные дискуссии показали, что в современном обществе царит если не крайняя безграмотность в вопросах религиозной культуры, то, по крайней мере, устойчивое непонимание ее. Церковь оценивают исключительно с позиций мирского сознания, рассуждают о ней методами аналогии, то сопоставляют с госмашиной, то примиряют позиции чиновничьего, бизнес-сознания. Но нет настоящего погружения в нее, нет открытого переживания ее сути, а вместо этого люди штампами начинают говорить, что она нам и вовсе не нужна, и мы сами без посредников найдем пути к Богу. Как раз в этом контексте очень важным оказалось появление книги архимандрита Тихона Шевкунова “Несвятые святые”. Он без настырного дидактизма показал, что религиозная жизнь проходит по грани посю- и потустороннего, надмирного и многое в ней с точки зрения обыденной логики не объяснить. Это очень светлая книга, хотя и раздаются упреки в ее елейности и в том, что избегает острых вопросов.

Поэтому очень разочаровал в этом году финал “Большой книги”, который, повторюсь, показательно пренебрег книгой Шевкунова. Конечно, здесь была чистая политика и, возможно, еще и ревность, что посмел покуситься на литературу. Эта очень плохая тенденция нашего литсообщества — самоограждение от всего прочего, тяготение к кружковости и отсутствие широты. Такой поведенческий образ восторжествовал в девяностые, тогда современная литература сама себя загнала на периферию общественного сознания, замкнулась в маленькой и душной каморке, эти норные инстинкты до сих пор еще в силе и жаждут реванша.

Это особенно наглядно отразилось на социальном противоречии, проявившемся в этом году. Вновь на повестке дня дискуссии о народности, о необходимости хождения в народ, и в то же время — выпуклое противопоставление креативного класса, интеллигенции и народа, который часто высокомерно выставляется олицетворением стихии инерционности, отсталости. Эта проблема разделенности показывает слабость общества.

Многие наши интеллектуалы до сих пор мыслят теми же клише, что и “просвещенная” публика, о которой писал еще итальянский мыслитель Антонио Грамши. По его словам, для них “люди "из народа" не обладают внутренним миром, лишены неповторимой индивидуальности. Они — что-то вроде животных”. Этакое бессловесное стадо, “бесформенная животная масса”, погруженная в пучину низменных инстинктов. И в этом плане крайне прискорбно, что литература в обществе за собой настырно закрепляет полумаргинальный статус, сами же литдеятели норовят воспринимать себя носителем меты элитарности. Нарастает противоречие, которое приводит к отчуждению широкого читателя от современной литературы. Становится уже практически бесспорным фактом нашего времени, что литература замыкается на “креативном классе” и на эго автора. Эту тенденцию необходимо переломить, тем более что, если судить по финалам крупнейших премий: “Букер” и “Большая книга”, она только прогрессирует. Как написал один из моих друзей в соцсетях: книги победителей этих премий можно читать только по приговору суда. Может, это и чрезмерно жестко, но где-то близко к правде...

Неплохо проявили себя в этом году критики. Алексей Колобродов, критик из Саратова выдал любопытный сборник с интригующим названием “Культурный герой” и с подзаголовком “Владимир Путин в современном российском искусстве”. Безмерно порадовал Сергей Беляков — у него наконец вышла биография Льва Гумилева, над которой он в последнее время любовно и кропотливо работал. Закономерная и заслуженная радость у Валерии Пустовой — одного из ведущих современных критиков: вышел сборник ее критических статей, опубликованных в нулевые, под названием “Толстая критика”.

В очередной раз проявил себя как острый и крайне актуальный публицист Захар Прилепин. Своим “Письмом товарищу Сталину” он развернул широкую и крайне важную дискуссию. Больше ни у кого из наших писателей ничего подобного не получается, а жаль. Писатель должен бить и работать словом по всем фронтам, влиять на общественное сознание, провоцировать на дискуссию.

2. Из писателей ближнего зарубежья познакомился с творчеством молодых. У жителя Севастополя Платона Беседина вышла книга “Книга Греха”, а повесть “Generation G” одессита Всеволода Непогодина опубликовала питерская “Нева”. Ощущение общего духовно-культурного пространства, не заимствованного откуда-то как некая условная данность, а именно пророщенное личным жизненным, душевным опытом — вот что мне показалось крайне важным у них.

 

Окончание. Начало см.: “ДН”, № 1, 2013.

1 Библионавтика — принципы ориентирования в книжном пространстве.