Стихи я начал писать с тех пор, как себя помню, примерно с четырех лет. Тетка записывала их в синенькую тетрадочку. Во время войны тетрадочка, понятное дело, пропала. Будучи взрослым, спрашивал у тетки: «Когда же я писал лучше, теперь или тогда?» — «Разумеется тогда», — отвечала тетушка. И невозможно было понять, серьезно она говорит или нет. (Тетка моя, Екатерина Павловна Тимофеевская, русская поэтесса и художница, стихи при жизни не публиковала.После смерти вышел сборник ее стихотворений «Бог видимый», а также подборка в журнале «Фома».)

Когда писал, на меня «накатывало», и я испытывал ощущение неизъяснимого восторга, не сравнимого ни с какими земными радостями. Только не подумайте, уважаемые читатели, что меня приводили в восторг мои собственные сочинения. Я ликовал, как говаривал Пушкин, от того состояния, в которое впадал. В юности я что-либо сочинял постоянно в течение дня, но «накатывало» далеко не всегда, в основном в эти молодые годы. Особенно ярко в пятьдесят пятом году — стихотворение «Слово»:

«Стёртой монетой упало слово,/ А я хочу поднять его снова,/ Чтоб все увидели блеск металла,/ Для этого жизни, должно быть, мало./ Родилось слово, как правда, голо./ Оно трепетало, как в небе голубь./ И шли за ним на смерть и на голод,/ Звучало слово в сердечном стуке,/ И вдруг попало к убийце в руки…» и проч…

Стихи часто приходили во сне: «Ты, как за тысячу веков,/ Ты страшно далека./ Ты из приснившихся стихов/ Последняя строка.// Строка, которой мне не в труд/ Любых певцов забить,/ Строка, которой поутру/ Не вспомнить, не забыть». (Последние слова этого стихотворения цитирует А.А.Ахматова в эссе о Модильяни.)

Один раз все же запомнил приснившееся стихотворение. Проснулся ночью, быстренько записал и снова лег спать. Вот вам стихи, сочиненные, нет, вернее, доставшиеся мне без всякого труда, на халяву: «Когда ночную темь итожа,/ Чуть-чуть затеплилась заря,/ Как оказались мы похожи —/ Два одиноких фонаря.// Под нами спал огромный город,/ Звала нас даль одних дорог,/ И одинаково был дорог/ Нас раскачавший ветерок.// Одни в нас лампочки горели,/ Одною искрой нас зажгли,/ Но говорить мы не умели,/ Прийти друг к друг не могли».

Механизм этого феномена мне совершенно не понятен. Предположение, что я что-либо подобное сочинял днем, а потом забыл — отпадает. Ничего похожего у меня и в мыслях не было. Но это единственный случай. Во всех остальных стихотворение в момент пробуждения забывалось.

В 1961 году в моей жизни произошло великое несчастье, погибла моя первая жена Ирочка. Я решил бросить писать стихи. Владимир Яковлевич Мотыль увез меня на Памир, это как на Луну, где я был редактором и помогал ему в работе над фильмом, и действительно целый год ничего не писал. Потом мне множество раз снился «памирский цикл». Стихи лежали в канцелярской папке, написанные карандашом или ручкой на отдельных листочках. Во сне я перебирал эти листочки, думал: а ведь неплохие стихи, кое-что можно отобрать для печати. Утром вскакивал с постели, торопился отыскать папку и не сразу понимал, что «памирского цикла» никогда не существовало.

Как всякий человек, я могу ошибаться, и следующее мое высказывание не стоит принимать на веру. Однако сам я глубоко убежден в том, что великие стихи диктуются поэтам свыше. Такие, например, как ода «Бог» Державина, «Вакхическая песнь» Пушкина, «Рождественский романс» Бродского… Подобных шедевров, естественно, немного. Остальное — более или менее удачная версификация.