Арина Обух родилась в 1995 году в Санкт-Петербурге. Окончила Художественно-промышленную академию им.А.Л.Штиглица, художник-график. Лауреат Международного Волошинского конкурса в номинации «малая проза» (2015). Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Звезда» и др. Предыдущая публикация в «ДН» — повесть  «Муха имени Штиглица» (2017, № 5). Живет в Санкт-Петербурге.

 

 

Розовый Кролик и другие

Радмиле Чугурович

 

За соседним столиком сидел Розовый Кролик. Он снял ушастую голову и внутри оказалась потная голова фиолетовой бабушки.

Практически у всех бабушек, которые мне встречались, был такой цвет волос. Фиолетовые локоны старых фей пушились на ветру, наводя на мысль о неизбежном. Что когда-нибудь придет старость, и бедность заставит вылить чернила в тазик и окунуть в него голову. Седина исчезнет, волшебство останется.

Ну и голова кролика сверху.

Фиолетовый Кролик пил вишневый морс, ел блинчик по акции «ветчина со сливками» и задорно болтал розовыми лапами. Справившись с блинчиком, он снова надел кроличью голову и пошел зазывать людей в эротический магазин.

По большей части на него реагировали дети:

— Мама, смотри, какой зайчик! Возьми у него бумажку!

Тут надо отметить, что фиолетовая сущность Розового Кролика была совестливой и прятала от детей флаеры. Центром ее внимания были мужчины элегантного возраста.

 

Однажды все места в нашем любимом кафе были заняты и Кролик подсел к нам. Он по-свойски представился: Люба. Люба ела чечевицу и рассказывала, что эта должность досталась ей по блату, что стариков в такие заведения не берут.

— Вот у меня знакомая есть. Так она в музее работает. Спит бес-про-буд-но! Чья-то родственница. Там только родственники работают. Самое блатное место. Она дома все время спала, а теперь ее на стул в музей пересадили. Экспонат! Я даже на нее смотреть ходила. Спит, мраморная! Завидую, конечно. Но кто ж меня туда посадит?! Я и сюда-то еле устроилась. Сын подруги — директор. Но вам в этот магазин заходить не стоит, даже когда вырастите. Я лично внутрь не захожу — противно, я костюм с собой ношу, в пакете.

Люба лукавила. Потому что дальше она стала перечислять весь ассортимент. Сначала на ее лице возникала невинность — «смотрю, рога какие-то, думаю, а куда это надевают?!», потом осуждение — «в наше время без этого обходились!», потом блеск в глазах — «а бельишко там хорошее, хлопок!»

Мы с Милой окончательно запутались, что привело Любу в эротический  магазин — бедность или здоровый интерес к жизни.

Нам в то время было по четырнадцать лет, и мы с подругой Милой тоже решили подработать  промоутерами. В агентстве «А-Мир». Клеили по городу объявления в духе: «Срочно! Продам однокомнатную квартиру рядом с метро. Тамара».

Однажды видим, за нами гонится какой-то сумасшедший мужик с раскаленным лицом. Срывает наши бумажки, трясет ими и орет: «Просто уважение надо иметь! Просто уважение!..» И вся стая белых объявлений летит в мусорку.

Какое уважение? При чем тут уважение?

Мужик указывал в даль. На перспективу обклеенных нами зданий. Все дома стояли в заплатках. Город с нашей помощью стал похож на нищего.

Еще один смысл слов этого раскаленного мужика открылся нам позже, когда мы позвонили работодателю с вопросом о гонораре. Вежливый директор Амир, поблагодарив нас, объяснил, что день зарплаты — пятница. С этими словами он, видимо, вынул сим-карту и бросил в Неву. Сим-карта опустилась на дно, и с ней исчез целый «А-Мир». В пятницу на месте фирмы открылся зоомагазин.

Конечно, фирма закрылась не из-за нас. Кругом толпились погоревшие квартиросъемщики, у которых встреча с Амиром тоже была назначена на пятницу. И все эти люди походили на нашего знакомого раскаленного мужика. Все трясли объявлениями. Но там, где когда-то находилось кресло Амира, уже стояла клетка с шиншиллой.

 Мила маниакально звонила Амиру несколько месяцев. После чего на свободном английском передавала мне слова оператора: «The subscriber cannot to receive your call at the moment. Please try again later» — «В данный момент абонент не может принять Ваш звонок. Пожалуйста, позвоните позже».

Мила понимала эту фразу буквально.

— Зачем ты звонишь?! Чего ты хочешь? «Просто уважения»?

 

После долгих поисков мы наконец нашли идеальную работу. Требовались психологи. Без опыта работы, без высшего образование и без знания английского языка.

Мы подходили по всем параметрам.

В обязанности входили «разговоры с иностранными пенсионерами и инвалидами». И мы представили себе этаких пожилых веселых фермеров в клетчатых рубашках, которым нужна наша поддержка.

Нас встретили прекрасные девушки:

— Английский знаете?

— Очень плохо.

— Хорошо, это не так важно. Вот место вашей работы.

Нас отвели в комнату розового цвета с затворенными шторами и включенными компьютерами.

— А что от нас требуется?

— Просто отвечать на звонки. Английский знать необязательно, для этого есть онлайн переводчик. Вы должны разговаривать с собеседником и быть готовыми, что он может попросить вас сделать что-нибудь.

Мы, как козы, уставились на нашу работодательницу.

— А что именно?

— Ну, например, вас могут попросить встать. Покрутиться. Потанцевать. Вы же можете танцевать?

И мы представили, как в этой розовой комнате мы танцуем перед компьютером. И, видимо, козье выражение наших физиономий стало раздражать работодателя.

— Ну вы же наверняка делаете это дома бесплатно, а тут вам за это заплатят деньги!.. Кстати, хорошие деньги. Причем за каждую минуту. Да, и, может быть, вас попросят расстегнуть пару пуговиц на блузке.

Мы взглянули на свои майки с драконами.

— В следующий раз обязательно наденьте что-нибудь с пуговицами.

Пуговицы. Какие выдумщики эти «иностранные пенсионеры».

— Что смотрите? Танцевать умеете?

— Да.

И мы начинаем танец в сторону выхода.

 

Честно говоря, мы не бедствовали настолько, чтобы плясать перед клетчатыми фермерами. Родители выдавали нам на карманные расходы, но хотелось иметь свои деньги. Вольные.

И поэтому мы решили еще раз попытать счастье и отправились в кондитерскую, которая называлась «Рай».

Кассирша в белом чепчике, похожем на торт-безе, дала нам стопку флаеров и велела не уходить далеко от кондитерской. Мол, выйдет и проверит — на месте ли работники.

Мы добросовестно предлагали людям «Рай», но народ в него не спешил. Только из вежливости они брали наши листовки и несли к мусорной корзине, которая уже и без того пообедала нашими объявлениями.

— Будьте счастливы, а?! Будьте счастливы! — просил всех Человек-Ролл.

Он зазывал всех в китайский ресторан «Суши-Роллы» и на его макушке вихлял хвост креветки. Это был самый жизнерадостный Ролл на свете. Он любил танцевать около очень грустных людей, которые стояли у светофора и, когда загорался зеленый, он кричал им вслед:

— Будьте счастливы, а?! Будьте счастливы!

Выйдя на проверку, кассирша из «Рая» увидела, что все наши флаеры в мусорке, и вычла штраф из нашей зарплаты. Сто рублей с каждой. Итог: пустые карманы.

Узрев, что нас изгнали из «Рая», танцующий Ролл поспешил к нам:

— Не грустите, красавицы! Вон там, за углом, «Веселый Апельсин». Там не кинут. Будьте счастливы, а?!

Да какое счастье?! При чем тут счастье?!

И мы побрели в «Веселый Апельсин».

Там на наши головы водрузили шапки-дольки.

 

…Моя подруга Мила — сербка, которая родилась в Петербурге, переехала в Москву и снова вернулась в Питер. В классе мы обе оказались новенькими. За партой встретились два одиночества. Две доли.

И теперь эти горе-дольки раздавали листовки. Улыбались и просили не сразу выкидывать: «Чуть подальше, пожалуйста, нас проверяют!»

Двум долькам заплатили честные деньги. И мы отправились в кафе, где в один присест съели всю зарплату.

— Но меня волнует будущее, — вздохнув, сказала Мила.

— А будущее — по самочувствию.

 

…Нам по четырнадцать лет. И от этой жизни пока нам ничего не нужно. И ей от нас — тоже. Мы знаем, что все начнется через год… через два… через пять… начнется совсем другая жизнь.

Но что-то останется от прежней.

…Останется привычка всегда брать флаеры у промоутеров. И выкидывать эти флаеры далеко-далеко от места стоянки всех этих Кроликов, Гейш, Бутербродов и Брынз...

Мы непременно доживем до фиолетовых волос. И у каждого эротического магазина нас будет встречать Люба. (Или это будет наше отражение в витрине?) И Люба снова с достоинством скажет: «В наше время без этого обходились!»

А на каждом перекрестке судьбы — и это тоже мы знаем! — нас будет поджидать танцующий Ролл и кричать нам вслед:

— Будьте счастливы, а?! Будьте счастливы!

 

 

 

Дикий янтарь

 

I

 

Все началось с того, что она заняла мое место. Я зашла в класс и увидела за своей партой себя.

Это была Амина. Она сидела так, как будто она уже привыкла каждый день быть мной и не видит в этом ничего особенного. Я обошла свою парту и села сзади, рассматривая ее свежевыкрашенный затылок.

Ребята, вы видите, что она — это я? Или я — это она?

Мои рыжие волосы, челка, рюкзак, зеленое пальто, родинка на щеке, привычка носить галстуки и значки. Я узнала ее только по черным бровям. Их она забыла покрасить.

Очень захотелось сказать: встань, пожалуйста, Амина, с моего места. Но было почему-то неудобно. Сиди, сиди, конечно, если тебе нравится.

В будущем мы вместе с ней поступим в художественный вуз. А через два года она с успехом перейдет в экономический… И для меня у нее найдется несколько добрых советов.

— Лет через двадцать Берест станет настоящим мужчиной, и ты влюбишься в него, — говорит Амина.

Она хочет помочь мне.

— Оставь его. Ты красивая. У тебя в жизни появится мужчина, который захочет заботиться о тебе. Обязательно. И это не Берестов, понимаешь?

— Понимаю. Нет, не понимаю. А почему?

— Ты читала «Идиота»? Там была женщина… Которая долго не могла определиться… А потом ее убили.

Она смотрит на меня пристально. Я улыбаюсь. Сегодня она купила браслеты, как у меня, и прячет руку в кармане.

«Амина» переводится с арабского как — «надежная».

Я могу не волноваться. Она проживет мою жизнь за меня.

 — Он будет любить тебя всегда. И будет любить тебя еще больше, если ты уедешь… Уезжай, — настаивает Амина.

Амина всю жизнь делала все лучше всех. Лучше всех рисовала. Лучше всех пела. Знала несколько языков. Лучше всех решала задачи. Правильный расчет во всем. Может, и мной у нее получится быть лучше. Без ошибок.

Нет, она слишком умна. А Берест считает, что женщина должна быть глуповата.

— Але, привет, послушай, я встретил девушку — она невероятно тупая. Она прекрасно тупая. Она такая тупая! Как должна быть женщина. Она не знает, что пирамиды находятся в Египте, представляешь? Я помогаю ей готовиться к экзамену по истории. Слушай, а это я тебе звоню? Или это ты мне звонишь? Я?.. Сколько мы не общались? Три дня? Знаешь, эти три дня я был счастлив. А сейчас услышал твой голос, все вспомнил и сразу устал. С тобой тяжело. Будь проще.

— Да я простая, Берест! Я такая простая — пойду сена поем.

Правда, я знаю, где находятся пирамиды. Но это все.

 

Берестов — создатель двойников. Произнося мое имя, он каким-то магическим образом добивается того, что все его поклонницы рано или поздно красятся в рыжий цвет. Они пахнут, как свежевыкрашенные заборы. Хотя, названия красок звучат многообещающе: «Веселый апельсин», «Страстная орхидея», «Нежная лилия».

— А твои волосы, я помню, пахли сеном и солнцем… — говорит Берестов. — Знаешь, я влюбился в нее зимой. У нее была шапка, как у тебя. Зимняя, с косичками. Я как увидел... Сразу влюбился.

— В шапку?

— В Веселый Апельсин.

Теперь, идя по городу, я встречаю себя на остановках, листая фотоальбомы любимых групп, на концерты которых не смогла пойти, вижу себя в первом ряду. А в коридорах университета мой двойник говорит мне: «Здравствуй». Они следуют за мной по пятам, посещая те же магазины, выставки, фотографируясь у тех же картин.

— Они сумасшедшие?! — ору я Бересту.

— Да, — отвечает он.

— Они хотят убить меня и занять мое место!?

— Ты для них божество.

— Они атеистки!

Берестов смеется.

— По-моему, Берест, они влюблены не в тебя, а в меня, — мстительно говорю я.

Но Берест снисходительно улыбается и пожимает плечами. Ему кажется, что отныне он неуязвим.

 

 «Уезжай…» А он повесит мою акварель «Буря» в своей комнате. И будет водить моих двойников на экскурсии, как в музей. «Это ее автопортрет. Знаешь, у нее был такой дурацкий характер… Из-за нее у меня не осталось друзей. Не осталось никого, кроме нее. А она взяла и уехала».

Если двойники не пожелают ходить на экскурсии, а захотят в кино или просто прогуляться по городу, — то он возьмет с собой чемоданчик и, проходя по знакомым местам, время от времени будет доставать оттуда меня, как старую надежную карту: «Вот в этом кафе мы сидели с ней. А тут она сказала, что меня не любит. А тут передумала…».

— Заткнись. Ты говорил это уже сто раз. Давай перейдем на другую улицу.

Но нет, нет в этом городе «другой улицы».

Со временем двойников будет все больше. И однажды я приеду в совершенно рыжий город. Осенний город рыжих женщин…

— Лет через двадцать Берест станет настоящим мужчиной, и ты влюбишься в него, — как заведенная, повторяет Амина.

 

И вот ему сорок. Та же любовь к полосатым рубашкам, та же привычка хмурить брови. (Берестов, ты не изменился!) И та же усталость. Но другая усталость, такая интересная усталость…

Но только сейчас тебе по-прежнему двадцать. А ему сорок.

У вас одинаковые имена. Вы оба родились шестнадцатого ноября. Ваши дни рождения я буду праздновать в один день. Или не буду праздновать, но тоже в один день.

Ваша жизнь — это поход к цели, но основное время вы тратите на сборы. И ждете, когда финиш сам добежит до вашего старта.

Я слушаю ваши бесконечные истории. И вы не можете понять — интересно мне это или нет. В такие минуты надо просто остановиться — не останавливать, а самой… Замереть. Посмотреть на скалы. (Откуда скалы? Неважно.) Поделать упражнение для глаз. Наводя резкость на своего собеседника. Затем на скалы. Собеседник. Скалы.  И просто сказать:

— Давай поедем туда, где есть горы и скалы?

— Давай.

И мы едем в Город Гор. Город его детства.

 

…Мы гуляем по городу. Он просит меня запоминать имена деревьев. Тут я жил. Тут учился. На этой горе провел свою молодость. Смотри, какой вид, нравится? Стой. Я тебя сфотографирую. Жаль, что тут так много людей сейчас. Они заняли все мои места. Вон там тоже красиво, пойдем. Видишь мост, до него не так далеко…

До самых сумерек я брожу по чужому родному городу. По чужой жизни и чужим остановкам.

— Как зовут это дерево?

— Забыла. А это важно?..

Важно, что небо светило красным. И ветер пытался разговорить безымянное дерево. Прозрачно-черный узор под ногами начал шевелиться. Ветка тонко единилась с веткой. И тень одного листа ложилась на другую очень осторожно, не делая кляксы, а обретая новую форму.

 — Мне столько нужно тебе рассказать, а ты даже название дерева не можешь запомнить.

Потому что я, как мечтал Берест, «прекрасно тупая». И я знаю, что ты тоже расцениваешь мое невежество как великое счастье.

Я для тебя как пустая корзина для сухих листьев. И ты желаешь заполнить эту корзину всеми своими воспоминаниями. Сложить туда всю свою жизнь. Рыжие, багряные листья уже вываливаются, но ты придавливаешь их рукой и несешь новый букет.

— Куда ты опять улетела? Ты не хочешь меня слушать?

— Хочу.

— Помой черешню.

Мою.

— Смотри на меня! Я же тебе рассказываю.

— Я слушаю.

— Я твоих глаз не вижу!

Смотрю.

И чувствую себя древним египтянином на наскальном рисунке: глаз мой и тело смотрят в анфас. А лицо в профиль.

Мой фараон опять рассказывает о создании мира. И о своем личном участии. Я подношу ему черешню и думаю: а где мои непрожитые двадцать лет?!

Они у Доминик.

Это жена. Бывшая. То ли гречанка, то ли испанка, то ли всё вместе — испанка из Греции. Как Эль Греко. Кажется, его тоже звали Доменик. Сейчас посмотрю. Точно, Доменикос.

— Знаешь, когда она впервые приехала сюда, она сказала…

Доминик все время что-то говорила. Шла и говорила. Перебивала. Становясь все более и более навязчивой…

Кто бы ни приехал сюда, станет Доминик. И будет учить имена деревьев.

Но дело было не в ней.

А в чем? Не знаю… Но точно не в ней. Наверное, просто хотелось прожить свои двадцать лет, вот и все.

Бывший муж Доминик напоминал мне учителя рисунка, который всех студентов учил рисовать, как он. А если они рисовали иначе, значит, они рисовали неправильно. Доминик, видимо, тоже рисовала неправильно. Доминик не желала поддаваться обработке. Как дикий янтарь.

— Дикий янтарь?

— Есть целый город Дикого Янтаря.

 

 

II

 

В городе Дикого Янтаря есть маленький домик на берегу моря. Просто домик. Но если принести в него краски, то будет мастерская. Я так и сделала.

Еще в этой стране есть старинный Университет философии. Такая странная профессия — «философ». Для чего нужен философ? Единственно для того, чтобы учить других быть философами.

Но однажды этот Университет закрыли. И все философы ушли в море. Ловить янтарь.

Просыпаясь ранним утром, я обычно наблюдаю, как философы бродят по воде, протыкая сачками море.

— Барышня, купи янтарь!

— Спасибо, у меня есть.

— У тебя эпоксидка! А у меня настоящий янтарь! Дикий! В шкуре!

— Как это, в шкуре?

— В шкуре, в шубе, в коже! Смотри!

Пальцы продавца-философа из янтарной лавки начинают бешено скрести по камню.

— Видишь, какой! Настоящий! Необработанный! Кожа у него такая — исцеляет!

— Точно настоящий?

Продавец, нахмурившись, берет зажигалку и поджигает янтарь.

— Слышишь, как пахнет?

— Слышу.

Слышу лес. Запах костра, смолы, хвои…

 

И однажды из колонок маленького старого радиоволна выплеснула голос. Необработанный, неэстрадный. Голос, как янтарь в коже.

Этим голосом наполнились открытые сосуды, вазы, кисти, поры холстов — и казалось, что всё в этом доме имеет к нему какое-то отношение.

Так появился его портрет. Портрет голоса.

— А что это у него за спиной — рыба или два крыла?

— Он рыбак.

— Точно не ангел? О, а тут он на коне!..

— Он казак.

— Да знаем мы его. Он актер. Образ, а не человек. Кстати, если это воск, то это недолговечно…

Я всегда рисовала тем, что попалось под руку: брала соль, перец, мускатный орех, кофе, ваниль, сахар, гречку, газеты и шла готовить картину.

Портрет пока был в состоянии черных линий. Справа был прикреплен кусок газеты, где еще можно было прочитать, что погода в августе была очень солнечной для страны Дикого Янтаря. Я зашторила окна, чтобы слепящий свет не мешал работать. Но солнце, прилипшее к панорамному окну мастерской, вдруг вывалилось из-за штор и бесцеремонно упало на портрет.

Кисть провела по солнцу и окрасила охрой правую часть лица. Заложив несколько цветов, я покрыла все кипящим воском. Сверху (на крылья и рубаху) положила белый грубый грунт. И пошла заваривать чай, глядя на работу издали. Нужно подождать, когда высохнет и начать красить.

На следующий день я покрыла черным цветом рыбу-крылья, а фон залила темно-синим и желтым. Попадая на воск, краска сворачивалась. Но я проводила флецем снова и снова — воск покорялся. И любой цвет, даже черный, казался прозрачным.

Наконец наступил главный этап — снимать слои воска. Под мастихином черный воск стружкой полетел во все стороны. А на его месте получилась белая ледяная чешуя.

 

А на новом холсте собралось целое застолье.

Стол состоял из долек арбуза, краски сочились и капали на пол. В центре я решила посадить его.

А он не садился.

Он сел с левого края стола. А за ним вдруг стали усаживаться, без спросу, все персонажи его песен. И каждый находил свое место на холсте сам.

Примерно так же на выставку собираются гости. Сначала приходят знакомые лица. А потом возникают персонажи — люди, которых ты совсем не знаешь и поэтому внимательно наблюдаешь за ними. У какой картины они остановятся? Понравится ли она им? А как они узнали о выставке? Может быть, они пришли только на фуршет?

Только на фуршет, обычно, приходят друзья, знающие твои картины наизусть. А незнакомцы… Кто знает, зачем приходят незнакомцы.

Мне кажется, все незнакомцы — это ангелы. У которых нет дел на Земле и они блуждают по выставкам.

 

— А вы знакомы с его мамой…? — спрашивает ангел, называя имя Портрета.

Ангел берет меня за руку и ведет сквозь толпу и стекло. Выставка художественного стекла называлась «Эволюция иллюзий».

— Познакомьтесь. Это та самая девушка, нарисовавшая портрет...

Дальнейший разговор проговариваю про себя всю дорогу обратно: вот ангел берет меня за руку, познакомьтесь, его родители — художники, все закончили один и тот же вуз, как и ты, давайте сфотографируемся, замечательно.

И снова по кругу: а вы знакомы?.. Ангел берет меня за руку...

Ангел еще долго, долго-долго брал меня за руку. Но потом отпустил. И все опять превратились в портреты.

Я столько времени провела с Портретом, что он уже должен был материализоваться. Сесть рядом. Налить чай.

— Зеленый, черный? С чабрецом?

Но именно он не оживал. Хотя все персонажи уже ходили по комнате, городу, выставкам, а он оставался в раме.

Однажды я сфотографировала портрет и отправить ему.

Его ответ заключался в одном значке: кулак и большой палец вверх — мол, «супер».

Жизнь как-то утихла. Может быть, просто радио сломалось.

С портрета упал кусочек грунта.

— Если это воск, то это недолговечно.

 

Через какое-то время, просматривая фотографии с концертов Портрета, я вдруг увидела рядом с ним себя.

Конечно, это была не я: цвет пережат — волосы еще рыжее, чем мои настоящие, родинка на левой щеке ярче и крупнее и от того заметнее на фотографии, в то время как у меня самой эту родинку все пытались стряхнуть со словами:

— У тебя пылька на лице.

То есть, на фото был двойник. Причем он (она) держал в руках огромный помидор.

А под фотографией сообщалось, что объявлен победитель конкурса «Вести с полей» на лучший урожай, выращенный на своей даче. Главный приз — билеты в ресторан и на концерт Портрета, его книги и диски с янтарным голосом. И, само собой, совместная с ним фотография.

Это была ресторанная пиар-акция. Сюр, где все смешалось — кони-люди, песни, люля-кебаб, лечо и томаты.

Такие вот вести с полей. С приветом от Береста.

Организаторы настаивали, что помидор актеру очень понравился. Фотодокументы прилагались: кулак и большой палец вверх — супер.

 

 

III

 

…Я села в машину, и он тут же начал что-то говорить. Смысла не улавливаю, выхватываю отдельные слова: короч, ну типа, в натуре, ну эта, чо, реально, ты ж художник, ну как-то так, и это самое, и дело вот в чем.

Разговор об искусстве.

Он   достает с заднего сидения огромный черный рюкзак. Сейчас вынет пилу или топор, все, думаю, сейчас зашинкует.

— А это мои рисунки, — говорит он, доставая из рюкзака папку А-4.

Смотрю. Понимаю, что в рюкзаке по-прежнему лежит пила. Хвалю. Замечаю, что куртка-камуфляж надета на голое тело.

— Не, ну я реально долго рисовал, особенно траву — на месяц на дно залег, а с полем ваще заманаца можно.

Смачный хлопок жевательной резинки, дополнив его слова, завершает образ. Нахожусь в ожидании, что этот образ растворится, как хлопок жвачки. Нет, не растворяется. И жвачка долгоиграющая — розовый детский «Орбит». Второй хлопок. Третий. Ищет в рисунках поле.

— О, поле, смари! Не, ну прикинь, каждую травинку гелевой ручкой!

Я перепутала машину. Точно. Ситуация «не стой — беги».   Но мы уже едем. На моем лице высвечивается выражение: «позвонить другу или попросить помощь зала». Мобильник забыла. Зал пустой: кругом темные безлюдные улицы. На часах двенадцать ночи. Пытаюсь совладать с лицом. Завязываю разговор о возможных общих знакомых.

— Ты знаешь N?

— Конечно! Друг семьи. Маринованных миног любит. Мы один раз все вместе в магазин зашли. И она — интеллигентная женщина! в шубе! — купила маринованных миног, отошла в уголок магазина и все съела! В магазине! Маринованную миногу. Интеллигентная женщина. В шубе.

— А почему в магазине?

— Я ж говорю, очень миногу любит! Заедем на заправку? 

Пока он будет расплачиваться за бензин, я сбегу.

Паркуемся рядом с кладбищем. Так, если и сбегу, то недалеко.  

— Ты какой кофе будешь?

— Американо.

— Я тоже американо люблю.

А я вообще не люблю кофе. И заправки, кстати. И кладбище ночью тоже не очень. Но надо выиграть время.

Он хлопает дверью и бежит через дорогу. Зеленые штаны и куртка-камуфляж. Мужчина в камуфляже может создать у женщины обманчивое чувство защищенности. Но, по моим скромным наблюдениям, камуфляж особо предпочитают носить те, кто как воин задолжал в положенное время Отечеству.

Я пытаюсь открыть дверь, но безуспешно. А он уже идет обратно и несет два пластмассовых стаканчика. Желтый и синий. Протягивает мне оба.

— Ты какой выберешь?

Мне все равно, я беру не глядя.

— Не, ну чисто эстетически, какой?

Эстет, блин. Задаю встречный вопрос:

— А почему у тебя камуфляж на голое тело?

— О, меня сегодня психиатр то же самое спросил!

А, вот в чем дело!

— Мне справка нужна была. Я говорю: доктор, мне бы по-быстрому справочку о том, что я нормальный — права на машину заканчиваются. А он отвечает:

— По-быстрому не получится.

— Почему?!

— А потому. Почему у вас камуфляж на голое тело?

— Так я на рыбалку еду.

— А почему от вас пахнет костром?

— Так с рыбалки еду. Я туда-обратно. Думал, быстро тут у вас всё.

Я усмехнулась.

— А как он понял, что ты нормальный?

— Не знаю, мы часа два с ним беседовали.

Камуфляж — тоже кожа. А под ней три сущности. В профиль — римский легионер, линия лба классически переходит в линию носа, вид воинствующий. Затем является садовый гном, он приходит в анфас: детские пухлые щеки, пухлые губы, длинные ресницы. Поставить такого в саду рядом с гладиолусами — и любоваться, пусть хлопает жевательной резинкой.

Третья сущность обитает в нем по каким-то особым дням. Четвергам, например. Четным. Или нечетным. Короче, не сегодня.

И по этим четвергам он вне зоны доступа. Все же остальные дни — камуфляж, кладбище, парковка, ты какой кофе будешь?..

Ухожу. Оставляя в машине весь этот чертов камуфляж, который…

Который, конечно, — шуба, кожа, шкура дикого янтаря.

И радиоволна снова выплеснет на берег его голос...

 

А где-то каждое утро продавец дикого янтаря тащит на себе огромный рюкзак — янтарный сизифов камень.

На вершине горы стоит его лавка. Он раскладывает янтарные фигурки, картины, бусы, браслеты, вазочки, магниты, брелоки, мешая фальшивый янтарь с настоящим. И каждый день ему задают один и тот же вопрос:

— Точно настоящий?

Он достает зажигалку.

И до самой ночи на вершине горит огонь.

— Слышишь? — орет продавец янтаря.

— Слышу!