Рябов Олег Алексеевич родился в 1948 году в г. Горький. Окончил политехнический институт по специальности «радиоинженер». Первая публикация состоялась в 1968 году. Первая книга — повесть о войне «Письма отца» — вышла в издательстве «Молодая гвардия» в 1988 году. С тех пор вышли пятнадцать книг стихов и прозы. Печатался в журналах «Наш современник», «Нева», «Север» и др. Лауреат конкурсов «Ясная Поляна» и «Болдинская премия». Член Союза писателей России, российского ПЕН-центра, Национального союза библиофилов. Главный редактор журнала «Нижний Новгород».

 

 

1

— Там тебе телеграмма на столе лежит, — это Соня, жена, кричит с кухни.

— Подожди, ничего не слышу — вода течет, дай хоть рожу-то помыть да побриться, да чаю стакан налей. Пять дней дома не был, в лесу жил.

— Алексей умер!

— Какой Алексей?

— Твой брат, Алексей.

Владимир Демидович, не домывшись, не добрившись, в трусах и майке вышел из ванной, вытирая шею, лоб, руки полотенцем, и прошел на кухню, где жена его Соня занималась своим хозяйством. Ему немного за пятьдесят, для своего возраста он просто видный мужчина: высокий, большой, ни пивного, ни стариковского брюха еще нет, густые, почти пепельного цвета волосы, крупный широкий нос, ветвистые темные брови и контрастирующие с ними щеточки светленьких коротеньких ресниц.

— В комнате на столе телеграмма. Похороны сегодня.

— Сегодня, это — хреново. Значит — уже похоронили.

— А я не могла до тебя дозвониться.

— Опять аккумулятор сел.

— Тебе же мой Коля подарил новый современный мобильный телефон, а ты все со своим старьем носишься, которым, наверное, еще Наполеон пользовался.

— Надо Лизе позвонить, жене Лешкиной.

— Подожди, сейчас я тебя накормлю, чаю попьем, а потом уж и звонить будешь.

— Скажу, что на девятый день приеду.

— Конечно. Девятый день для близких родственников самый важный день.

— Почему?

— А на девятый день Господь велит ангелам привести к нему душу усопшего для принятия решения — как с ней быть!

— Так значит он самый важный не для родственников, а для души Лешкиной?

— Ну да. Но считается, что именно в этот день все близкие родственники должны собраться вместе и вспоминать: какие добрые дела совершал усопший при жизни. Садись за стол, ешь, а потом решим, как быть. Сколько туда добираться-то, если на машине?

— Через Москву километров восемьсот, наверное, будет. А может, и тысячу. Ты пока разбери там мой рюкзак. Там леща килограмм десять. Надо присолить.

Долго и молча сидел за столом в столовой комнате Владимир Демидович Павлюк, с час, наверное, ковыряя холодную картошку вилкой. Соня несколько раз заходила с кухни, молча смотрела на него и уходила.

Последние годы Павлюка буквально преследовала назойливой мухой мысль, что надо съездить в родной город, где родился, где вырос, где живут друзья детства и молодости, где учился ходить, говорить, читать, жить, любить.

Почти тридцать лет не был.

Надо съездить, чтобы пройтись по забытым, но каждый день настойчиво встающим перед глазами родным улицам, постоять на берегу Волги, вдохнуть ее воздух, ее запах, он его помнит, этот запах — забыть невозможно. Надо, не торопясь, посидеть со школьными товарищами или за чашкой кофе или за бутылкой водки, от души и сладко посмеяться, вспоминая свои детские и школьные проказы. Надо зайти в институт, в свой мединститут, к профессорам, которые когда-то были его однокашниками, и с ними тоже повспоминать студенческие годы, рассказать друг другу о своих успехах и победах.

Вот тут-то и вырастал тот барьер, который не позволял Павлюку ехать в город детства, который буквально запрещал ему встречаться со школьными и институтскими товарищами — нет успехов! Нет побед! Одни поражения и потери!

Младший брат, Мишка, чернобыльский ликвидатор, умер от лучевой болезни, от радиации, чуть ли не пацаном, еще в училище учился, не оставив ни детей, ни семьи, — Днепропетровский госпиталь. Почти сразу и отец с матерью сгорели от горя в течение года. Тогда в Киеве, в который непонятно зачем переехали родители на старости лет, на похоронах сначала отца, а потом и матери Павлюк и виделся со своим старшим братом Алексеем последние разы. И вот — теперь никого не осталось. Конечно, где-то есть сын Артём, но его Павлюк тоже не видел много лет, с тех пор, как развелся со своей первой женой Валентиной. Тоже уже пятнадцать лет прошло! А ведь живет он сейчас в его родном городе, и живет он в квартире бывшей первой тещи Павлюка, в той самой, на втором этаже, на балкон которой он забрасывал множество раз букетики цветов, когда еще женихался.

При всем своем мужестве, при всей своей выдуманной силе воли, которой он скрытно бахвалился сам перед собой, стыдно ему было за несложившуюся жизнь. Хотя стыдиться тут нечего: честно дружил, честно любил, учился, работал, служил, оперировал, резал, пришивал, спасал, и в результате — у разбитого корыта. Даже не у корыта — у разбитого всего: судьба не сложилась. А ведь он, Павлюк, так уверен был в себе, в своих силах, в своей предначертанной дороге, что трудно понять ему было теперь, что могло все так перевернуться. И генеральские погоны, и министерские кабинеты казались ему в тридцать лет реальной частью его будущей судьбы, а сейчас они вызывали у него лишь горькую усмешку.

 

2

Володя Павлюк вырос в полковничьей семье: отец его был боевым офицером, прошедшим, как и положено мужчинам его поколения, всю войну. И по общественному, и по материальному положению в шестидесятые и в семидесятые он смело мог себя относить к элите общества, хотя такого разделения и не существовало — страна старалась жить дружно и не выпячивать свои болячки и достоинства. Но и спрятать их было невозможно: автомобиль «Волга» уПавлюков был, а это уже роскошь, которую себе могли  позволить немногие. Точнее — иметь эту роскошь кое-кому разрешалось только с очень высокого одобрения.

В таких семьях для мальчиков и порядок, и распорядок были максимально приближены к казарменным: утвержденный режим дня висел прикнопленный на стене — подъем, зарядка, обливание холодной водой, завтрак и так далее. Да и вся личная жизнь большинства мальчиков тех лет, если вдуматься и разобраться, была строго регламентирована: чтение книг, спортивная секция и какой-нибудь кружок во Дворце пионеров — обязательны, а как факультатив еще возможны музыка, бальные танцы или английский язык. Но несмотря на лимит свободного времени, часто прорастали в мальчишеских душах семена романтики, занесенные Майн Ридом и Аркадием Гайдаром, и завязывалась пацанская школьная дружба, на всю жизнь.

Был и у Павлюка закадычный школьный друг Юрка Лалыкин. Этот друг, Юрка, появился на горизонте у Павлюка во втором классе, когда Лалыкину старшему, директору серьезного оборонного завода, дали квартиру в кэчевском доме, где жили Павлюки. Через некоторое время Володя и Юрка уже сидели в одном классе и за одной партой.

Вроде бы дружба как качество, объединяющее людей, должна чаще обращаться на схожие типажи по характеру, возрасту, целеустремлениям. Однако в жизни все происходит наоборот, и для дружбы, видимо, нередко важен фактор компенсации: толстый дружит с тонким, ленивый с энергичным, педант с разгильдяем. Да и это не обязательно. В общем — не поймешь!

Так Володя с Юркой стали друзьями не разлей вода на полтора десятка лет. И дальше бы, может, цвела и крепла дружба эта, да судьба развела. Причем они гордились этой своей дружбой, они ее лелеяли, они ее берегли.

Хотя такие взаимоотношения у ребят и не редкость, но со стороны за этим наблюдать все равно одно удовольствие. Их взаимопонимание было таким абсолютным, что совершенно различное отношение к поставленным задачам и способам решения таковых не раздражало их и даже не удивляло. Если для Володи важен был результат, и для его достижения он мог пожертвовать почти всем, а потерять лицо, а с этим как бы и честь, было недопустимой роскошью, то Юрка, при всех его способностях, уме, талантах, был пофигистом и фаталистом.

Как-то раз, в пятом классе, Володя с гордостью сообщил Юрке, что во Дворце пионеров, куда он ходил в кружок фотографии, состоится городской конкурс, и отобрали для участия у него, Павлюка, на конкурс пять фотографий. Юрка тут же подсуетился — взял отцовский старенький «Зоркий», отщелкал пленку, просидел вечер в затемненной ванной комнате, напечатал три фотографии увеличенного формата и принес их во Дворец пионеров на этот же конкурс. И надо же — Юркина фотография «Сосульки» заняла призовое место на городском конкурсе юных фотографов.

Чтобы столбом не стоять на школьных танцевальных вечерах, Володя стал ходить в студию бальных танцев. С учетом того, что он уже занимался в спортивной секции вольной борьбы и там у него были неплохие результаты, такое сочетание по мальчишеским понятиям было не совсем правильным. Но уже через два года Павлюка отметили специальным дипломом на городском смотре-конкурсе бальных танцев. Правда, мало кто знал, каким трудом ему эта победа досталась: он часами не вылезал из танцкласса, подговаривая своего педагога на дополнительные занятия.

Примерно в то же время Юркина модель планера, а он занимался в авиамодельном кружке, на нескольких городских соревнованиях показала замечательные результаты, и было принято решение отправить Юрку с командой взрослых авиамоделистов в Казань на соревнования. И вот за пару дней до отъезда боролись или просто возились друзья у Юрки в комнате. Как уж там получилось, не понятно, но сел Юрка прямо на свой планер, лежавший на диване, переломив и фюзеляж, и крыло, и даже все нервюры разлетелись по комнате. Вроде бы, катастрофа, беда — накрылась поездка, только Юрка ни капельки не расстроился:

— Ну и слава богу — не хотелось мне в эту Казань ехать. И вообще надоел этот планер, давно уже хочу таймернуюмодель делать.

И так во всем: если Павлюк старался просчитывать все наперед и готовился заранее к решению возможных будущих проблем, то Лалыкин все пускал на самотек и радовался жизни. В девятом классе Володя Павлюк прилюдно и громогласно брякнул, что окончит школу с медалью, и попросив родителей нанять ему репетиторов, плотно уселся за книжки. И все у него получилось, и в мединститут он поступал как медалист-льготник.

Юрка же наплевал на школьную медаль, заявив, что лучше он лишних десять раз в кино сходит. Но поступил Юрка в тот же год в тот же мединститут. Правда, готовясь уже к вступительным экзаменам, пришлось попотеть и похудеть. В общем, на первом курсе однокашники их прозвали, как чеховских героев, — «толстый и тонкий», потому как держаться они продолжали вместе.

Друзья вместе ходили на лыжах и на байдарках, ездили в пионерские лагеря и студенческие стройотряды, участвовали в школьных КВНах и институтских соревнованиях. Ну а когда пришло время и гормоны заиграли в крови, влюбились они оба. Так Юрка оказался в полной власти Валентины на ближайшие несколько лет. Валентина была первой партнершей Павлюка по бальным танцам, еще с детских лет, но заинтересовалась она долговязым Юркой и попросила Володю познакомить ее с другом. Валентина во всех студенческих компаниях, в которые попадала, негласно, но безоговорочно признавалась первейшей красавицей. Она была кокетлива, смешлива, и Юрка был от нее без ума. Сердце Володи было занято к тому времени схожим предметом, Танечкой из соседнего дома, которая была на год помладше друзей, но уже довольно уверенно стреляла глазками и играла ямочками на щеках.

Кончали институт друзья порознь: Лалыкин — педиатрический факультет, а Павлюк — военфак, на который перевелся на старших курсах из-за повышенной стипендии. Получив лейтенантские погоны и морской кортик, Володя знал, что ему почти гарантировано распределение в ЗГВ, то есть служба в Германии, но для этого требовалось жениться. Валентина и Танечка к тому времени уже окончили истфак университета. И в старших классах, и во время учебы в институте друзья со своими подружками представляли из себя такие красивые и надежные пары, что про них все говорили уже, как про женатиков. Все сокурсники и знакомые только и ждали, когда будут сыграны свадьбы. И, как обухом по голове, была для Юрки Лалыкина, да и для всех их общих друзей новость, что Володька Павлюк с Валентиной подали заявление в загс вместо Дворца бракосочетаний, чтобы не ждать очереди, и свадьба будет сыграна через неделю. Как это произошло, кто был инициатором этой свадьбы — неизвестно.

Известно, что Володькина мамаша приходила к родителям Юркиным, просила, чтобы те не пускали Юрку на «павлюковскую» свадьбу, — так боялась она, что случится скандал, драка, а может, что и похуже. Но Юркиной матери было не до павлюковских забот — Юрка как с цепи сорвался и запил, чего с ним никогда не бывало. Он был очень домашним и правильным мальчиком. А тут каждый день — до упаду! По утрам мама его теплым молоком отпаивала. Было не до свадьбы!

Спасение пришло с неожиданной стороны — Танечка, подружка Володькина, погладила Юрку по голове, поцеловала, а уже через полгода была сыграна и вторая свадьба. Гормоны — они сильнее любых правил и предрассудков. А молодые Павлюки были тогда уже в Германии, в каком-то маленьком гарнизонном городке.

 

3

— Не понимаю, зачем тебе идти на эти похороны? Ты с Алексеем не работал, не учился, не дружил, за всю жизнь, наверное, пять раз видел! — это жена Лалыкина, Татьяна.

Юрий Александрович Лалыкин, длинный, худой, с сигаретой в зубах, сидит у компьютера и просматривает новости.

— Ну, во-первых, в детстве, когда мы с Володькой дружили, я у Павлюков в доме почти каждый день бывал и с Алексеем, царствие ему небесное, тоже каждый день виделся. Да и в последнее время я с ним раз в полгода да сталкивался: то на улице, то в магазине. А во-вторых, я иду туда только для того, чтобы встретиться с Володькой. Я ж его уже лет десять разыскать не могу. Никто из наших, с кем мы институт кончали, не знает, где он. В социальных сетях его нет — я весь интернет обшарил. Лет пять назад Алексей мне дал телефон Володькин, но он оказался каким-то неправильным. Знаю только, что Володька где-то в Воронеже живет. Уж на похороны-то брата он обязательно приедет. Я ведь его ищу с тех пор, как по телевизору увидел: он водил Путина по ростовскому госпиталю и показывал ему наших раненных в Чечне парней. Он там тогда, по-моему, был или начальником госпиталя или главным хирургом. Я тебе говорил, но ты не помнишь. У меня прямо какая-то навязчивая идея с ним поболтать, мы же с ним столько лет дружили. Не разлей вода!

— Дружили! — передразнивает Татьяна. — Не разлей вода! Он у тебя невесту из-под носа увел, а ты — «друзья»!

— Он мне тебя оставил, а это куда больше! Ты, может быть, просто злишься, что он тебя бросил?

— Нет, ты просто плохо знаешь женщин. Это не он меня бросил, а Валентина его увела. А я не возражала, хотя и могла побороться за Володьку. И на Валентину я зла не держу, наоборот: я ей благодарна за тебя, потому что она тебя сделала мужчиной. Я имею в виду не в постельном плане, а в том, что мальчики не всегда понимают, что девочки не просто подружки. Мальчики часто на всю жизнь остаются мальчиками, а девочки превращаются… Благодаря ей ты усвоил на всю жизнь, что мы, женщины — другие, мы — не мужики, и мальчики должны с детства учиться с нами обращаться, и общаться по-особому. Володьку увидишь — приглашай его в гости.

…Вынос был из квартиры, где последние несколько лет жил Алексей Павлюк, это — на окраине города, в Нагорном микрорайоне. Двухкомнатная квартира в обычной хрущевке-пятиэтажке — ожидалось чего-то посолиднее для доктора наук, профессора, заведующего кафедрой, но Юрий вспомнил, что Алексею пришлось разменивать профессорскую четырехкомнатную сталинку, чтобы разъехаться со взрослыми детьми, с которым стало уже тесно.

Середина сентября, бабье лето, еще тепло, но уже настойчиво попахивает прелыми опавшими листьями. Юрий усмехнулся про себя, что похороны стали для него чем-то обычным и привычным — наверное, это возрастное. Было много студентов, гроб вынесли из подъезда, поставили на приготовленный низенький столик, состоялся короткий митинг, говорил ректор университета, говорили преподаватели. От провожающих Юрий узнал, что Алексей Демидович скончался после инсульта на третий день в больнице. Никто из провожающих не смог ответить Юрию, почему не приехал на похороны брат Владимир. Чтобы поговорить с вдовой, пришлось ехать на кладбище, а потом и на поминки, которые были организованы в студенческом кафе.

— Спасибо, что пришел, Юра. Где Володька, мы не знаем. Звонили — не дозвонились, мобильный недоступен, послали телеграмму, — сказала вдова. — Если объявится, я ему передам, что ты его искал.

 

4

Юрий Александрович был хозяином небольшой сети городских аптек, и хорошие связи с руководством мединститута и больницами города делали его незаменимой фигурой в этом прибыльном бизнесе. Раз в неделю ему приходилось тратить почти целый день на проверку всех документов, договоров и счетов, связанных с работой всех своих городских точек. В такие дни он сидел у себя в маленьком служебном кабинете, который называл офисом.

Володька объявился без звонка и даже без стука: он открыл дверь и вошел.

— Ну, вот он я!

Юрий даже подскочил на месте и от неожиданности, и от радости: после похорон Алексея ему показалось, что он уже никогда не встретит друга детства. Теперь они обнялись.

— Ты чего — ни на похороны не приехал, ни сегодня не позвонил?

— А чего звонить-то? Взял да пришел! А с похоронами накладка вышла: с друзьями на рыбалку ездили, а там связи нет. Ну вот, а с тобой, хоть и на старости лет, да встретились.

— Ты знаешь, я так рад, — чуть смущаясь и в улыбке кривя рот, бормотал Юрий, уже и не веря, что он действительно рад.

— Да брось ты, не ври — ничего радостного и удивительного в нашей встрече нет. Если ты этого сейчас не понимаешь, то поймешь потом, дней через пять. Хотя обнять я тебя все равно с удовольствием обниму.

Друзья снова крепко обнялись.

— А как же дружба? — уже улыбаясь, воскликнул Юрий.

— А дружба — это такое образование, которое надо постоянно подпитывать. Как костер! А если этого не делать, то остаются только воспоминания. А они так же легко развеиваются, как пепел потухшего костра.

— Понял! Тогда садись в кресло и рассказывай. Нет — сначала скажи: чай, кофе, коньяк? Чего будем?

— Давай кофе.

— Сейчас я скомандую. — Юрий приоткрыл дверь из кабинета и непонятно к кому обратился: — Девчонки, организуйте нам кофе.

— Ты здесь хозяин? — оглядывая кабинет и садясь в кресло, спросил Павлюк.

— Да-а, маленький хозяин.

— Не прибедняйся! Лиза, Лешкина вдова, мне все про тебя рассказала. Ты — буржуй!

— Я вкалываю семь дней в неделю, а ты — «буржуй»!

— А буржуй и должен вкалывать. Ты же не люмпен и не рантье.

— Ладно, фиг с тобой, — буржуй. Тогда про себя расскажи. Я же тебя искал!

— Подожди. Кофе принесут. Я вот еще закурю, раз у тебя здесь пепельница стоит. И давай три минутки помолчим, я на тебя посмотрю. Никак не привыкну. Длинный какой-то стал да худой, очки какие-то круглые в стиле ретро.

— Да ладно тебе, я и раньше был и длинный, и худой, и в очках.

— Нет, я вчера у Лизы старый альбом с фотокарточками разглядывал: мы с тобой были красивые, а стали другими…

— Ну ладно, ты смотри и не молчи — рассказывай. Я ведь про тебя ничего не знаю. Как Валентина, как сын ваш Артём?

— Ты правда ничего не знаешь? — Павлюк на какое-то мгновение застыл и с подозрением посмотрел на Юрия.

— Абсолютно ничего! Говори!

— Ну, ты помнишь, что меня в Германию направили, — это батька, еще живой был, подсуетился. Оттуда, уже капитаном, я отправился в Афганистан. Мне подсказали, что если хочешь быстро очередные звездочки получать, надо воевать. Там я получил майора и первое ранение осколочное. Опыта набрался колоссального: и пришивал, и отрезал, и делал операции такие, какие никто в мире, по-моему, еще не делал. Восстанавливали меня после ранения в Воронеже и предложили остаться с перспективой на начальника госпиталя. Валентина в Воронеж перебралась, Артём у нас там родился.

Перспектива стать начальником гарнизонного госпиталя меня тогда не устраивала: подполковничья должность, пьянки в Доме офицеров и ревностно-недоброжелательное отношение к тем, кто занимается наукой. Решил я тогда уйти из армии, но это не так легко с партбилетом в кармане! Меня подучили: надо было креститься и начать ходить в церковь, и тогда, как человека верующего, меня сначала исключат из партии, а потом уж я уйду на гражданку. А после буду искать место. Хотя место для меня уже было.

Но тут началась эта Чечня.

Отправили меня в Ростов-на-Дону, в самый страшный госпиталь, куда наших ребятишек привозили с этой бойни. Вот тогда работы было кошмарно много. Почти год я пробыл в Ростове в командировке. Потом вернулся в Воронеж. И в первый же день в Доме офицеров подслушал разговор двух местных полканов: один другому говорит, что все, мол, проблемы с московской генеральской комиссией мы через Валентинку Павлюк решим, в постели она чудеса творит: «ебется классно»!

Разбил я морду тогда этому полковнику, да перестарался: гауптвахта, суд, снова капитанские погоны. С Валькой я развелся, оставил ей все в Воронеже и укатил назад в Ростов пацанов наших несчастных спасать. Она, я знаю, вышла замуж за узбека какого-то, который сейчас чуть ли не главным архитектором в Ташкенте. А может, и путаю я чего-то. Артёмку она отправила к теще, сюда, к нам... Никак не отвыкну этот город своим называть.

В отставку я майором ушел, уже снова в Воронеже. Живу с женщиной — ну, мы с ней расписались, официально жена она моя, но я как-то к этому… Не знаю! У нее взрослый сын, он отдельно живет, у нас с ним хорошие отношения. Работаю врачом в МЧС — в основном пожары и автомобильные катастрофы: в головешках швыряюсь да дверки у иномарок пилю.

Молоденькая кокетливая девушка в коротком голубом фирменном халате принесла поднос с кофе и какими-то печенюшками.

— Ты когда приехал-то?

— Позавчера.

— На своей машине?

— Да, у меня пятилетняя «Лада-Калина». Я пораньше выехал, ехал не торопясь, около Вязников отдохнул, белых грибов насобирал коробку целую, штук пятьдесят. Я их уже замариновал и Лизе, вдове Лёшкиной, оставил. Себе завтра еще наберу, по пути встану на пару часиков, классное место нашел.

— Так девятый-то день вчера был?

— Да.

— А домой завтра?

— Наверное. Еще не решил. Скорее всего.

— А вчера чего не зашел?

— Грибы мариновал. Ну, еще…

Павлюк в два глотка выпил кофе, потер виски и, уставившись в пол, на минуту замолк и задумался.

— Да ладно! — он как-то криво и кисло улыбнулся, посмотрев на друга детства. — Вчера после поминок, в смысле после поминального обеда, решил я найти Артёма, сына своего. Алексей последний раз по телефону мне говорил, что лет пять тому назад он давал взаймы Артёму какие-то деньги на бизнес, но у того все развалилось, и больше они не встречались и не созванивались. Так вот, — Павлюк закурил, глубоко затянулся несколько раз и продолжил, — съездил я в дом нашего детства, нашел там кого-то, кто меня еще помнит. Артём жил с какой-то женщиной, год назад он квартиру продал и переехал в Афонино, это деревня недалеко от города — ты должен знать. Я поехал туда, нашел дом Артёмкин, соседи мне сказали, что он умер полгода назад. Хвалили его, говорили, что правильный и отзывчивый мужчина был. Но я понял, что там был тупой передоз. Сходил на кладбище — могилка с крестиком, свежая, аккуратненькая.

Друзья замолчали.

— Печально все это, — вполголоса, почти сквозь зубы пробормотал Юрий и тоже закурил. — Но ты все же приезжай вечером к нам домой, по рюмке выпьем, потреплемся.

— Юрка, — Павлюк раскинул руки и даже привстал, а в расплывшейся улыбке его были уже теперь и горечь, и злоба, — да ты смеешься. Или ты ничего вообще не понимаешь, что сейчас происходит? У тебя служебная машина с водителем, договор с частным охранным агентством на оказание услуг, дом где-нибудь в Черногории на море, открытая шенгенская виза! Ты и на охоту-то ездишь на Алтай, а может, даже в Африку. А я? Ты помнишь, у Чехова рассказ «Толстый и тонкий»? Так вот мы с тобой сегодня — это Чехов. Грустно все это. Там у Чехова, помнится, кто-то был ошеломлен встречей. Так вот меня жизнь так ошеломила за всю мою жизнь и столько раз, что я не знаю, как дальше жить. А к тебе я не пойду: это что же я целый вечер буду слушать про ваших детей и внуков? И не приглашай — это нечестно! Я только обнять тебя могу на прощание. Танюшке кланяйся, скажи, что я люблю ее до сих пор. И любил всегда!