Чингиз Гусейнов, прозаик, литературовед, переводчик (Иерусалим, Израиль)

О Горьком (и Маяковском тоже: в некотором смысле они в тандеме) трудно мне судить объективно, немало примешивается личноного, субъективного: с этим именем связаны годы моего отрочества, юности и молодости, школа, комсомол, формирование под воздействием мощнейшей советской пропаганды («Утро красит нежным светом стены древнего Кремля», «Я другой такой страны не знаю…»), учеба в МГУ (посещал семинар «Ранний Горький»), и когда сегодня его решительно отвергают и нещадно ругают, мне невольно хочется за него вступиться, а когда до небес превозносят, тотчас вспоминаю, сколько накопилось против него.

Это относится и ко времени — исчисляемому для меня десятилетиями, — в котором я жил: родился в год 50-летия Сталина, «оттепель», беспросветные годы застоя, эйфория «перестройки», а дальше, хотя и много плюсов, пошло такое, что ни пером не описать, ни словами не выразить!.. Однако пытался…

В три дня с помощью трёх богатырей братьев-славян рухнула огромная держава, которая худо-бедно собиралась-созидалась триста лет, и тут тоже «до основанья, а затем…», — мы и по сей день не ушли от «феодального социализма» и не пришли к нормальному капитализму, застряли на его хищническом, так называемом «потогонном» этапе, у нас какой-то гибрид феод-соц-кап’ский, а кое-где и дремучий абсолютизм, с которым человечество, казалось, простилось, ан нет!..

А в Горьком отражаются все плюсы-минусы его времени, и первый вопрос: подтверждают ли его труды тезис, что литература («книга») — «учебник жизни» (кстати, это — родовое свойство искусства, пока не отменённое, даже если в нем нет ни одного «реалистического» штриха)? Отвечу: да, подтверждают (но кто эти книги сегодня читает?). То есть в них, а это все-таки сокровищница русского языка, четко и убедительно показаны «зло» и «добро», в них дух свободы, протест против социальной жестокости, в том числе семейной, и т.д. И не надо ёрничать над романтическим его тезисом, пусть банальным: «Человек — это звучит гордо!». Это, кстати, вполне могли сказать, к примеру, Конфуций или Ларошфуко. Правда, не стоит забывать, что произносил это вконец униженный человек, да и в большом подпитии, почему-то это никто не учитывает, хотя когда крепко принял — жизнь хороша! А что до вопроса: «С кем вы, мастера культуры?», то он, если поместить его в атмосферу сегодняшней России, вполне уместен, даже злободневен. Жаль, что этот вопрос Горький не задал себе.

Увлеченность идеями и теорией социализма и в то же время — при столкновении с его чудовищной практикой — острые «Несвоевременные мысли»!..

А далее — уже личностные слабости, пороки: не вынес Горький тяжелого груза славы, неуемное тщеславие свило гнездо в его душе, не смог противостоять, хотя были робкие попытки, дьявольским искушениям, согласился, не возразил, принял, чтобы его именем — при жизни! — назвали древний город Нижний Новгород («в честь 40-летия литературной и общественной деятельности пролетарского писателя»)… Вспоминаются тотчас слова великого Бунина, что он никогда непоедет в страну, где Нижний Новгород называется Горьким, а Питер — Ленинградом! Негативный ряд «грехов» многослоен, известен, не буду повторять. Если бы это были только слова! Но были и дела, когда ездил инспектировать лагеря и делал вид, что не заметил там малолеток. Тут уж никаких оправданий.

Размышляя о Горьком, нельзя не сказать о Революции, которую он принял, родив производное от нее понятие «революционная романтика», призванное быть ядром придуманного метода — соцреализма. «Революцию», разумеется, надо трактовать диалектически (немодное тоже слово нынче, и можно доказать почему), помня при этом трибунное восклицание, кстати, чуть ли не с «генетическим» удовольствием часто вспоминаемое мной, что «мы диалектику учили не по Гегелю, бряцанием боёв она врывалась в стих», откуда и все наши кровавые беды… Так вот, никто не хочет ни нашенской, ни какой-нибудь другой «революции», хотя она естественное, социально детерминированное действо в одной сцепке с эволюцией, и одного хотения-нехотения недостаточно для ее предотвращения, заклинай сколько угодно, но она неизбежна, если «верхи» не хотят или не могут дать своему народу «кров и пищу», обеспечить социальными правами на образование, здравоохранение (чтобы была «молодым везде у нас дорога», а старикам — почет), а «низы» доведены до отчаяния. Так что не случайно и не по воле одного-двух авантюристов грянула аббревиатурная ВОСР, она была по социальной закономерности неизбежна и нагнала такой страх на мир, что плодами её воспользовались, увы, не мы (и тому много, тоже объективных, причин), а «разные прочие шведы», поспешив дать своим народам те самые «блага» и «права»… Размышления эти вполне в горьковском русле, и лозунг «Пусть сильнее грянет буря!» — вовсе не пустые слова, и «майданные» запреты-заклинания лишь усугубляют ситуацию.

Но что бесспорно в деятельности Горького, помимо «книг» (есть очерки-антиподы: «Ленин» и «Толстой»), так это его активная, титаническая работа, в которую он вовлек, можно сказать, всю страну, — по изучению-пропаганде-переводу-изданию-распространению нерусских национальных культур, литератур, искусств, духовного богатства всех этносов, «племен» России — СССР.

И в этом ряду его детище — журнал «Дружба народов».

Я в этом позитивном абзаце обозначил в подтексте немало охаиваемых и осмеиваемых сегодня (не всегда за дело) понятий, таких как «интернационализм» и «дружба народов», сказав и о том, что Горький был врагом шовинизма, пышно цветущего антисемитизма, постыдного национализма, назвал поэта-ашуга из Дагестана Сулеймана Стальского «Гомером двадцатого века». (Стоит заметить, что, кроме Пушкина, никто всерьез к народам многонациональной России не относился, он поистине «наше всё», и, может быть интуитивно, но в небольшом по объёму стихотворении «Памятник» назвал, перечислив, живущих на «Руси великой» и «гордого внука славян», и финна, и «ныне дикого тунгуса» (о тунгусах стало известно лишь в 1909 году в связи с «тунгусским метеоритом»), и целую строку отдал «другу степей калмыку».)

Уподоблением лезгинского поэта Гомеру Горький как бы перебарывал традиционно высокомерное отношение к так называемым «инонационалам», к национальным литературам как к чему-то второсортному и неразвитому, в ходу были суждения, что, дескать, за «националов» сочиняли русские писатели, что расцвет национальных литератур — за что ратовал и что организовывал Горький — якобы пропагандистский миф. Отголоски подобных суждений слышны, увы, и сегодня. И не только в отношении к литературе, но и к ее носителям, когда «лица кавказской национальности» стали чуть ли не кличкой.

И первая «Литературная энциклопедия» — из горьковских задумок рассказать, в том числе, о многонациональном писательском мире в СССР (издание было прервано из-за репрессий, тома ушли в спецхран!).

И первый Дом творчества писателей в Переделкине… «Мечтатель» Горький (не без «маниловщины») думал, что текущая в Переделкине речушка Сетунь будет углублена и расширена, станет полноводной рекой и поплывут «все флаги в гости к нам» (ныне Дома творчества нет, «Переделкино» ушло из адресного списка Подмосковья!).

Так или иначе, но Горький выказал подлинную человечность и могучий писательский талант, стремясь через литературу действенно реализовать идею многонационального характера России, с которой связана целостность государства, особенность, выделяющая его и придающая силы.