Рада Полищук. И было так: Повести. Притчи. Рассказы.  – М.: Текст, 2017.

У Рады Полищук дар — оживлять давно ушедшее, свидетелем которого она и не была вовсе, а приобщилась случайно, приоткрыв волшебный сундук, вот и роется в нем, как героиня Моля, находя старые записи, письма, дневники — бабушек, прабабушек, прадедушек. «В сундучке, кроме фотокарточек, оказалась большая тетрадь в картонном переплете, исписанная от первой до последней страницы мелко, густо, на еврейском языке, наверное так, потому что на последней стороне обложки бабушкиным округлым детским почерком было написано: "Дневник моего дедушки Эммы (Эммануэля)", а ниже:"«Тому, кто будет читать на идише”».

А кто будет читать? Ни тех людей, ни тех времен нет уже с нами, идиш стал едва ли не раритетом, но каким-то неосязаемым чудом все возвращается в нашу жизнь, вселяется в нее. А почему возвращается и остается, никто не объяснит.

Евреи не были одинаковыми, хоть и красят их порой одной краской, среди них  были активные, деятельные, энергичные и это тоже — память.

Однако Раде Полищук дороги другие евреи: с непреходящим ощущением опасности и трагическим осознанием бесполезности противостоять тому, что на тебя надвигается. Может быть, это главный нерв «коллективного бессознательного» — прообраза семьи: как в кучку ни сбивайся, какие воздушные замки ни создавай, что на роду написано, тому и быть, гонишь судьбу в дверь, она лезет в окно…

Открывающая книгу повесть «Четыре дочери Фени и Фишеля» — грустная и вместе с тем оптимистичная история, ибо несостоявшиеся судьбы отдельных членов огромной семьи не испортили жизнь родне, словно сошедшей с ветвистого родословного дерева, дали им волю. Точно забытый улей, живут семьи из поколения в поколение в своем одним им ведомом мире, доверяя стечению обстоятельств, случайному происшествию, но и выстраивая свою собственную линию — на будущее. Кто мог тогда знать, что «На следующий год в Иерусалиме!» сбудется? Фраза повторялась как заклинание, и призыв исполнился. Чтобы было так — нельзя забывать.

Вроде бы не самая главная идея жизни домочадцев Фени и Фишеля, она развивается подспудно, но именно она не позволяет терять человеческое достоинство и останавливаться: надо искать, куда-то стремиться, будто ветер гонит. Типично еврейская черта, которая помогла выжить народу, невзирая на все невзгоды, и сохранить себя.

В какой-то степени в героях Рады Полищук ощутимы отголоски местечковых нравов, докатившихся после революции до Москвы, когда была снята черта оседлости и стала возможна свобода передвижений. Но и с той же необъяснимой динамикой, с какой сохранялись родственные связи, члены разросшихся кланов рассеивались по миру, осев в Израиле, Америке, Канаде, не утрачивая все того же привкуса старого быта, заколоченного в волшебном сундуке.

Не случайно главный герой притчи «И было так» — старьевщик Моисей, Мойша из Одессы, не дает ничему исчезнуть. Он погружен в глубины человеческих чувств, знает цену любви, вроде бы понимает всех людей, но прежде всего Фаю, избрал которую своей женой едва ли не подростком, и сверхъестественным чутьем осознает, что вокруг происходит странное, не в силах ни дать этому объяснения, ни сопротивляться, что еще за гетто, куда их сгоняют, откуда яма, но уже звучат выстрелы…

Кажется, ничего ТАКОГО не было, ну просто не было никогда, авторы, которым делать нечего, выдумывают страшилки, однако, что было, то было на самом деле, и по сей день остается неопровержимым фактом в душе тех, кто пережил и через ЭТО прошел. «Вся наша жизнь — сон», — утешает уже ушедшая в мир иной мать тяжело больного Бориса Григорьевича, силящегося избавиться от самопреследования: неотвязчивого ужаса смерти, что витает над ним, страха, вошедшего в каждого еврея памятью, неотъемлемой от тела, вроде дыхания. Он лежит в больничной палате, за ним необходимый уход — и вовремя медсестра подоспеет с уколом, чтоб успокоить, и врач, который не устает объяснять про смертность каждого, регулярно навещает, но взгляд все равно будет устремляться за окно и считать оставшиеся листья на уже облетевшем дереве, как считают дни, месяцы, годы… И жизнь вдруг начинает разворачиваться в обратной перспективе, возвращая к младенчеству… Побороть угрозу небытия помогает прадедушка, который, оказывается, давно его ждет и с ним общается. Развернутая временная перспектива, как правило, диссонирующая, неожиданно вносит покой и умиротворение. Умирать не страшно — в человеческих условиях.

Все рассказы и притчи Рады Полищук, вошедшие в ее недавнюю книгу прозы «И было так», в какой-то степени подытоживают, суммируя, написанное ею ранее. Складывается впечатление, будто все они разворачиваются вокруг одной темы — ухода, но в его разнообразных вариантах: смерти, развода, переезда, расстрела, убийства, гибели; вокруг одного сюжета — жизни еврейской семьи, даже если речь идет об одном человеке; одного образа — души, истосковавшейся по Богу. «Какой он мне Бог, такая я ему еврейка», — в сердцах сказала мать, которая после войны отказалась от всех национальных обычаев и ритуалов — никаких тебе хал, зажигания свечей, молитв. С тем и умерла, напугав сыновей, но и наставив на путь, по которому они будут сами искать дорогу к Богу, нуждаясь в Его напутствиях, вырабатывая свою молитву. Все они — «пасынки судьбы».

В сущности, в эти годы — до- и послереволюционные, до- и послевоенные — каждый был пасынком судьбы, которая никого не щадила, но больше всех коснулась евреев. И хочется понять, почему. Отсюда смятение, внутреннее, скрытое, которое удачно подчеркивает обложка книги Рады Полищук — фрагмент триптиха «День Второй» ее сестры, художницы Виктории Полищук: не то небо, не то море, все мечется, волнуется и рвется к свету — или его топит.

На вопрос: почему? — ответа не найти, но именно его поиском движет писательский импульс, а чутье подсказывает: пиши, как можешь, любой ракурс раскроется через сопоставление.

Одно из самых такого рода ярких сопоставлений — сама действительность, которая вдруг врывается в устоявшийся быт, привычную атмосферу, спокойное течение незыблемой жизни. Детство, когда нет ничего, кроме хорошего, все вокруг тебя понимают, и ты всех любишь. Наслаждение жизнью разбрызгивается в детском визге, бестолковой беготне, за душу берущем танго, а потом еще будет фокстрот, чарльстон, шимми — всему этому учит мама, и воспоминания о ней — самое пронзительное в книге. Ее шляпки, в которых заключено ее очарование, пылятся на шкафу, фотографии их не запечатлели. Надо иметь большое писательское мужество, чтобы передать свои чувства по поводу смерти матери — не внезапной, а после изнурительной болезни, которая вроде бы вела к концу, но верить — в это?! — невозможно, и борьба с самой собой идет до последней черты.

В почерке Рады Полищук заметную роль играют детали: смерть матери дана через ее последнюю записочку, рефреном звучащую фразу «но это было после смерти моей мамы». Живые реалии двора на «паску-пейсах» рисуют картину «всеобщего праздника». Особенно зримы детали в коротких рассказах — подчас дающие им название: «Тишина» — чтоб научиться слышать, или «Котлеты в компоте» — «вы такое видали?» — нелепость сцепляет сильнее, чем быль. Так и стоят в ушах последние слова одной из героинь рассказа «Полтора понедельника» Нюмы: «Все еще впереди!» — по существу, камертон всего рассказа с его красноречивой осязательностью: прочь уныние!

В том вся суть. Ибо женское одиночество зримо в мелочах, женщины осуществляют все по лишь им ведомому сценарию, выстраивают полную неразбериху, в которой черт голову сломит, а они, несмотря ни на что, находят способ все преодолеть и начать сначала. Эту мысль утверждает Рахелька — «бродячее» имя, от одной к другой передается, как по наследству, вместе с трудностями, напастями, потерями, которые берегут от безысходности, пробуждая веру в себя, в жизнь, заставляют действовать. Еще одна особенность писательницы: ни одна ее героиня не привязана исторически к своему имени, этой нагрузки оно не несет, может быть еще и потому, что жизнь проложила такую пропасть между тем, что было и стало, что обратной дороги нет.

Характеры героинь рассказов сильные, но они об этом не догадываются; умные, но боятся в этом признаться даже себе; свободные, но стесняются своей независимости и не распоряжаются ею. Однако умеют прислушиваться к жизни и учиться у нее. Это спасает.

Выстроенные вместе разножанровые повествования создают своеобразное резонирующее пространство, в котором один сюжет становится отголоском другого — по принципу эха, что позволяет избежать монотонности и повторяемости.

Дело не только в некоем конкретном случае, выбранном писательницей из сонма других — то ли кто подсказал, то ли привиделся, корень ее мифологем слишком личностен, чтобы поддаться извлечению, но вроде бы невзрачное событие будет Радой Полищук подробно расписано, на все лады. Каждую трещинку, выбоинку, отколовшийся кусок она разглядывает, как коллекционер старинный фарфор, принципиально придерживаясь языка ласки и увещевания, но в той заостренной индивидуально выработанной манере, которая позволяет за банальностью человеческих взаимоотношений увидеть драму истории.

Судьба всегда личностна.